Мы живём в двухэтажном небольшом доме. В нашей квартире есть отличный балкон, с которого далеко видно на север, восток и юг.

Неподалёку стоит старый, покосившийся домик, а около него — совсем маленький домишко, обитый жестью и выкрашенный в зелёный цвет.

В покосившемся домике живёт дядя Саша — слесарь цинкового завода. А в зелёном домишке — его голуби.

Каждое утро, перед тем как идти на работу, и вечером, возвращаясь с работы, дядя Саша поднимает своих голубей. В это время бесполезно разговаривать с дядей Сашей: он не ответит. Когда я устаю и больше уже не могу написать ни одной строчки, я выхожу на балкон и слежу за дядей Сашей и его птицами.

В детстве я держал голубей, деньги для их покупки и прокорма доставал продажей холодной воды в жарком южном городе. С тех пор у меня сладко щемит сердце всякий раз, как я вижу голубей.

Однажды молодой турман из зелёной голубятни сел ко мне на балкон, и дядя Саша, взбудораженный, появился в нашем палисаднике.

— Сделай милость, — сказал он, — шугани этого вертихвоста!

«Шугануть вертихвоста» не пришлось: он зашёл через балконную дверь в комнату и взлетел на мой письменный стол. Тут я его и взял.

Возвращая турмана, я рискнул дать дяде Саше несколько советов по части воспитания и обгона голубей.

Выслушав советы, он хлопнул себя ладонью по колену, широко рассмеялся и вдруг напал на меня:

— Несознательность какая!

Я растерялся:

— Как?

— Несознательность, говорю. Чистое безобразие!

— Да ты о чём?

— Ты должен держать голубей!

Я подумал и осторожно спросил:

— А как жена?

— Что — жена? — не понял дядя Саша.

— Жена что скажет?

Тут настала очередь думать дяде Саше. Он думал до вечера и предложил мне великолепный план.

На другой день я сказал жене:

— Хочу купить голубей.

Жена всплеснула руками:

— Что скажут соседи?

— Соседи скажут, что у нас голуби.

Жена вышла из комнаты.

Через пять минут она вернулась и сказала:

— Нас оштрафует санинспекция.

Я ответил, что придётся отложить деньги на тот случай, если действительно санинспекция захочет нас оштрафовать.

Жена хлопнула дверью.

Через некоторое время она опять вошла и заявила:

— Соседка недоумевает: какой прок от этих голубей?

Но и на этот вопрос у меня был заготовлен ответ:

— Скажи соседке, что перо голубей принимается по повышенным ценам в ларьках утильсырья.

Два дня мы с женой были в ссоре. Различные неотложные вопросы мы решали с помощью старшей дочери Ольги и Михаила Ивановича, брата жены, шофёра, гостившего у нас.

На третий день я решил пустить в ход главный козырь, придуманный дядей Сашей, и прибегнул к помощи младшей дочери Леночки. Я сказал ей:

— Пойдём, Леночка, в гости к дяде Саше.

И мы отправились к соседу.

Леночке очень понравились голуби, она хлопала в ладошки и кричала:

— Какие красивые голубчики!

— Решено, — сказал я Леночке. — Поехали покупать.

Вернувшись к себе, я отвёл Михаила Ивановича в сторонку и громко сказал:

— Ты хотел, кажется, посмотреть город? Поедем.

И мы все трое поехали на голубинку*.

_______________

* Г о л у б и н к а — базар, на котором продают голубей.

* * *

Когда жена увидела пять пар голубей, вытащенных нами с торжественным видом из мешка, она не выдержала и сказала:

— Это мальчишество!

Тогда я обратился к Леночке.

— Леночка, — сказал я, — что ты велела мне купить, дочка?

— Голубчиков.

— Ну вот, — заявил я жене, — разговаривай с ней.

И, оставив Леночку наедине с мамой, мы с Михаилом Ивановичем пошли сразиться в шахматы.

После того как я непростительно проиграл Михаилу Ивановичу ферзя, а Михаил Иванович мне его благосклонно вернул и я проиграл эту решающую фигуру ещё раз, мы встали и направились в кухню.

Леночка укутала белую голубку в пелёнки, ходила по кухне и пела своей новой дочке песню. Жена штопала.

— Мы сделаем тебе хороший домик, дочка, — пела Леночка, — и ты будешь у меня расти большая-большая.

— Удивительная дальновидность у ребёнка, — сказал я с преувеличенной отцовской гордостью. — Ну откуда она знает, что им нужна голубятня?

У Михаила Ивановича этой весной родился первый сын. На этом основании мой шурин считал себя многомудрым отцом. Взглянув на сестру, Михаил Иванович строго заметил мне:

— Не мучь ребёнка. Ты видишь: Леночка требует голубятню. Не будем терять времени.

И мы принялись за дело.

Мы выбросили из фанерных ящиков, которые у нас хранились в кладовке, всякое старьё и потащили их на второй этаж. Затем принесли из кладовки старую оконную раму, металлическую решётку от окна и поломанные стулья с фанерными сиденьями.

Поставив три ящика один на другой, мы прочно скрепили их проволокой и гвоздями, устроили из фанерных сидений гнёзда, навесили раму и решётку наподобие дверей, открывающихся снизу вверх.

Закончив эту работу, мы внесли своё громоздкое сооружение на балкон и, рассадив голубей по гнёздам, собрали военный совет.

Совет состоял из Леночки, Михаила Ивановича и меня.

— Как ты думаешь: привыкли голуби уже к новому месту или нет? — спросил Михаил Иванович.

Я решительно тряхнул головой и сказал:

— Они уже привыкли.

После этого мы подняли решётку, чтобы птицы погуляли на воле. Все пять пар немедля взвились в небо, рассыпались в разные стороны и, прежде чем мы успели что-нибудь сообразить, исчезли из виду.

Появившийся в самую последнюю минуту дядя Саша поднял своих голубей, чтобы вернуть хоть кого-нибудь из нашей стаи. Но было уже поздно: птицы разлетелись по своим старым голубятням.

— Знаешь что? — часа через три сказал мне Михаил Иванович. — Я вспомнил, что мне нужно купить себе рубашку.

Он уехал на полуторке, вернулся через час — и высыпал из мешка десять новых голубей.

— Не пропадать же голубятне, — мудро заметил Михаил Иванович.

Так у нас на балконе второго этажа поселились голуби.

Я заплатил за этого голубя двадцать рублей при шумном протесте дяди Саши.

Слесарь хлопал себя ладонями по бёдрам, что всегда у него служило признаком высшего возбуждения, и кричал на всю голубинку:

— Голова у тебя есть или нету, я спрашиваю?!

Я пожал плечами и спросил:

— Что ж, не стоит голубь этих денег?

— Да как не стоит! Он и тридцать стоит!

— Тогда я тебя не понимаю: что ты шум поднял?

