IX

«Ну, разве она не прелесть?»

После обеда Тома Фогарти с Пенни почти всегда можно было застать возле изгороди, окружающей стадион, — как раз напротив его домика с растениями в горшках и американским флагом, — они приходили посмотреть на тренировки школьных команд. Как правило, с трех до шести Том выходил прогуляться по свежему воздуху. Сутулый старик, независимо от погоды одетый в спортивную куртку, серые брюки и кепку, неторопливо с трудом брел по тротуару. В одной руке он держал собачий поводок, в другой сжимал трость.

Несколько лет назад он похоронил жену: ей было только пятьдесят два года, когда она умерла от рака.

— Дети тоже разъехались кто куда, — рассказывал Том, присвистывая через прореху в верхних зубах. — Их у меня трое, но они не часто приезжают повидаться.

На вопрос о возрасте старик ответил уклончиво и, усмехнувшись, добавил, что бегом бежит к восьмому десятку. Тем не менее, он все еще работал: четыре раза в неделю отправлялся на своем потрепанном «бьюике» за несколько миль от города на бензоколонку, где исправно заправлял автомобили.

Поддерживать с ним разговор оказалось непросто. Том постоянно озирался по сторонам и, увидев приближающегося прохожего, поспешно уходил с тротуара, волоча за собой короткошерстную остромордую собаку, непрерывно вилявшую хвостом и так же непрерывно лаявшую.

На первый взгляд Пенни с Томом казались ровесниками. Она была приземистой и коренастой, почти беззубой, сверкала проплешинами на крупе и лапах — три года назад, когда дочь подкинула ее Тому, все тело собаки было покрыто паршой.

По словам старика, дочку, которой пришлось переехать в Сиэтл, очень волновало то, что он остается совсем один. Поэтому, уплатив положенное вознаграждение местному приюту, она приобрела собаку и сделала отцу сюрприз, подбросив ее под дверь его дома. С умилением вспоминая об их первой встрече, во время которой Пенни «чуть не отгрызла» ему ногу, старик посетовал, что «зубы у нее уже не те». Он признался, что влюбился в нее с первого взгляда.

Бывший хозяин Пенни оставил ее привязанной у дверей приюта. Сотрудники рассказали мне, что собака прожила у них целых полтора года, и за исключением вышедшего на пенсию школьного учителя, желающих «удочерить» ее не нашлось, да и учитель на следующий же день привел ее обратно, не выдержав непрерывного лая.

— У меня никогда не было собаки, а жена предпочитала кошек. Но перед отъездом дочь зашла ко мне и просто подбросила ее вместе с миской и поводком. Она сказала: «Папа, я не могу представить, как ты тут будешь один». Так что, все правильно, — добавил Том, — Пенни ведь тоже была одна.

— Сам не знаю почему, но мы отлично поладили. И не разлучаемся вот уж сколько лет.

Пенни почесала за ухом и свирепо залаяла, словно выплевывая звуки из практически беззубого рта.

— Разве она не прелесть? — просиял Том.

«Прелесть» не была похожа на собаку из телевизионной рекламы. У нее не было глаз с поволокой. Она не отличалась красотой, не умела выполнять трюки, не слушалась команд, не проявляла дружелюбия или хотя бы интереса к чему бы то ни было, за исключением Тома. И — так же, как хозяин, — передвигалась медленно, с заметным усилием.

Однако, в отличие от Тома, Пенни трудно было не услышать, — она лаяла на всех, будь то человек или кошка. И терпеть не могла других собак; подобравшись к ним поближе, бросалась и щелкала зубами. Вскоре выяснилось, почему при виде прохожих Том так поспешно ковылял прочь: он признался, что боится, как бы кто-нибудь не пожаловался в полицию на шум, производимый его собакой. Старик считал, что копы могут забрать у него Пенни. Кроме того, домовладелец, у которого старик снимал жилье, не подозревал о ее существовании.

