СОРВАННАЯ ПРОВОКАЦИЯ

Дело шло ко Второй мировой войне, и на границе становилось все неспокойнее. Участились провокации с японской стороны, в целях шпионажа засылались на нашу территорию все новые и новые группы. К каким только приемам и «изобретениям» ни прибегали засылаемые к нам тайные агенты, диверсанты: переходили контрольно-следовую полосу на ходулях, перепрыгивали ее с шестом; чтобы не оставлять следов, привязывали к ногам небольшие циновки из камыша или же ступали по ним, переметывая «плетенки» по взрыхленной бороной контрольно-следовой полосе. А однажды, в туманную ночь, перелетели границу на воздушном шаре, который затем, опустившись на нашу землю, в буквальном смысле слова растворился, поскольку был сделан из специального вещества.

Работать пограничникам становилось все труднее, в условиях возраставшей напряженности все более незаменимыми становился следопыт со служебной собакой.

Как-то приехал ко мне на заставу Ковригин, мой бывший учитель: он и сейчас продолжал работать инструктором в школе служебного собаководства. Был он по-прежнему осанистым, энергичным — только виски тронула седина. Поражался, каким я стал могучим, несмотря на малый рост, как раздался в плечах: «Ты, брат, словно из железа», — пошутил он. Интуитивно он очень точно определил: за годы службы на границе я необычайно развил свои мускулы.

Ковригин предложил мне стать преподавателем в школе служебного собаководства. Он считал, что я должен передать свой опыт молодежи. Но разве мог я оставить границу? Я не представлял себе, как буду без нее жить.

Ковригин вернулся к себе в школу, а я остался. Но через несколько дней по приказу командующего войсками из школы ко мне были присланы курсанты — перенимать опыт следопыта прямо на границе. И я был рад им — Лобанову, Полежаеву, Гирченко, Кривошееву… Глядя на них, я вспоминал, как и сам учился в школе служебного собаководства, как мечтал служить на границе с собакой.

Курсанты ходили со мной повсюду, их поражала дивная, первозданная природа: здесь, в приграничье, ходили непуганые звери, птицы брали хлебные крошки прямо из наших рук.

Особенно смышленым и любознательным хлопцем был Гирченко: живой, веселый, он так и сыпал вопросами.

— Никита Федорович, а лося здесь можно повстречать? — спрашивал он, когда мы пробирались по болотным тропам, проверяя глухие участки тайги.

— Иному незадачливому пограничнику тогда уж точно не сносить головы, — посмеиваясь, отвечал я. — Бывали случаи, лось убивал копытом медведя (и это было истинной правдой). Когда встретишься с ним, Гирченко, посмотри сразу, какое у лося копыто. Скажу тебе, устроено оно просто чудесно: части его соединены перепонками, благодаря чему оно может «раздвигаться». С такими копытами лось чувствует себя как дома на таежных болотах (тем более что там он почти в полной безопасности). Этот лесной великан отлично плавает, переберется он и через вязкую трясину, несмотря на вес в несколько центнеров.

— С помощью чудесных копыт? — улыбался Гирченко.

— Не только. С невероятной силищей вытягивает он ноги из трясины. Лось может одним прыжком преодолеть овраг четырехметровой ширины, изгородь высотой в два метра. Он не боится волков и медведей и отважно вступает с ними в бой. Однако этот лесной богатырь по натуре своей благороден и добродушен. Он никогда не нападет на тебя, Гирченко, если ты будешь вести себя смирно: встретившись с ним, стой спокойно, не проявляя агрессии, не дергайся, не суетись. Подумай сам: зачем ему на тебя нападать? Лось постоит-постоит — повернется и убежит прочь.

Потом я рассказывал своим подопечным о том, что в древней Сибири лосей использовали как домашних животных. В Швеции их, так же как и лошадей, запрягали в телегу, в сани. Казалось бы, по своим возможностям лось удобен для использования в сельском хозяйстве: силен, неприхотлив в еде, дает прекрасное молоко. Почему же он не стал домашним животным? Как пришлось убедиться, лось, по сравнению с лошадью, не очень вынослив, когда его используют на тяжелых работах. Были проблемы и с кормами.