— А то, — уже почти спокойно сказал дядя Саша, — что уйдёт он у тебя. Знаю я этого жулика.

«Жулик» был старый, блестящей синей окраски почтовый голубь, известный далеко за пределами нашего города. На одной из его ног было алюминиевое кольцо: «СССР — 145».

Я принёс почтаря домой и, не связывая, сунул его в голубятню. Хотел посмотреть, как он будет себя вести.

Старик поднялся на одно из свободных гнёзд, приткнулся к углу и замер.

— Вот что, — сказал дядя Саша, — оборви ты его, что ли, на худой конец. Жулик этот и в связках уйдёт.

И, не дожидаясь моего согласия, дядя Саша достал почтаря с полки и вырвал из его крыльев маховые перья.

— Ну вот, — удовлетворённо сказал старый слесарь. — Теперь он, по крайней мере, на месте будет. Я что-то ещё не слыхал, чтобы голуби домой пешком ходили...

Была весна — время года, когда каждый голубь ищет себе пару, чтобы заложить гнездо и вывести птенцов. Для почтового 145-го не было свободной птицы его породы. И я предложил ему в подруги маленькую красноплёкую* голубку.

_______________

* П л ё к и е — белые голуби с цветными «щитами» на крыльях.

Казалось, 145-й забыл о старом доме. Во всяком случае, он начал ухаживать за своей подругой, и та вскоре стала кланяться ему и принимать его ласки.

Через некоторое время красноплёкая голубка положила яйца, а спустя восемнадцать дней из них вылупились совсем махонькие птенчики.

Я торжествовал. Встречая дядю Сашу, я тащил его к гнезду, показывал ему подрастающих птенцов и говорил:

— А ну, покажи, как ты кричал на всю голубинку...

Ещё через некоторое время у старого голубя отросли маховые перья, он уже ходил по кругу*, и я стал выезжать за город и забрасывать почтаря из соседних сёл. Дядя Саша был посрамлён.

_______________

* Х о д и т ь п о к р у г у — держать правильный круг над домом, в котором находится голубятня.

Когда голубята немного подросли и оперились, я позвал младшую дочь и сказал ей:

— Как мы назовём их, дочка?

Леночка пропустила вопрос мимо ушей и спросила:

— А их надо манкой кормить или чем?

— Папа с мамой сами их накормят. Так как же мы их назовём, дочка?

Тогда Леночка спросила:

— А они — брат и сестричка?

— Брат и сестричка.

— Тогда пусть они будут Паша и Маша.

— Решено, — сказал я Леночке. — Теперь они — Паша и Маша.

Синий голубь терпеливо и заботливо выращивал свой выводок. Он много раз в день кормил малышей, очищал их от соломинок и всякой шелухи и вместе с красноплёкой голубкой оберегал детей от опасности.

Двадцать девятого июня голубята впервые стали самостоятельно клевать зерно, а тридцатого почтовый 145-й свечой поднялся в небо и, даже не сделав круга над домом, ушёл на восток — туда, где находилась его старая голубятня.

Тотчас на балконе у меня очутился дядя Саша. Ухмыляясь, он спросил:

— Показать тебе, как я кричал на всю голубинку?

Паша и Маша росли не по дням, а по часам.

Они унаследовали многие качества своих родителей. Перо у них было синевато-красное, клювы большие, с наростами у основания, ноги голые. Фигурами они пошли в отца: стройные, высокие, широкогрудые.

Шестнадцатого июля голубка-мать подняла детей в первый полёт. Они смешно растопыривали крылья, пытаясь планировать. Садясь на крышу, допускали ошибки: пролетали намеченное для посадки место; прежде чем опуститься на голубятню, долго сидели на крыше и мотали головами.

Двадцать седьмого июля на кругу появился почтовый 145-й, и в то же мгновение в воздух поднялась красноплёкая голубка. За ними, хлопая крыльями, ушли дети. Отец увёл их к себе.

Но через четыре дня Паша и Маша вернулись: они были уже взрослыми голубями и хотели жить самостоятельно, там, где родились.

Лебедь — это белый голубь с круглой гордой головкой, с низко опущенными крыльями и широким, будто веер, хвостом.

А Чеча — это маленькая певчая птичка. У неё серое оперение, красные пёрышки на голове и узкие глаза.

Забавная и нежная дружба у этих разных, совсем непохожих птиц.

Впрочем, расскажу обо всём по порядку.

Чечу я купил в декабре вместе с двумя такими же птичками у мальчишки, продававшего снегирей, щеглов и чечёток. Чечётки мне были не нужны, но мальчуган так искренне расхваливал достоинства птичек, что отказаться от них было просто невежливо.

Передавая мне пичужек, мальчуган сказал:

— Жалеть не будешь, что купил. Поют — будто ручейки плещутся.

Заодно пришлось приобрести и клетку.

Леночка очень обрадовалась птичкам. Однако вскоре и дочка и я почувствовали какое-то странное неудовлетворение: чечётки не доставляли нам никакой радости. Что-то очень сильно отличало их от голубей.

— Бедные птички, — сказала Леночка. — Они не хотят сидеть в тюрьме.

Правильно! Как же я с самого начала не подумал об этом! Голубь — вольная птица, он поднимается в синее небо, он может лететь, куда ему вздумается, но возвращается к своему гнезду, к человеку. А эти чечётки — птички подневольные, и маленькое пространство клетки — всё, что дано им теперь в жизни. Им и крылья не нужны в клетке. А без крылышек какие же они птички?!

В кухне, где стояла клетка с птичками, помещался ещё ящик с голубями. Лебедь и Заря высиживали здесь птенцов. Заря снеслась в необычное время, и голубей пришлось перенести с балкона на кухню, чтобы не погубить на холоде будущих малышей.

Лебедь всё время косился на чечёток, подходил к клетке и внимательно оглядывал пичуг: нет ли здесь чего-нибудь опасного?

Голуби, когда они высиживают и кормят птенцов, с недоверием относятся ко всему незнакомому, быстро раздражаются и лезут в драку.

Наступил последний день года. Леночка с самого утра радостно похаживала около клетки и через каждые пять минут спрашивала у меня, сколько времени осталось до двенадцати часов. Ещё несколько дней назад мы договорились с дочкой, что в полдень тридцать первого декабря выпустим птичек на волю.

Наконец часы пробили двенадцать. Я торжественно вручил чечёток дочерям, и мы все вместе вышли на балкон.

Раз, два, три — и птички с весёлым писком поднялись в воздух. Но уже в следующее мгновение мне показалось, что чечётки как-то съёжились на лету.

Леночка тоже почувствовала это. Она сразу загрустила, стала разглядывать носки своих валенок и сказала:

— Чечи замёрзнут, папа. А в кухне тепло.

— Ничего, дочка, — постарался успокоить я Леночку, — чечи — вольные птички, они быстро привыкнут к морозу и будут чувствовать себя так же хорошо, как ты себя в квартире.

