17. Пенни

Было время окота. В конюшне мистера Китсона я помог овце разрешиться двойней и тут услышал, как в темном углу постанывает и хрипло дышит еще одна матка. Она очень мучилась после неудачных родов и, видимо, умирала. Чтобы облегчить ее страдания, я ввел ей смертельную, как мне казалось, дозу нембутала. К моему изумлению, она, крепко проспав двое суток, чудесным образом исцелилась.

Овца мистера Китсона никак не выходила у меня из головы, но изгнать ее все-таки пришлось: окот продолжался, однако и другие животные не прекратили болеть, задавая всякие практические задачки. Как, например, Пенни, пудель Флакстонов.

Первое появление Пенни у нас в приемной запомнилось мне главным образом потому, что ее хозяйка была очень привлекательной. Когда я высунул голову из смотровой и спросил: «Кто следующий?», круглое личико миссис Флакстон под плотной шапочкой глянцевитых иссиня-черных волос словно озарило все вокруг как вспышка маяка. Не исключено, что этому эффекту способствовали ее соседи, слоноподобная миссис Бармби с канарейкой, которой требовалось подстричь коготки, и мистер Спенс, девяностолетний старец, пришедший за порошком от блох для своей кошки. Тем не менее смотреть на нее было очень приятно. И дело было не столько в ее бесспорной миловидности, сколько в наивной доверчивости ее взгляда, в улыбке, не сходившей с губ. Сидевшая на ее коленях Пенни тоже словно бы улыбалась из-под высокого кока каштановых завитков.

В смотровой я поставил ее на стол.

— Так что с ней?

— Ее немножко рвало. И еще понос. Началось вчера.

— Гм… — Я повернулся и взял термометр. — Какие-нибудь изменения в питании?

— Нет, никаких.

— У нее есть привычка хватать на прогулке всякие отбросы?

Миссис Флакстон покачала головой.

— Я не замечала. Но, наверное, даже самая воспитанная собака может не устоять перед соблазном и куснуть мертвую птицу или еще какую-нибудь мерзость! — Она засмеялась, и Пенни засмеялась ей в ответ.

— Ну, температура у нее чуть повышенная, однако ее это как будто не угнетает. — Я подсунул руку ей под живот. — Что же, Пенни, пощупаем твое пузичко.

Нажимал я очень легко, но пуделек вздрагивал все время, пока я исследовал желудок и кишечник.

— Гастроэнтерит, — сказал я. — Но, видимо, очень легкий и должен скоро пройти. Я дам вам лекарство, и несколько дней держите ее на легкой диете.

— Обязательно. Благодарю вас! — Миссис Флакстон потрепала Пенни по голове и нежно ей улыбнулась.

Она была очень молода — лет двадцати трех, не больше, и поселилась в Дарроуби с таким же молодым мужем совсем недавно. Он служил в крупной сельскохозяйственной фирме, специализировавшейся на торговле костной мукой и концентратами, и во время объездов я иногда встречал его на фермах — такого же милого и дружелюбного, как и его жена, как и — если на то пошло — как и его собака.

Я отправил миссис Флакстон домой с бутылкой микстуры: висмут, белая глина и хлородин. Одно из наших излюбленных средств. Пуделек сбежал с крыльца, помахивая хвостом, и я искренне не ждал никаких осложнений.

Однако три дня спустя я снова увидел Пенни в приемной. Рвота усилилась, а понос не уменьшился.

Я опять поднял пуделька на стол и снова осмотрел, но ничего существенного не обнаружил. Пенни, конечно, должна была ослабеть, ведь шел уже шестой день ее болезни, но, хотя бойкости в ней чуть-чуть и поубавилось, выглядела она вполне бодрой. Той-пудель, хотя и невелик, но очень крепок и вынослив, так что запас сил у Пенни оставался еще достаточный.

Тем не менее я встревожился. Надолго ли его хватит? Дам-ка я ей активированный уголь с вяжущими средствами. Результаты это обычно приносит неплохие.

— Вид, правда, не ахти какой, — сказал я, вручая миссис Флакстон коробочку черных крупинок. — Но в их пользе я не раз убеждался на опыте. Подмешивайте ей в еду, она ведь еще ест.