Старик не вписывался ни в одну из многочисленных разновидностей субкультуры, объединяющей городских собаководов. Он жил в рабочем квартале, на первом этаже дешевого двухквартирного дома, стоявшего возле муниципальных гаражей. В один прекрасный день — в этом можно было не сомневаться — дом вместе с землей перейдет к очередному богатому выскочке, а его хозяин получит приличную мзду, — такие истории случались сплошь и рядом. Среди жителей Монтклера почти не осталось людей, зарабатывающих себе на жизнь на заправочной станции.

Том никогда не слышал о курсах по послушанию или о позитивной мотивации. Он не покупал в зоомагазине жевательных косточек и матрасиков, набитых кедровыми опилками. У него не было мяча или фрисби, чтобы играть с Пенни, а ее постоянные почесывания с большой долей вероятности указывали на то, что собаку донимают блохи.

Тем не менее, никто не мог бы служить более убедительной иллюстрацией, подтверждающей мнение, что в жизни собак и людей бывают моменты, когда они не могут обойтись друг без друга, а новая роль собаки в нашем обществе разительно отличается от прежней. Живи Том в другое время или в другом месте, он был бы окружен близкими или соседями, знавшими его долгие годы. Однако его семья рассеялась по свету, родной город изменился до неузнаваемости, и у старика осталась только Пенни.

Их вселенная ограничивалась задним двором, крошечной лужайкой у парадного входа и проволочным забором, огораживающим футбольное поле. К этому забору он привязывал Пенни, пока наблюдал за тренировкой школьной команды, отсюда она лаяла на игроков, тренера и его свисток, на других зевак, собиравшихся возле ограды, на проезжающие грузовики и велосипеды, на разные непривычные звуки и запахи.

Их день начался с прогулки вдоль ограды. На дальние прогулки Том не отваживался и отходил всего на дом-два от собственного жилища. В парке они не гуляли: Том опасался, что Пенни убежит, подерется с другими собаками или перепугает детей своим громким лаем. К тому же он сомневался, что она осилит такое расстояние.

Вернувшись с прогулки, они сели завтракать. Том удовольствовался хлопьями и тостом, его старая кошка получила полбанки тунца. Вторую половину съела Пенни; жадно набивая рот, она не забывала рычать на меня.

— Тсс, — шепотом твердил Том, — Тсс, Пенни, будь хорошей девочкой.

Он постоянно извинялся за нее, призывал ее к порядку, уговаривал быть поприветливее. С любовью глядя ему в глаза и повиливая хвостом, она выслушивала очередное увещевание, после чего снова заливалась лаем.

— Кроме нее, у меня никого не осталось. Все меня бросили. Она умеет вести себя как следует, особенно кое с кем из соседок, — заверил Том, — им она лижет руки, виляет хвостом. Но мужчин недолюбливает, впрочем, как и собак. — В конце концов, ему пришлось признать, что Пенни не питает особой любви и к женщинам тоже, за исключением соседки, которая приносит им остатки от обеда и оставляет миску возле дорожки, ведущей к их дому.

Ни разу в жизни Пенни никого не укусила, — ни человека, ни другую собаку, — но я почти физически ощущал, какой ужас охватывал Тома при одной только мысли об этом. Он очень боялся, что в один прекрасный день кто-нибудь придет и отберет у него Пенни («ее имя по цвету шерсти, она совсем как медяшка»), в результате эта мысль переросла в навязчивую идею.

После завтрака Том отправлялся на работу. Иногда он брал Пенни с собой, тогда она дожидалась его в «бьюике», на досуге облаивая клиентов. В другие дни собака оставалась дома, и часами смотрела в окно, сидя на подоконнике в гостиной, стены которой украшали фотографии покойной жены, детей и самого Тома в компании армейских приятелей. По лаю, доносившемуся изнутри, соседи всегда знали, дома ли собака.

Кто эти солдаты на снимке? Том только махнул рукой:

— Никого из них уже не осталось, — он не стал распространяться на эту тему.

В комнате с вытертым линолеумом в стиле пятидесятых, деревянными панелями и мебелью с выцветшей обивкой один из стульев принадлежал Пенни, хотя формально ей было запрещено вскакивать на мебель.

— Я все время твержу, чтобы она слезла, — он пожал плечами, — но эта псина ничего не желает слушать. Да вы и сами увидите.