В этот день у всех нас было много новогодних хлопот, и мы вскоре забыли о птичках. Часа через четыре позвонил почтальон. Я только стал расписываться в получении телеграмм, как в прихожую с громким писком влетела серая красноголовая пичужка. Чечётка проскользнула на кухню, опустилась в ящик с кормом и стала как ни в чём не бывало клевать просо.

— Моя Чеча вернулась! — закричала Леночка, увидев птичку, и побежала наливать воды в блюдце.

Гости — это были главным образом дети — стали шумно обсуждать необыкновенное событие.

— Вы только подумайте, — искренне удивлялась подруга старшей дочери Галя, — нет, вы только подумайте! Чеча облетела дом, проникла в подъезд, поднялась на второй этаж и безошибочно нашла дверь своей квартиры. Нет, вы только подумайте!

Старшая дочь возразила:

— Ничего тут нет особенного. Птица привыкла к теплу, залетела в подъезд и случайно попала в нашу дверь. Вот и всё.

Но все малыши, сколько у нас их было, сейчас же закричали:

— А вот и нет, а вот и нет! Чеча прилетела в коридор и ждала, когда ей откроют дверь. Она хотела к себе домой!

Вечером чечётка уселась на новогоднюю ёлку и стала радостно щебетать.

На следующий день птичка залетела на кухню и опустилась в ящик, где высиживали голубят Лебедь и Заря. Лебедь мгновенно раздул зоб, опустил и раздвинул веером хвост и угрожающе пошёл на Чечу.

Птичка, склонив голову набок и искоса наблюдая за голубем, не двигалась с места.

Это обескуражило Лебедя. Даже большие и сильные голуби, вроде Трубочиста или Бурана, не рисковали лезть к нему в гнездо, а тут такая маленькая пичуга забралась в ящик и, кажется, с насмешкой ожидает, что из этого может получиться.

И голубь, вместо того чтобы прогнать непрошеного гостя, остановился перед птичкой и стал в упор рассматривать её.

Чеча, тоже не спуская глаз с Лебедя, клюнула одно зерно, другое и, весело чирикнув, улетела.

В следующий раз Чеча опустилась в ящик, когда Лебедь сидел на гнезде. Заря чистила в это время перья. Она быстро подскочила к крохотной певчей птичке и сильно ударила её клювом. Чеча, не ожидавшая нападения, отлетела в угол и отчаянно запищала.

Тогда Лебедь беспокойно заворочался на гнезде, привстал и угрожающе заворковал. На смену голубю, чтобы не дать остыть яйцам, сейчас же заторопилась Заря. Лебедь медленно пошёл в угол ящика. Чеча растопырила пёрышки и стала вся как клубок шерстяных ниток, в который воткнуто множество иголок.

Но Лебедь и не думал обижать Чечу. Он подошёл к птичке, как в прошлый раз, и стал в упор смотреть на неё.

Чеча успокоилась. Она попила из блюдца, попрыгала по ящику и осторожно приблизилась к Лебедю.

Голубь вежливо потрепал пёрышки на спине Чечи. Птичка осталась на месте.

Заря заволновалась. Может, ей неприятно было, что Лебедь ухаживает за чужой птичкой. А может, она беспокоилась за будущих своих детей, которых этот странный малышка мог обидеть, но только Заря оставила яйца и, раздув зоб, стала подходить к Чече.

Лебедь тоже раздул зоб и строго посмотрел на свою голубку. Но Заря не обратила никакого внимания на это предупреждение и продолжала идти к Чече.

Лебедь преградил дорогу Заре. Тогда она обошла голубя и, сильно откинув голову, хотела ударить Чечу. Но тут вдруг Лебедь коротким и резким взмахом крыла оттолкнул Зарю — и голубка неожиданно очутилась на другом конце ящика.

С тех пор Чеча могла без опаски входить в ящик Лебедя и Зари. Голубка делала вид, что не замечает этой маленькой и быстрой птички, а Лебедь, наоборот, радовался. Он подходил к Чече, поджимал ноги и ложился около неё.

* * *

Чеча заболела. Кажется, она напилась чернил: её острый клювик превратился из жёлтого в лиловый. В этот день она ослабела, взъерошила пёрышки и, тяжело залетев в ящик голубей, нахохлилась в углу.

Лебедь сейчас же подошёл к ней. Он тихонько потрогал птичку клювом. Чеча не тронулась с места.

Тогда Лебедь обошёл вокруг птички, постоял немного — и лёг рядом с ней. Голубь тесно прижался к Чече и закрыл глаза. Так, согревая птичку своим теплом, Лебедь лежал до тех пор, пока не пришла его очередь идти на гнездо.

Сменив Зарю, Лебедь призывно заворковал, и Чеча, не забывшая вероломства Зари, припрыгала к Лебедю. Она тяжело поднялась в гнездо и легла рядом с голубем.

Выздоровев, Чеча привязалась к Лебедю ещё сильнее. Теперь она не только часто залетала в гости к голубю, но и оставалась ночевать в ящике.

Из яиц вылупились голубята. Родители целыми днями были заняты детьми, и Чеча загрустила. Она всякими способами старалась вернуть к себе расположение Лебедя, но у голубя в это время было слишком много забот, и он забыл о Чече.

Однако, как только дети подросли, Лебедь снова стал дружить с птичкой и баловать её своим вниманием. Ведь голубята стали уже совсем рослыми, а эта пичужка по-прежнему оставалась крошкой, и большой, сильный Лебедь помогал ей, оберегал её от всяких неприятностей.

Они даже вместе пели — Лебедь и Чеча. Голубь начнёт нежно ворковать, будто мурлычет, а Чеча посматривает на своего друга, и из её маленького горлышка серебряными ручейками выплёскиваются тоненькие звуки.

Так и живут они у меня душа в душу — большой белый голубь и маленькая певчая птичка с быстрыми, как капельки ртути, глазами.

Живут дружно и весело.

Хорошо живут!

Помните вы рассказ о 145-м почтовом и его детях? Вы не забыли, что Паша и Маша вернулись домой?

Так вот, с тех пор брат и сестра очень сильно выросли и превратились в красивых сильных птиц.

Они целыми днями сидели на коньке голубятни и чистили свои красно-синие перья.

Надо сказать, что голуби вообще очень чистоплотные птицы. Иной раз они часами теребят свои пёрышки, причёсывают и приглаживают их, выискивают в них соринки или склёвывают с ног прилипшую землю.

Паша и Маша были большими чистюлями. Они причёсывались и прихорашивались, не жалея на это времени.

Когда Леночка по утрам капризничала и не хотела расчесывать свои тонкие русые волосы, я подводил её к голубям и спрашивал:

— Дочка, что делает Маша?

Леночка смущённо смотрела мимо голубей куда-то в небо и говорила:

— Вон на небе тучка...

— Нет, дочка, — не сдавался я, — отвечай, что делает Маша?