— А если, например, я захочу приручить лося, — не унимался Гирченко, — чем его надо кормить?

— Лось ест побеги вербы и других ив, поэтому ему так нравятся поросшие ивняком таежные топи. Он не прочь полакомиться молодыми веточками дуба, тополя и особенно осины. Только зачем тебе приручать его, Гирченко? Мудро поступили древние люди, оставив гулять на свободе этого красавца лесов. И наша задача — сберечь его, вместе с лесами, для наших детей и внуков. Вы только представьте себе, друзья, какова будет жизнь на земле, если лишится она своих первозданных богатств, если истощится ее уникальная природа.

Я учил своих спутников понимать голоса зверей и птиц. Мы слушали цоканье белки, а потом и сама она объявлялась, видимо для нас, где-нибудь на сосновой ветке.

— Посмотрите, — объяснял я парням, — шустрая прыгунья встревожена: цокая, она вздергивает хвост. По тому, как ведут себя испуганные звери и птицы, можно определить, кто потревожил их: таежный ли хищник или человек. Людей лесные обитатели боятся меньше, поскольку в пограничной полосе никто не охотится. Однако если под деревом, где пернатые родители растят своих птенцов, или просто поблизости появится человек, они обязательно поднимут тревогу. Пинь-пинь-пинь, — зачастит зяблик. Грээ-грээ, — будет кричать сойка. Уить-уить, — засвистит горихвостка. Все эти тревожные голоса будут означать вопрос: что это такое? А это, как понимаете вы, друзья, может быть и нарушитель.

Мои ученики пытались воспроизводить голоса лесных жителей, поскольку читали в книгах, что пограничники в дозоре иной раз подают друг другу сигналы — ухая, к примеру, как сова. Что правда, то правда, и такие, бывало, при этом выходили звуки, что пограничника от филина не отличишь. И я познакомил будущих следопытов с тонкостями совиного разговора, а заодно и с повадками этого ночного хищника.

Мы слушали его уханье ночью, проходя по тайге тайными тропами. Забавная птица ушастая сова. По натуре своей молчаливая, наблюдательная, она терпеть не может шума и суеты. Вот и спешит укрыться в лесной глуши.

Главный недруг совы — человек. Это он создает в природе фактор беспокойства, от которого уходит, прячется подальше сова. Не потому ли считается она птицей мудрой? Не каждая птаха, подобно сове, находит спасение от варваров, вторгающихся в наши леса и диким своим поведением их уничтожающих.

Ушастая совушка гнездится в дуплах, расщелинах, а то и просто на земле. Она с удовольствием занимает сорочьи, грачиные, вороньи гнезда, на время оставленные хозяевами, а то и с боем отнимает их, перестраивая затем на свой вкус.

По своему характеру сова не только агрессивна, но и любопытна. Тихо-тихо сидит она где-нибудь невысоко на дереве, подолгу наблюдая за человеком, — если только он не совершает резких движений, не суетится. Непуганые птицы приграничья могут даже разрешить себя потрогать.

— Даже сова? — прервал тут мой рассказ Гирченко. — Ну это она, наверное, днем такая — ошалевшая от света, слепая… Прямо мне в руки с дерева и свалится.

— Все это выдумки, — ответил я. — Выдумки, будто сова слепнет от солнечного света и в полете наталкивается на деревья или даже может плюхнуться вам под ноги. Да, охотится она исключительно ночью, но и днем видит ничуть не хуже, чем в темноте.

И, конечно, я учил будущих следопытов читать таежные следы. Вокруг нашей заставы по ночам бродили лисы. Как известно, этот некрупный хищник держится поблизости от человеческого жилья и так и норовит что-нибудь стащить: в курятник ли заберется или в сарай с припасами.

Я находил лисий след, уходивший в тайгу, и мы шли по нему.

— Смотрите-ка, — говорил я, — след идет в одном направлении. Вот он плавно повернул — и опять ложится прямо. Что это значит?

Спутники мои разводили руками.

— Это значит, — сам же и отвечал я, — что лиса шла спокойно, ничем не была встревожена.