Она действительно не слушалась, но при этом не сводила с Тома влюбленных глаз.

Вернувшись с работы, старик делал уборку, выносил мусор, выгуливал Пенни вдоль ограды стадиона, а затем располагался на парадном крыльце, привязав поводок к своему стулу.

— За ней нужен глаз да глаз, — стоит зазеваться, как она чего-нибудь да натворит.

Просидев так несколько часов, в течение которых Пенни неутомимо облаивала прохожих и автомобили, а Том здоровался с соседями и непрерывно шикал на собаку, повторяя: «Перестань, Пенни, разве трудно вести себя как следует?» — парочка уходила на ужин, чаще всего состоящий из цыпленка или гамбургера, иногда сэндвича или разогретых полуфабрикатов.

Что бы ни значилось в меню, Пенни получала ровно половину, в том числе салат и десерт, — Том был щепетилен в вопросах справедливости. Поставив собачью миску на кухонный стол, он скрупулезно делил надвое каждое блюдо с помощью старого ножа с фарфоровой рукояткой. По окончании этой процедуры, он опускал миску на пол у своих ног и включал в соседней комнате телевизор, чтобы послушать новости.

Пенни жадно поглощала еду, даже с набитым ртом не забывая огрызаться, от чего весь пол вокруг оказывался заплеванным, тогда как Том ел неторопливо, не забывая о застольной беседе:

— Кушай, девочка. Тебе нравится? — и оборачивался ко мне, — Ну разве она не прелесть?

Перед тем как окончательно устроиться перед телевизором и насладиться вечерними передачами, он еще раз выводил Пенни на прогулку.

— Глаза у меня уже не те, я вижу не так ясно, как в былые годы, зато все слышу, слух-то у меня еще хороший.

Пенни соскакивала со стула, взбиралась на диван и сворачивалась в клубок рядом с Томом. К вечеру она уставала не меньше своего хозяина.

— Где она спит?

— Ну, в постель-то я ее не пускаю, — поспешно ответил Том. — Но иногда она все же залезает — хотя теперь-то она уж не такая шустрая. — Действительно, время от времени Пенни поглядывала на кровать или диван, но как видно, приходила к выводу, что игра не стоит свеч.

Мы встречались еще несколько раз, пока я, наконец, не понял, какая миссия возложена на Пенни и насколько серьезно она относится к своей обязанности — составлять компанию Тому и поддерживать его.

Однажды вечером, когда Пенни временно об этом забыла и ушла спать во внутренний двор, Том намекнул, что «здоровье у него уже не то», он быстро устает на работе. Старик предполагал, что болен и, возможно, нуждается в лечении. Но ничего не просил, просто очень беспокоился о том, как будет жить Пенни, если с ним что-нибудь случится. Том спросил, не смогу ли я взять ее себе, и понимающе кивнул, когда я ответил, что она едва ли поладит с моими бордер-колли.

— Сначала я не хотел ее брать, — в который раз рассказывал Том, словно изумляясь собственной глупости. — Я вообще не хотел заводить собаку. Но теперь… теперь я не знаю, как жил бы без нее. Она для меня — все, решительно все.

Вокруг нас роились светлячки, издалека доносился гул шоссе. Пенни вернулась и теперь спала, почти касаясь головой башмаков Тома, тихонько порыкивая во сне. Том, преисполненный благодарности за возможность любить кого-то, с обожанием смотрел на нее.

— Дочь говорит, что мне, наверное, придется переселиться в дом престарелых или в какое-нибудь подобное заведение, — произнес он, протягивая руку, чтобы погладить собаку. — Но я не могу, по крайней мере, пока Пенни жива, — он лукаво усмехнулся.

— К тому же я прекрасно обойдусь своими силами. Нам и здесь хорошо.

Пенни проснулась и, увидев меня, яростно залаяла.

— Тише, тише, — льстиво прошептал Том.

Устав лаять, Пенни успокоилась, снова уснула и громко засопела во сне. Том погладил ее по голове, она, не открывая глаз, тихонько рыкнула.