— Папа! — сердилась Леночка. — Я же ещё не причёсывалась, а ты меня спрашиваешь и спрашиваешь...

* * *

В середине лета голуби стали бродяжить. Началось это с того, что Паша и Маша, всегда отлично державшие круг над домом, внезапно ушли в сторону и скрылись из глаз. Вскоре исчезла пара молодых шоколадного цвета голубей, а за ними — плёкие, красные, синие.

Через час Паша и Маша просвистели над головой, обошли круг и опустились на голубятню. Затем вернулись остальные птицы.

Мальчишки, немедленно появившиеся под балконом, острили:

— Ты их, видать, по заданию отправлял. А?

Мне лень было отбиваться от ребят. Я мог бы объяснить им, что так обычно бывает с молодыми голубями, когда они почувствуют настоящую силу крыльев и захотят себя показать и людей посмотреть. Я сказал:

— Да, да, по заданию, ребята. Они летали за дворником, который очень не любит, когда мальчишки шумят под окнами.

— Отдать швартовые* и лечь на обратный курс! — скомандовал Пашка Ким, главный заводила.

_______________

* Ш в а р т о в ы е — причальные канаты на корабле.

Ребята не случайно перешли на морской язык.

С того дня, когда на моём балконе появилась голубятня, мне довелось побывать в Заполярье, поплавать по Ледовитому океану и пожить на тамошних островах. Вездесущие и всё видящие мальчишки немедленно заметили на мне матросскую тельняшку и с тех пор разговаривали со мной на таком густом морском языке, которому мог бы позавидовать любой герой писателя Новикова-Прибоя.

Они сильно досаждали мне, то и дело появляясь под балконом и требуя объяснения разных морских слов и команд. У них, где-то в одном из сараев, была организована «школа юнг». Там учились вязать морские узлы и «драить палубу». Какой моряк не умеет делать этого?!

И вот сейчас они неслись в свой сарай, размахивая руками и крича по-петушиному: явно намекали на моих голубей.

В конце концов это возмутило меня. Когда один из ребят в белой майке, раскрашенной синими полосами, появился под балконом и закаркал по-вороньи, я сказал:

— Ну, вот что, юнга. Подбрось угля в топку и — на всех парах домой. Не обращай внимания на дождь. Прикажи команде взять голубей. Через десять минут чтоб все были здесь!

Через четверть часа мальчишки бросили якоря под моим балконом.

— Эй вы, морские волки! — сказал я, когда ребята стихли и задрали головы. — Мои голуби не хуже ваших. Я вам докажу.

Раздались вопли радости и мрачный смех.

— Давай! — закричали ребята. — Будем спорить!

По требованию мальчишек я спустился вниз, в «кубрик»*, как назвали они площадку под балконом, и мы совместно выработали условия соревнований.

_______________

* К у б р и к — жилое помещение для команды судна.

Собственно говоря, не очень-то совместно. Мальчишки диктовали свои условия, а я принимал их.

Вот что это были за условия.

Мы повременим и, когда дождь пойдёт сильнее, когда он, может быть, превратится в ливень, выпустим голубей на дальнем конце города. Каждый выбросит по паре своих птиц.

В такой туман не видно никаких примет местности, голуби должны полагаться только на своё «чувство дома». Выигравшим считается тот, чья пара — обязательно пара! — придёт первой. Все остальные отдают своих голубей счастливцу. Сбор и предъявление птиц — у балкона.

Я осторожно полюбопытствовал:

— А если я выиграю?

Мальчишки от души рассмеялись.

Мы высадились на конечной остановке трамвая в ту пору, когда дождь разошёлся вовсю.

У меня в чемоданчике были Паша и Маша.

Дождь лил как из бадьи, и не было никакой надежды, что голуби пойдут в такую погоду. Но никто из нас не просил пощады, и, значит, надо было выполнять решение.

Мы выкинули в воздух двенадцать пар. В воздух — это не совсем точно. Мы выкинули их в бушующие потоки воды, между которыми лишь прослойками метался воздух.

Около двух десятков голубей немедленно повалились на крыши, полезли за трубы и в чердаки, ища спасения от ливня. Пять или шесть голубей поднялись на крыло.

Одна из птиц — чёрная, с белыми крыльями — ушла было вверх, но её окатило водой, и она бросилась вниз, на подоконник пятого этажа.

— Куда твоему, Лёшка, — сказал, ухмыляясь, Аркаша Ветошкин, — не терпит морской погодки! Мой-то вон гребёт!

Голубь Аркашки действительно «грёб» крыльями. Он медленно тащился вперёд, пытаясь пробиться на юг, к дому сквозь потоки воды.

Среди поднявшихся голубей были Паша и Маша. Я немного свысока посмотрел на ребят.

Тогда самый маленький мальчишка задрал голову, засунул руки в карманы штанов и, посмеиваясь, сказал:

— А мы ещё поглядим! Может, твои ещё сядут где да и не придут совсем. А наши посидят и придут.

Против этого возражать было трудно.

Вернувшись домой, я заглянул в голубятню. Паши и Маши там не было.

Ребята не шли в квартиру, а дежурили у меня под балконом, чтобы не прозевать голубей. Все смотрели на север, откуда должны были появиться птицы.

Голубей не было.

Тогда маленький мальчишка снова выступил вперёд и сказал:

— Твоих тоже нет. Значит, они не лучше наших.

Это уже было отступление. Ребята, высокомерно именовавшие моих голубей курицами и бродягами, теперь ставили их на одну доску со своими птицами, которым «и цены-то нет».

Однако я не принял белого флага. Я сказал:

— Подождём, юнги. Кажется, кто-то летит.

Но никто не летел. Туман опускался всё ниже и ниже, заволакивая весь наш район клубами сизого пара, а дождь и вовсе не думал униматься.

Мальчишки раньше меня заметили приближение голубя. Он будто вывалился из тумана, сильными тяжёлыми взмахами крыльев пробивая себе дорогу. В ста метрах от дома голубь резко пошёл вниз. Ребята молчали.

Паша плюхнулся на конёк голубятни, поджал ноги и закрыл глаза. Он смертельно устал. С него текла вода, перья стояли торчком, и весь он был похож на жалкую, маленькую мокрую курицу. Но мне в эти секунды он, честное слово, показался красавцем!

Подумать только: непреодолимое чувство звало его к дому, властно вело вперёд через дождь и туман к родной голубятне. И он пробился через всё, он пришёл.

Совсем стемнело, когда явилась Маша.

— Ну, вот что, старые морские волки, — сказал я. — Если ваши голуби прилетят ночью, я разрешаю их тащить ко мне немедленно.

И с победным видом я покинул балкон.

Весь следующий день мальчишки носили ко мне голубей. Было принесено девятнадцать птиц. Три голубя потерялись в пути.

Вечером я велел одному из ребят позвать всех участников спора. Я сказал им:

— Ребята! Мне нечем кормить ваших голубей. На такую прорву у меня не запасено пшеницы. А покупать — капитала не хватит. Забирайте их себе.