— Спасибо! — Одарив меня одной из своих сияющих улыбок, она спрятала коробочку в сумочку, и я проводил ее на крыльцо. У решетки стояла детская коляска и, еще не заглянув внутрь, я знал, какого увижу там младенца. Я не ошибся. Пухлая мордашка на подушке уставилась на меня доверчивыми круглыми глазенками и расплылась в радостной улыбке.

Все семейство казалось на редкость симпатичным, однако, глядя вслед миссис Флакстон, я ради Пенни от души пожелал подольше с ними не видеться. Но всуе. Через два дня они вернулись, и пуделек был уже плох. Пенни, пока я ее осматривал, стояла неподвижно, глядя перед собой тусклыми глазами. Я разговаривал с ней, гладил по голове, но она лишь изредка чуть шевелила хвостом.

— Боюсь, ей не лучше, мистер Хэрриот, — сказала ее хозяйка. — Она почти ничего не ест, а если и проглотит кусочек, он в ней не задерживается. И ее все время мучит жажда. Просто не отходит от миски с водой. И тут же все назад.

Я кивнул.

— Обычная картина. Из-за воспаления ей хочется пить, а чем больше она пьет, тем сильнее рвота. И это страшно ее ослабляет.

Вновь я переменил лечение. По правде говоря, за следующие дни я перепробовал все существовавшие тогда лекарства. Чем только я не пичкал злополучную собачку! Мне оставалось лишь виновато улыбаться. Порошки ипекакуаны и опиума, салициловокислый натрий и настойка камфары, не говоря уж о таких экзотических и, к счастью, давно забытых снадобьях, как декокт гематоксилина или гвоздичное масло. Возможно, я чего-нибудь и добился бы, будь в моем распоряжении антибиотики вроде неомицина, ну а так…

Пенни я навещал ежедневно — носить ее в приемную было уже нельзя. Я посадил ее на диету из аррорутовой муки и кипяченого молока, но и от нее, как и от лекарств, толку не было ни малейшего и пуделек таял прямо на глазах.

Развязка наступила в три утра. Я взял трубку, не поднимая головы с подушки, и услышал дрожащий голос мистера Флакстона.

— Ради бога извините, что я бужу вас в такое время, мистер Хэрриот. Но, может быть, вы приедете к Пенни?

— А что? Ей хуже?

— Да. И она… ей, боюсь, очень больно. Вы ведь заезжали к ней днем? Потом она пила, не переставая, и ее непрерывно рвало. И понос не прекращался. Мне кажется, она совсем… Лежит пластом в своей корзинке и плачет. По-моему, она очень страдает.

— Да-да, я сейчас буду.

— Спасибо… — Он помолчал. — И вот что, мистер Хэрриот… Вы захватите все, что надо, чтобы?..

Глухой ночью я редко просыпаюсь в бодром настроении, и сердце у меня сразу налилось свинцом.

— Уже так плохо?

— Честно говоря, у нас просто сил больше нет на нее смотреть. Жена в таком состоянии… Боюсь, она долго не выдержит.

— Ах, так… — Я повесил трубку и сбросил с себя одеяло с такой злобой, что разбудил Хелен. Просыпаться среди ночи — это одно из многих неудобств, на которые обречена жена всякого ветеринара, но обычно я вставал и собирался как мог тише. На этот раз, однако, я одевался, расхаживая по спальне, и бормотал вслух. Конечно, Хелен хотелось узнать, какая произошла катастрофа, но она благоразумно хранила молчание. Наконец я погасил свет и вышел.

Ехать мне было недалеко. Флакстоны поселились в одном из новых особнячков на Бротонском шоссе, примерно в миле от города. Молодые супруги в халатах проводили меня на кухню, и, еще не дойдя до собачьей корзинки в углу, я услышал, как скулит Пенни. Она лежала на груди, а не уютно свернувшись калачиком, и вытягивала шею, видимо, испытывая сильную боль. Я подсунул под нее ладонь и приподнял ее. Она была легче пушинки. Той-пудели и в расцвете сил весят немного, но после стольких дней изнурительной болезни Пенни и правда напоминала комочек грязного тополиного пуха. Ее курчавая коричневая шкурка была выпачкана рвотой и испражнениями.

Миссис Флакстон против обыкновения не улыбнулась мне. Я видел, что она с трудом сдерживает слезы.