И мы двигались по следу дальше.

— Гляди! — говорил товарищу кто-то из парней, и они, низко наклонясь, внимательно рассматривали следы, а потом бойко мне докладывали: — Товарищ Карацупа, что-то запетляла наша лиса!

— И отчего же она вдруг запетляла? — улыбался я.

— Может, добычу искала? — вопрошавший сдвигал на затылок зеленую фуражку.

— Молодец! — ободрял я догадливого следопыта, и мы двигались дальше.

— А здесь, — объяснял я, — лиса увидела куропатку и погналась за ней, однако ее не настигла: вспугнутая птица успела улететь.

— Ну прямо Фенимор Купер! — говорил потрясенный Гирченко. — Вы, Никита Федорович, кажется, всю жизнь тайги можете по следам «прочитать».

— Но главное, что вам необходимо запомнить, — продолжал я, — след лисы, когда она чем-то встревожена, постоянно, и притом довольно резко, меняет направление, лиса мечется, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Меняется и скорость ее движения, что также можно определить по следам.

Так изучали мы книгу природы, и были рядом со мной весьма способные и благодарные ученики.

Но жизнь на границе учила и по-другому…

Произошло это, когда я повел своих учеников, всю группу, на границу. Уже по-летнему припекало солнышко, мы шли таежными зарослями вдоль нашей пограничной речки. Птицы пели, выкрикивали свои трели, свистели наперебой, как и положено им в это время года. На нашей стороне у границы все было спокойно. Молодые люди начали было расспрашивать меня, как устраивают секреты на пограничных тропах, но я их остановил.

— Гирченко, Полежаев, Лобанов! — приказал я, понизив голос. — Наблюдать за тем берегом и — ни звука! Что заметите, сразу же сообщите мне.

Очень довольные, что им доверили настоящее дело, курсанты залегли в кустах и стали наблюдать.

Прячась в густых ветвях, я тоже не сводил глаз с того берега.

Происходило там нечто такое, что вызывало у меня крайнюю тревогу. «Ну и ну!» — с трудом переводя дыхание, прошептал я.

В этот момент ко мне подполз Гирченко.

— На той стороне все спокойно! — бойко отрапортовал он. — Спят, видно, японцы, — добавил Гирченко в обычной своей манере.

Да только мне было не до шуток.

— Смотри на кусты, — прошептал я. — Откуда ветер? А ветка в какую сторону качнулась?

Да, отклонилась она, против всех законов природы, в противоположную сторону. Гирченко наконец понял, в чем дело. Ошарашенный, глядел он на тот берег. То одна, то другая ветка вздрагивала — так бывает, когда их задевают плечом.

— Вон как хитро задумано, — в сердцах сказал я. — Солдат подтягивают. Гирченко! — повернулся я к посерьезневшему курсанту. — Тихо выползайте из зарослей, а потом — бегом на заставу! Поднимайте тревогу. Доложите командиру: я жду приказаний.

Ловкий Гирченко исчез в зарослях. А на другом берегу, между тем, появился грузовик. За ним подъехал второй, потом — еще… Из них выпрыгивали солдаты. Мгновенно на воду были спущены резиновые лодки.

— Ничего себе! — прошептал я и подозвал курсантов: — Кажется десант!

К стоявшим на берегу грузовикам подкатил лимузин. Из него с трудом выбрался толстый японец, офицер, и, подойдя к самой кромке воды, уставился на наш берег.

Тем временем солдаты достали из лимузина треногу теодолита и уложили прибор в резиновую лодку. Офицер поднес к глазам бинокль. Что высматривал он на нашей стороне?

«Может, заметил нас?» — с тревогой подумал я: когда Лобанов раздвигал куст, чтобы лучше видеть происходившее, качнулась ветка. Нет, ничего, — японец опустил бинокль.

Офицер и солдаты вошли в лодки и поплыли к нашему берегу. Открыв фотоаппарат, офицер принялся снимать те самые кусты, в которых скрывался я с курсантами.