Тут я не удержался, и с моего языка слетел вопрос, который мог испортить всё дело:

— Так чьи голуби, ребята, всё-таки лучше?

Но «старые морские волки», потрясённые небывалым благородством победителя, не задумываясь, закричали во всё горло:

— Паша и Маша, дядь!

Что это была за ночь! Кажется, всякие ночи бывали в моей жизни, но такой, как в этот раз, честное слово, мне ещё не доводилось видеть.

Я шёл с одного из полуостровов в глубь материка и почти не верил, что приду куда следует. Ветер выл, орал, хлестал снегом в лицо, и где-то рядом охал, обрушиваясь на скалы, Ледовитый океан.

На всём огромном каменном плато полуострова нельзя было найти местечка, где бы не свирепствовала пурга.

Стояла полярная ночь, снег и ветер были хозяевами на скалах побережья. С такими хозяевами лучше не иметь дела!

Не надо бы ходить в ночное время по этим местам, да делать было нечего: приказ есть приказ, — и я пошёл. Пограничники дали мне лыжи, но уже через несколько сот метров я снял их: на лыжах плохо чувствуешь дорогу.

Шёл я, закрыв глаза, — всё равно ничего не было видно! — и постукивал лыжной палкой о землю, стараясь не сойти с твёрдого грунта дороги.

Мне надо было пройти километров пятнадцать. Я шёл и шёл. И вот полезла в голову всякая чертовщина. Вспомнилось о путниках, бродивших сутками вокруг места, из которого они вышли, и застывших на снегу в десяти метрах от дома.

Друзья перед походом советовали мне держаться волны, и я брёл, до боли в ушах прислушиваясь к рёву морского прибоя.

На шестом часу пути мной стала овладевать сонливость. Захотелось лечь на снег и отдохнуть. Совсем плохой признак!

И вдруг я увидел огонёк! До того, наверно, измотала меня дорога, что я даже не удивился этому спасительному чуду.

Дверь долго не открывали: может быть, обитателям домика казалось, что это ветер бьётся в окно.

...Проснулся я от пристального взгляда старика, сидевшего на табуретке около кровати. Это был интересный и сразу привлекавший к себе внимание человек. У него были седые мягкие волосы, зачёсанные от высокого лба к затылку, немного выцветшие серые глаза, пытливо смотревшие вперёд и, кажется, видевшие то, что другим видеть не дано.

— С кем имею честь?.. — спросил человек и, получив ответ, назвал себя.

Я знал фамилию этого большого учёного, исследовавшего здесь много лет природу северных сияний, собиравшего на побережье минералы, цветковые растения, мхи, лишайники. Он был подвижником науки.

Я обрадовался этой встрече. Но тут же неприятная мысль кольнула меня.

— Простите, — забеспокоился я, — вы давно перебрались на берег?

Хозяин дома пожал плечами и обернулся к жене.

Только теперь я заметил маленькую седую старушку, молча сидевшую в лёгком плетёном кресле.

— Мы никуда не перебирались, — сказала старушка. И она назвала район, где расположен их домик.

Тогда я понял, какая беда миновала меня. Видно, в самом начале пути я потерял дорогу, ушёл в сторону. Что «шум волны», когда всё кругом воет и ревёт! Не попадись на моём пути огонёк этого домика — плохо бы мне пришлось, ох, плохо!

За чаем учёный, позванивая ложечкой в такт словам, рассказывал об этой суровой и величественной земле, обжитой ещё в начале одиннадцатого века новгородцами, о Студёном море, о горах и реках края, о сполохах и пазорях. Радуясь новому человеку, хозяева домика с видимым удовольствием сообщали о прошлом побережья, о природе и богатствах его. И почти ничего — о себе.

— Вы знаете, — отхлёбывая чай с блюдечка, говорил хозяин дома, — когда-то архангельского генерал-губернатора маркиза де Траверсэ попросили учредить на Мурмане компанию для рыболовства, мореходства и звероловства. Вы знаете, что ответил этот сановный глупец? Он сказал: «Там могут жить только два петуха да три курицы...» Мнение недалёкого чужестранца этого вполне разделял вице-губернатор Сафронов. Доморощенный недоросль считал, что и куриц не разведёшь на Мурмане.

— Бог с ними, — сказала жена учёного, — один из них не знал нашего народа, другой не верил в него. Пустые это были начальники, Серёженька.

Мы уже кончали пить чай, когда я совершенно неожиданно услышал воркование голубей. Ошибиться было трудно: голубь ухаживал за голубкой и она отвечала ему коротким, почти куриным клохтаньем. Так «разговаривают» голубки, когда сидят на яйцах.

Я удивлённо посмотрел на профессора, и он, заметив этот взгляд, засмеялся весело, заговорщицки поглядывая на жену.

— Удивляет? — спросил хозяин дома. — В беллетристических произведениях учёному надлежит иметь у себя в доме бивень мамонта, мешки с минералами или что-нибудь в этом роде. А я вот, молодой человек, — он опять заговорщицки посмотрел на жену, — голубей развожу. — И, потирая руки, предложил: — Хотите посмотреть?

Хотел ли я посмотреть?! Да я, чёрт возьми, готов был во все глаза глядеть на этих милых птиц, о которых в Заполярье знают разве только понаслышке!

В соседней небольшой комнате, в фанерном чемодане без крышки, помещались две пары голубей. Чемодан был разделён посередине картонной перегородкой.

— Вот, — сказал профессор, прибавив фитилёк в лампе, — синие почтари, из Ленинграда привёз. Знаете, что такое почтари, молодой человек?

— Минуту, — сказал я, посмеиваясь, и взял одну из птиц в ладонь. — Так. Ясно. Это голубка. Ей полтора года. Она не чистых почтовых кровей. Очевидно, один из её родителей был простым голубем белого или жёлтого цвета. Объяснить, по каким признакам?

— Фенечка, — удивлённо произнёс профессор, — этот молодой человек начинает мне нравиться.

И мы втроём уселись тут же, около фанерного чемодана, и стали рассказывать друг другу всякие истории из жизни голубей. Я рассказал об Орлике, о Кирюхе, о голубке Туманное Утро, спасшейся от ястреба на моём плече, о Девочке с бантиком, находившей дом в ночной темноте. Потом спросил профессора:

— Сергей Романыч, что делают ваши голуби полярной ночью?

Это был не праздный вопрос. Дело в том, что полярная ночь вовсе не означает полной двухмесячной тьмы, как это представляют себе многие. Два месяца на небе нет солнца, но его приближение, особенно к концу этого срока, ощущается всё явственнее. Сначала это похоже на поздние сумерки в средней России, затем — на белые ночи Ленинграда, и, наконец, ночь превращается почти в день, только в день пасмурный и не очень приветливый. И вот на несколько минут выглядывает солнце.