— Ведь просто из жалости ее надо…

— Да-да… — Я уложил пуделька в корзинку и присел на корточки, с тоской глядя на свидетельство полной своей неудачи. Пенни было всего два года. Ее должна была бы ждать еще целая жизнь игр, беготни, веселого лая. И больна-то она всего-навсего гастроэнтеритом, а я сейчас погашу в ней последнюю искорку жизни. Вот и вся помощь, которую я сумел ей оказать!

С этой горькой мыслью на меня навалилась усталость, объяснявшаяся далеко не только тем, что меня полчаса назад вытащили из постели. Я медленно распрямил спину, окостенело, точно дряхлый старик, и, прежде чем пойти за шприцем, последний раз посмотрел на Пенни. Она опять легла на грудь, вытянув шею и тяжело дыша. Рот у нее полуоткрылся, язык свисал наружу. Постойте!.. Но ведь я уже это видел. То же изнурение… та же поза… боль… шок… Мой сонный мозг постепенно осознавал, что выглядит она совершенно так же, как выглядела в своем темном углу овца мистера Китсона. Да, бесспорно — овца и собака. Но все остальные симптомы были налицо.

— Миссис Флакстон, — сказал я, — разрешите мне усыпить Пенни… Нет-нет, совсем не то, что вы думаете. Я просто наркотизирую ее. Если дать ей передышку от жажды, от рвоты, от напряжения, возможно, природа возьмет свое.

Молодые супруги несколько секунд растерянно смотрели на меня. Первым заговорил муж:

— Не кажется ли вам, мистер Хэрриот, что она достаточно намучилась?

— Конечно, бесспорно… — Я запустил пятерню в свои нечесанные всклокоченные волосы. — Но ведь ей это лишних страданий не причинит. Она ничего не будет чувствовать.

Они молчали, и я продолжал:

— Мне бы очень хотелось попробовать… Мне пришла в голову одна мысль, и я хотел бы проверить…

Они переглянулись, и миссис Флакстон кивнула.

— Ну, хорошо. Попробуйте. Но это уже последнее?

И вот — наружу, в холодный ночной воздух, за тем же самым флаконом нембутала. Только доза другая — совсем крохотная для такой маленькой собачки. В постель я вернулся с тем же ощущением, как тогда с овцой, — будь, что будет, но мучиться она перестала.

На следующее утро Пенни все еще спала, мирно вытянувшись на боку, а когда около четырех часов она начала было просыпаться, я повторил инъекцию.

Как овца, она проспала полные двое суток, а потом, пошатываясь, встав на лапки, не побрела к миске с водой, как делала на протяжении стольких дней, но тихонечко вышла из дому и погуляла в саду.

С этой минуты выздоровление шло, как пишется в историях болезни, без всяких осложнений. Но я предпочту изложить это по-другому: она чудесным образом крепла и набиралась сил, а после до самого заката своей долгой жизни ничем никогда не болела.

Мы с Хелен ходили играть в теннис на травяных кортах возле поля для крикета. Туда же ходили и Флакстоны — и всегда приводили с собой Пенни. Я часто наблюдал сквозь сетку, как она играет с другими собаками — а позднее и с быстро подраставшим Флакстоном-младшим, — и только диву давался.

Мне не хотелось бы создавать впечатление, будто я рекомендую общий наркоз как панацею от всех болезней, которыми страдают животные, но я твердо знаю, что искусственный сон имеет спасительные свойства. Теперь, когда в нашем распоряжении есть всевозможные снотворные и транквилизаторы, а я сталкиваюсь с острым гастроэнтеритом у собаки, я прибегаю к некоторым из них в добавление к обычному лечению. Потому что сон прерывает смертоносный изнуряющий замкнутый круг, снимает боль и страх ему сопутствующие.

И много лет, когда я смотрел, как Пенни носится вокруг и лает, ясноглазая, полная неуемной жизнерадостности, меня вновь охватывало благодарное чувство к овце в темном углу конюшни, где мне открылся этот способ лечения, — и все из-за счастливой случайности.

Флеминг открыл пенициллин благодаря счастливой случайности. Точно так же — в гораздо меньших масштабах, разумеется, — многие ветеринары в процессе работы порой натыкаются на нечто чрезвычайно полезное. Мое собственное бесценное открытие заключалось в том, что облегчение боли активно содействует выздоровлению животного — буквально сотворяет чудо, и на протяжении сорока с лишним лет я с неизменным успехом прибегал к этому приему. С исчезновением боли исчезает и страх. Страдающее животное не понимает, что с ним, а неизвестное всегда наводит ужас.