Выждав немного, я послал Полежаева к телефону, спрятанному в стволе дуба, чтобы он доложил на заставу о разворачивавшихся на том берегу событиях. На душе у меня становилось все тревожней. Я не был уверен, что Полежаев найдет телефон. Двум другим курсантам я приказал: справа и слева заходить к реке, чтобы была хоть какая-то возможность отрезать японцам путь к отступлению, когда подоспеют с заставы пограничники и здесь, на этом берегу, завяжется бой. Надо обязательно взять непрошеных гостей на нашей территории. Строго-настрого приказал курсантам без моей команды не стрелять.

А лодки противника, между тем, миновав нейтральную зону, вторглись в наши воды и плыли прямехонько к нам!

Первой причалила к нашему берегу лодка, в которой находились офицер и несколько солдат. Офицер невозмутимо вышел на берег и, внимательно оглядевшись, сделал еще один снимок. Солдаты тем временем устанавливали теодолит.

Не спеша, словно он был у себя дома, тучный японец подошел к теодолиту и склонился над ним, глядя в окуляр.

Что же делать? Пока буду ждать приказа с заставы, они пушки и пулеметы с того берега подвезут. Японцы — народ быстрый. В одну секунду окопаются на нашем берегу — как потом их «выкуривать»? Если хоть одна наша пуля будет потом обнаружена на том берегу или окажется в руках десантников, их провокация удастся: японцы смогут предъявить это «доказательство» советской агрессии.

Словно в ответ на мои мысли, офицер оставил свой теодолит и знаками стал вызывать с той стороны новые лодки с солдатами.

Если действовать, то прямо сейчас, — решил я. — Пока не поздно.

Я собрал всю свою волю и поднялся из травы. Тщательно осмотрев и поправив свое обмундирование, я взял наизготовку короткоствольную драгунку и двинулся к офицеру.

Он, не обращая на меня никакого внимания, продолжал делать знаки солдатам, концентрировавшимся на том берегу.

Я подошел к нему совсем близко. Сердце гулко стучало у меня в груди. И тогда я энергично, четко и властно, выступая в данный момент от лица всей страны, произнес:

— Вы нарушили государственную границу. Требую: немедленно убирайтесь с нашей земли.

— Ошибаешься, солдат, — ответил офицер по-русски и, засмеявшись мне в лицо, открыл свой фотоаппарат и заснял меня. — Эта земля уже наша.

Отвернувшись от меня, он снова склонился над теодолитом.

Я не упустил случая и за его спиной сделал необходимый маневр: отошел немного в сторону, выбрав удобную позицию для стрельбы вдоль границы, и снова вскинул свою кавалерийскую винтовку-драгунку:

— Предупреждаю в последний раз: буду стрелять.

Офицер, оставив свой теодолит, снисходительно оглядел меня с головы до ног:

— И вам с того берега ответят пушки. Вы этого хотите? Убирайтесь прочь!

— Срок моего ультиматума истек, — спокойно сказал я. — Руки вверх! Вы арестованы.

Офицер задохнулся от ярости.

— Молокосос! — закричал он. И, повернувшись к своим солдатам, приказал: — Взять его.

Грянул выстрел. Офицер, взмахнув руками, повалился на свой теодолит. Я подскочил к убитому мной японцу и, прикрываясь им, быстро оттащил его в кусты.

Лишившись командира, солдаты растерялись. Какое-то мгновение — и они бросились к своим лодкам, обратившись в отчаянное бегство.

С того берега ударила пушка, застрочил пулемет.

— Не отвечать! — закричал я курсантам. — Быстро ко мне.

Вокруг нас засвистели пули. На том берегу, укрываясь за скалами, рассыпались и залегли цепи японских солдат.

Я оттащил труп убитого подальше от берега и спрятал среди скал. Выпрямился, отер пот с лица.

— Правильное решение! — услышал я за спиной знакомый голос.

Это был начальник заставы. Вместе с ним спешили к месту боя пограничники. Подбежали и оба курсанта.

— Везите труп на заставу, — приказал командир. — Действовали верно, по обстановке. Я принимаю командование. А спектакль скоро кончится. Повезло нашим курсантам: сразу — боевое крещение.