Профессор выпускал своих голубей на воздух, как только появлялись «световые прогалинки», и постепенно увеличивал срок прогулок. Всё остальное время птицы находились дома.

— Я решил, — продолжал профессор, — использовать с наибольшей выгодой время вынужденного затворничества моих птиц. Пусть они в это время кладут яйца и выводят птенцов. Тогда летом, когда наступит двухмесячный полярный день, у них останется больше времени на прогулки и игры...

Сделать это было сравнительно нетрудно. Старики хорошо отапливали комнатку и создали в ней ту температуру, при которой голуби обычно кладут яйца. Здесь также постоянно горел свет. И обе голубки снеслись, совсем не подозревая, что за окнами домика трещат морозы и стоит ночь.

Я полюбопытствовал:

— Федосья Павловна, дружно они у вас живут, голуби?

Старушка улыбнулась и хитро посмотрела на мужа. И улыбка и взгляд говорили: «Сам знает, а спрашивает!» Потом заметила:

— Иным молодым людям не мешало бы у голубей верности поучиться. Ей-богу, молодой человек. Нет, нет, вы не конфузьтесь, это я вас к слову молодым человеком назвала. А так, что ж, действительно у этих птичек славные, верные сердца. Смотришь на них иной раз и думаешь: так-то живут душа в душу, так-то уж любят друг друга — лучше некуда. И радуешься, что ты этим птичкам даёшь возможность жить и любиться, детишек пестовать. Верно, Серёженька?

Профессор пожал плечами: «Женщина — и разговор у неё женский». Но я отлично видел, что Сергей Романович совершенно согласен с женой.

— А вот наступит тёплое время, — поблёскивая глазами, сказал профессор, — приедут ко мне люди с Большой земли — студенты, геологи, начнём мы погуливать по бережку, тут мне голубки и службу сослужат. Ведь как раньше получалось? Уйду — и нет меня неделю, две. Фенечка изведётся вся, легко ли одной здесь время тянуть? Да и за меня боится: ну а как мужа медведь задерёт? А теперь не так будет. Прошла неделька, сейчас почтаря из корзинки, записку ему на лапку: «Фенечка! Медведей на побережье не водится. Жив и здоров». И в воздух его: «Лети, братец!» Ведь жена в избушке ждёт привета, как соловей лета. Кажется, так в альбомах пишут?

Мы все весело посмеялись нехитрым шуткам Сергея Романовича. Однако я понимал, что за этой шутливостью скрываются серьёзные чувства и мысли много повидавшего на своём пути человека.

Потом мы беседовали о семьях, о детях, обменялись адресами, и я вышел в свистящую чёрную ночь, унося в сердце тепло, которое излучали вокруг себя эти милые и добрые люди.

До свидания, Сергей Романович и Федосья Павловна! До свиданья, голуби!

Нет, честное слово, мои юнги требуют невозможного! Каждый день подавай им новую историю о голубях. А где набрать столько историй?

Ну, ладно. Если покопаться хорошенько в памяти, можно что-нибудь вспомнить.

А что всё-таки рассказать?..

Думал я, думал — ничего не придумал.

Звонок в прихожей.

Ну конечно, они, мои морские волки! Ага, новичок с ними? Ну, попадёт мне на орехи сегодня!

Тяну время — с новичком знакомлюсь. Кто? Откуда? Витька Голендухин? Очень хорошо. В восьмом классе? Очень хорошо. Пять пар голубей. Очень неплохо. Послушать пришёл? Очень... Вот это — не очень хорошо. Рассказывать-то мне нечего.

Новичок немножко волнуется. Первый раз в гостях — всегда не очень уютно. Открывает и закрывает новичок застёжку-молнию на своей рубашке.

И вдруг мне в голову приходит счастливая мысль!

— Так вот, юнги, жил-был на свете один голубишка, Тимохой звали. И родители у него были приличные голуби, и деды его, и прадеды — все жили как следует и всё, что им положено, выполняли. А Тимоха был недоумок и лентяй, каких свет не видывал.

Полетают птицы, сядут на голубятню и сразу за пёрышки принимаются: чистят их, гладят, жиром смазывают. Только Тимоха ничего не делает: разляжется на железной крыше, бока на солнышке греет.

Повздорят голуби, подерутся, растреплют перья и опять час, а то и два приглаживаются, приводят себя в порядок. Один Тимоха лодырничает.

И вот — мало ли, много ли времени прошло — стал Тимоха не голубь, а ёж: перья во все стороны торчат, опахала на них порваны, ворсинки спутаны.

Раз сидели птицы на крыше — отдыхали. Старые голуби и стали на своём голубином языке Тимохе говорить:

«Смотри, парень, как бы греха с тобой не случилось. Не ровён час, беда нагрянет».

Отмахивается Тимоха от стариков:

«Я сильный, я на своих крыльях от любой беды уйду».

И сказать не успел — вдруг засвистело над крышей: вот она — беда!

Голуби — на крылья и врассыпную кто куда! Вмиг ни одного не стало.

Промчался над крышей серпокрылый сокол-сапсан и тоже исчез. А где пролетел, там в воздухе след остался: пух да поломанные, рваные перья...

Опасность прошла — опять на той же крыше собрались голуби. А одного нет: Тимохи. И куда делся, так никто и не видел.

Вот какая история, юнги...

Сидят мои морские волки, переглядываются.

Чёрт знает что такое! Вместо истории какую-то сказочку подсунули! Несолидно получается.

Пашка Ким говорит:

— Это вы всё, наверно, выдумали, чтобы несознательные мальчишки причёсывались и умывались. Только напрасно. Мы умываемся. И даже солёной водой.

Тьфу ты, куда повернуло!

— Какой там солёной водой?

— Соль кладём в воду, чтоб всё было как в море.

Махнул я рукой:

— Не сказка это, ребята. И вовсе тут никакой морали для вас нет. А ответьте мне лучше на два вопроса. Первый: почему Тимоха на обед соколу попал? Второй: чем это перо, — я взял маховое перо со стола, — на Витькину «молнию» похоже? Кто скажет?

Морские волки наморщили лбы, переглянулись.

Молчат.

Витька Голендухин руку первый поднял:

— Разрешите?

— Давай, давай, какое тебе разрешение!

— Перья у Тимохи не в порядке были. Это — первое. А второе — лодырь Тимоха.

— Ну, не очень-то будешь лодырем, когда тобой пообедать хотят!

— Тогда не знаю.

— А ты, Паша?

— На «молнию» перо не похоже. Это тоже сказочка. А Тимоха — лодырь, ясное дело.

— Ну, вот что, юнги, садитесь-ка поближе. Сам объясню. Сначала на второй вопрос ответ. Вот — маховое перо. Посерёдке — стержень. Пустой. Раз пустой, значит, лёгкий. От него опахало идёт — ворсинки друг с дружкой соединены. Насовсем соединены или не насовсем?

Самый маленький — Аркашка Ветошкин — закричал, чтобы не опередили:

— Насовсем!

— Не насовсем, — возразил Пашка. — Если б насовсем — не разъединялись бы.

Пашка взял перо и разъединил ворсинки в трёх местах.

Я пригладил перо. Вернул его Пашке:

— Куда разрывы делись?

Перо снова гладкое, сплошное. Исчезли разрывы.

— Конечно, вы не раз это видели. Разрывы ворсинок у голубей — частое дело. А вот как поврежденья исчезают, вряд ли кто из вас заметил. Тут-то и заключается самое главное. Ведь как это происходит? Голубь ворсинки на пере растрепал, — смотришь, прошёлся клювом по перу — и нет разрыва. Отчего это? Ну, вот хоть ты, Виктор. Как ты думаешь?

Витька молчит, косится на Пашку: «Друг ещё! Подсказать не можешь! Не урок ведь!»

А Пашка делает вид, что не замечает этого взгляда. Подсказать надо, а что подсказать? Сам не знает.

— Ну ладно, давайте с другой стороны зайдём. Что случится, если опахало пера будет насовсем сплошным? Кто ответит?

Витька объяснил с полным знанием дела:

— Птица во всякую погоду летает. Ветер бывает, буря или, скажем, град. Или голубь крылом зацепится за что-нибудь. Или подерётся с другим голубем. Разорвётся опахало — считай, всё перо уже ни к чему. Жди линьки, когда новое вырастет.

Я обрадовался:

— Очень верно, Виктор! Ну, а если б каждая ворсинка была сама по себе, не скреплялась с другой? Тогда что?

Витька немножко подумал и сказал:

— Тогда воздух будет проходить между ворсинками, и птица не сможет лететь: нет хорошей опоры.

— Видите, юнги, какая трудная задача стояла перед природой. И цельное опахало нельзя делать, и отдельные ворсинки не годятся. Как же решила природа эту задачу?

Я достал из стола лупу, дал ребятам:

— Посмотрите на перо.

А через сильную лупу на пере вот что видно: сплошное, чуть волнистое поле. Только тонкие темноватые полоски видны — там, где сцепляются ворсинки.

— Ух! — говорит Аркашка. — Ловко устроено! По бокам у ворсинок — тонкие реснички. А на ресничках — острые крючочки. Крючочки одной ворсинки за крючочки другой ворсинки зацеплены. Ни дать ни взять «молния» на Витькиной рубашке! Ясно, как голубь ворсинки скрепляет, — добавляет он задумчиво. — Погладит ворсинки на месте разрыва, крючки за крючки зацепятся — вот и опять опахало целое.

— Ну, здорово! — говорит Витька и с уважением смотрит на маховое перо. — Вот какое чудо природа сотворила!

Пашка задумчиво трёт стриженую ершистую голову и что-то бормочет про себя.

— Ты о чём?

— Про голубишку того думаю. Дурак Тимоха был и неряха. Перья свои не приглаживал. «Молнию» свою не застёгивал.

Видели вы когда-нибудь, как растут только что вылупившиеся из яиц почтовые голубята? Уму непостижимо, как это можно так быстро расти!

Когда я наблюдаю за ростом почтовых голубят, мне всегда вспоминается случай в детстве: у настольных часов я открутил какой-то винтик, и минутная стрелка с шипением и посвистом понеслась по кругу. Двухнедельного завода едва хватило на час такого бега минутной и часовой стрелок.

Если за день до того, как должны проклюнуться птенцы, взять яйцо и приложить к уху, то можно услышать, как слабенько тюкает птенчик в скорлупку: «Тюк-тюк... Тюк-тюк...»

На скорлупке в это время появляются первые бугорочки-трещинки. Это малыш пробивается к воздуху. Ему уже тесно в его скорлупке-колыбельке.

Потом скорлупка распадается на две половинки, и появляется голубёнок. Ух, какой он маленький, слабенький, слепой!

Мать или отец сразу прячут его под своим пухом, чтобы он не простудился, не замёрз. Посидит голубишка так часок-другой и начинает толкаться в живот матери или отца: есть захотел.

Тогда родитель, сидящий на гнезде, помаленьку отодвигается, освобождая малыша. Почувствовав это, крошечная, беспомощная пичуга напрягает все свои силёнки, тянется вверх дрожащей головкой, разевает клюв.

Голубка — чаще всего она оказывается в это время на гнезде — тотчас же начинает медленно склонять голову, раскрывает клюв и потихонечку ловит клювик малыша. И вот, впервые в своей жизни, птенец наедается кашки, приготовленной родителями в зобах.

Поест голубишка, вытянется, обессиленный, на сене и заснёт. И опять греют его своим теплом родители, готовят в зобах кашку, ожидая, когда новорождённый проголодается и попросит есть.

А аппетит у голубят удивительный!

У меня на кухне стоит запасная стеклянная голубятня для наблюдения за птицами. Вся жизнь малышей проходит у нас на глазах — можно делать всякие записи, обдумывать выводы из наблюдений.

Так вот, седьмого марта, расклевав и разломав скорлупки, появились на свет два голых, слепых птенца — дети Паши и Одуванчика.

Каждый видел, наверно, голубиные яйца; голубята в первый день были чуть побольше яиц: всё-таки в своих скорлупках они развиваются почти в дугу согнутые.

На другой день смотрю — что за наваждение: лежат в гнезде голубята и те и не те, вроде вчерашних, только вдвое крупнее.

Спрашиваю дочку:

— Ты не подложила Паше чужих голубят?

Леночка говорит:

— Нет, я ему в гнездо конфету положила, а голубят не трогала.

И вот так каждый день — совсем другие голубята. Через неделю сидят в гнезде здоровенные птенцы, величиной чуть не с мой кулак, редкими пёрышками на спине покрылись, крылышки кое-какие есть, хвостишко. Глазищами моргают: через каждые полчаса писк отчаянный поднимают: подавай им кашу!

Родители в это время почти непрерывно клюют зерно: ещё бы, надо прокормить ребятишек, да и самим не обессилеть!

Теперь уже надо побеспокоиться о втором гнезде для родителей по соседству с первым — голубка вот-вот должна положить новую пару яиц.

С весны до осени голубь с голубкой обычно выводят три пары детей. Но бывают случаи, когда старики выкармливают за год семь пар птенцов!

Витька Голендухин, большой любитель математики, как-то принёс мне длинный лист бумаги, весь исписанный цифрами.

— Не знаю, что мне и делать, — сказал Витька, подавая лист. — Скоро потребуется под голубятню многоэтажный дом.

Я поглядел на лист. Действительно, было над чем призадуматься! У Голендухина сейчас пять пар голубей. Если каждая пара в этом году даст по три гнезда, то уже к осени у Виктора вместе со старыми голубями будет сорок птиц. На следующий год число их увеличится до ста шестидесяти штук. А через шесть лет юный любитель голубей окажется владельцем сорока тысяч девятисот шестидесяти птиц!

— Ещё хорошо, — задумчиво сказал Голендухин, — что голубь живёт не так уж долго. А если б он жил по сто лет, как гуси, вороны, беркуты, попугаи! Пропал бы наш бедный земной шар!

— Не пропал бы, — поспешил я успокоить Голендухина. — У очень многих животных и растений погибают зародыши, гибнут малыши, да и взрослые животные умирают от всяких болезней, замерзают, попадают в лапы своих врагов. Ты ведь знаешь о борьбе, которая постоянно происходит в природе. Вот, скажем, осётр за свой век вымётывает сто миллионов икринок. Ещё больше семян даёт одна травка простой горькой полыни. А гриб-дождевик каждое лето приносит сотни миллиардов спор. Если бы всё это развивалось и выживало и давало в свою очередь потомство, то...

— Ясно, — заключил Витька. — Многоэтажный дом для голубей можно не строить.

Мы с Голендухиным идём на кухню и смотрим, как взрослые голуби кормят птенцов. Наше внимание привлекает Паша. Он кормит своих здоровенных почтарят через каждые полчаса.

— Батюшки! — удивляется Витька. — Им зерно машинами надо привозить!

Сковородка с кормом действительно опустошается почти мгновенно. Да иначе и быть не может. Ведь птенцы некоторых, особенно мелких, птиц съедают за день пищи больше, чем весят сами! Иные из них «поправляются» в сутки так процентов на двадцать — сорок!

Мне самому приходилось видеть в Казахстане, в Заилийском Алатау, крошечную пичугу — пеночку-зарничку. Малютка эта весит всего пять граммов — меньше иного ночного жука! Так вот эта птичка-зарничка, чтобы выкормить своих малюсеньких птенчиков, то и дело появляется у гнезда с новой порцией насекомых. За десять дней отец и мать приносят своим детям почти двадцать тысяч насекомых!

Видно, все эти цифры произвели на Голендухина большое впечатление, потому что, заглянув через некоторое время в гнездо Паши, он всплеснул руками и зашептал испуганно:

— Честное слово, за этот час они вытянулись на целый сантиметр! Вы только посмотрите, как они выросли! Прямо опара какая-то!

Дом всё-таки придётся строить!

Мы лежим на берегу лесного озера, прислонив к пеньку ружья, жуём горькие травинки и молчим.

— Ты никогда не задумывался над тем, как летают птицы? — неожиданно говорит Александр Андреевич. — Не одиночки, а стаи? Вот посмотри.

Он лежит на спине, положив руки под голову, и, щурясь, смотрит в синее бездонное небо, такое синее, будто его начисто отмыли от всякой городской копоти и дыма недавно прошедшие дожди.

Высоко над нами плавно и бесшумно летят большие сильные птицы. Идут клином, и остриё этого клина быстро вычерчивает прямую линию. Журавли потянули на юг.

— Почти так же летают гуси и утки, — размышляет вслух Александр Андреевич. — Правда, они идут цепочкой. Но это — косая цепочка, вроде одной стороны треугольника, клина.

Старый сеттер Рей положил голову на лапы и смотрит то на меня, то на Александра Андреевича недоумевающими глазами. Охотничий пёс не понимает, почему мы лежим. Лес полон звуков и запахов, они лезут в нос и уши собаке, пьянят её. Но Рею приказано лежать, и он лежит.

— Теперь вспомни, — помолчав, говорит Александр Андреевич, — как летают воробьи, чечётки, ласточки. В их стаях нет никакого порядка. В чём тут дело?

Александр Андреевич замолкает и искоса наблюдает за мной: знаю или не знаю? Не дождавшись ответа, говорит:

— Клин помогает журавлям отдыхать в полёте. Бабушка моя говорила: птицы кладут клювы друг другу на спины и не устают. А вожак обходится без этого. На то он и вожак — самая сильная птица в стае.

Возражать Александру Андреевичу не стоит: он шутит.

— А то ещё говорят, — продолжает мой товарищ, — что с помощью клина журавли быстро и безошибочно достигают цели. Вожак знает дорогу и летит головным.

Опять донеслось курлыканье журавлей — и невысоко в небе вырос живой треугольник. Стая стала снижаться: журавли выбирали место для отдыха. Птицы сломали строй. Лёгкие и грациозные в полёте клином, журавли теперь превратились в неуклюжих увальней. Их кидало во все стороны, будто там, на двадцатиметровой высоте, бушевал ветер.

Но тут вожак увидел нас. Он резко взмыл вверх, за ним, громко курлыкая, устремилась вся стая. Журавли быстро построились в воздухе, и через минуту живой клин легко и плавно понёсся на юг.

Александр Андреевич улыбнулся, раскуривая папиросу:

— Значит, полёт клином как-то помогает журавлям легко двигаться вперёд. Но почему голуби быстро и ровно набирают высоту или летят по прямой без всякого видимого порядка?

— Казни, — сказал я товарищу, — не знаю.

— Неделю назад я и сам этого не знал, — снова улыбнулся Александр Андреевич. — Совершенно случайно познакомился с работами академика Шулейкина. Он не орнитолог*, он физик. Однажды этот учёный, посвятивший жизнь физике моря, увидел, как болтало журавлей, сломавших в полёте клин. И тогда учёный внезапно вспомнил один из сложнейших законов физики — закон о совместном движении двух шаров в жидкости или газе. Вспомнил он этот закон и стал внимательно наблюдать за журавлиным клином. И верно: стороны живого треугольника составляют между собой угол примерно в сто десять градусов. А раз так, значит, каждая сторона клина образует к направлению полёта угол в пятьдесят пять градусов. А это и есть тот самый угол, который по закону о совместном движении шаров позволяет телам двигаться плавно и спокойно, не отталкивая друг друга. Вот журавли и выбирают для себя инстинктивно этот угол...

_______________

* О р н и т о л о г — специалист, изучающий птиц.

— Тут что-то не так, — возразил я Александру Андреевичу. — Почему же тогда голуби не летают клином? Или этот самый закон о шарах не касается их?

— Представь себе, почти не касается, — сказал Александр Андреевич. — Знаешь, в чём тут дело? В размерах птиц. Голуби намного меньше журавлей, гусей, бакланов, летающих клином и косой цепочкой. Ну вот, чем меньше птица, тем слабее «дёргает» её при нарушении клина или косой цепочки. Если допустить, что голубь только вдвое меньше кряквы, то «дёргать» его будет в шестьдесят четыре раза меньше, чем крякву.

Мы молча лежим с товарищем на берегу озера, смотрим в умытое синее небо и с надеждой ждём: не появится ли где ещё один журавлиный клин — эта ещё одна маленькая разгаданная тайна природы.

А рядом с нами мучается Рей, вскакивает, нюхает воздух и смотрит на нас непонимающими глазами:

«Утки же! Утки подплывают!»