Глава 17

Рон был прав. Никаких золотых кранов. Ничего слишком яркого, ничего слишком роскошного, ничего напоказ. Например, в верхней спальне, где одетые в розовые жакеты девочки из Гарвардского студенческого агентства предложили мне оставить куртку, было только два Матисса. Я всегда считала, что в числе три есть нечто избыточное.

Моя мать уважала правила, в том числе правила человеческого общежития, и любила излагать их в письменном виде, в связи с чем я, очевидно, и выросла в твердой уверенности в том, что Эмили Пост — одна из женщин, нанятых Американским клубом собаководства для написания инструкций, регламентирующих поведение его двуногих членов. Следовательно, упоминаю об этом на всякий случай: у меня хватило ума не появляться в доме Мими Николз в собачьей одежде, хотя вряд ли кто-нибудь обратил бы на это внимание. Или кому-нибудь это помешало бы. В конце концов, это ведь Кембридж. Здесь люди замечают лишь то, действительно ли вы разделяете или только повторяете взгляды, высказанные в последнем номере «Нью-Йоркского книжного обозрения», и их заботит, посылаете вы своих детей в муниципальную школу исходя из политических убеждений или просто потому, что они провалили вступительные экзамены в более престижное учебное заведение. Даже на концерты и званые вечера здесь надевают что угодно — от официальных вечерних туалетов до вышитых костюмов греческих крестьян, джинсов и кроссовок «Рибок». Не у всех были мои преимущества. Я надела серый шелковый брючный костюм, который прихватила на распродаже во Фрипорте еще до того, как решила поручить Фейс водить Рауди на экстерьерном ринге. Я уже в магазине заметила, что костюм будет оттенять блеск его шерсти и наоборот. Жаль, что пришлось оставить Рауди дома. Импозантная собака — лучшее дополнение к любому туалету.

Приглашенные валом валили вверх по лестнице. Я же спустилась вниз и прошла в холл, который был больше моих кухни и кабинета, вместе взятых. Там тоже было полно людей, большинство из которых я видела впервые. Сперва я чувствовала себя очень неловко, но стоило мне представить рядом с собой Рауди, как это прошло. Я не разговаривала с ним, не гладила его по голове, просто вообразила его рядом с собой и сразу же почувствовала себя уверенно и поняла: надо сделать то, что сделал бы он, то есть отправиться на поиски пищи. Рэй и Лин Меткалф навели меня на креветок, которые, честно говоря, похожи на чересчур крупный собачий корм, только, конечно, без ветчинного ароматизатора. Я подумала, достаточно ли велик мой взнос и не могу ли я его несколько увеличить. И решила, что это неплохая мысль.

— Привет, Холли, — сказал Рон. — Только что прибыла? Принести тебе выпить?

— Конечно. Что здесь имеется?

— Красное, белое.

— Красное.

Он исчез в толпе и через некоторое время, пока мы с Лин обменивались новостями и ели креветки, протиснулся обратно и протянул мне бокал красного вина. Бокал, похожий на мои, только настоящий, а не пластиковый со снимающейся ножкой. А вино было как бы бургундское. Не верите? Чуть позже я увидела бутылки. А белое как бы шабли. Если бы я устраивала вечер вроде этого, то тоже не стала бы покупать хорошее вино, но так же не стала бы подавать креветки и нанимать целый штат из Гарвардского студенческого агентства, что нынче считается в Кембридже лучшим решением проблемы, связанной с нехваткой хорошей прислуги. Если сегодняшние уборщицы и бармен завтра становятся партнерами в «Рос amp; Грей» или ассистентами профессора французского языка в Принстоне, то изначальное общественно-экономическое неравенство, присущее отношению хозяин — слуга, не слишком тревожит вашу совесть. При обратной ситуации это непременно произошло бы.

Стоило Рэю, Лин и мне заговорить о собаках, — о чем же еще? — как я перестала воображать рядом с собой Рауди и тут же обнаружилось великое множество людей, которые тоже хотели поговорить про собак. Множество? В Соединенных Штатах пятьдесят два миллиона собак, тридцать три миллиона домов с, как минимум, одной собакой и восемьдесят восемь миллионов человек, живущих в этих домах. Вот видите? На вечере у Мими собрались главным образом любители животных.

Мне попалось только одно исключение — маленький, жирный человечек, который сообщил мне, что благодаря транквилизаторам стал чувствовать себя гораздо лучше. Я, конечно же, спросила, есть ли у него собака, и получила отрицательный ответ. Затем этот тип сообщил мне, что он психолог и занимается исследованием исследований, посвященных вопросам морали и нравственности.

— Ах, — сказала я, — так, значит, вас интересует постановление, регулирующее деятельность лабораторий.

— Точнее то, что думают по этому поводу те, кто об этом вообще думает, — сказал он.

— Что?

— Размышление над нравственными ценностями, — объяснил он. — Каким образом некто оправдывает свой выбор? В каком познавательном контексте некто определяет свою нравственную позицию? На каком основании творит некто этот контекст? — И таким тоном, словно он делится со мной совершенно секретной информацией, добавил: — А знаете ли, ведь некто творит-таки этот контекст.

К тому времени я уже не была уверена, способен ли он соединить буквы Ч, Е, Л, О, В, Е и К и произнести их как единое слово.

— Некто творит дерьмо, — сказала я. Эмили Пост поставила бы мне «неуд» — как за ответ, недостойный леди, и удалила бы с ринга.

После такой беседы было особенно приятно увидеть Реджи Нокса. Он по крайней мере скажет «человек», если имеет в виду человека, а не орангутанга или питона. С ним была Либби. На них не было красных курток, в руках не было подносов с едой, да и пойнтеры не крутились рядом, поэтому я решила, что они здесь не по службе.

— Рада вас видеть, — сказала я. — Ну и чудака я здесь встретила.

— Ходим туда-сюда, — сказал Реджи.

— Мы действительно не можем задерживаться, — рассмеялась Либби. — Мне надо возвращаться наверх, а Реджи — в кабинет Эда.

Должно быть, на моем лице отразилось недоумение.

— Мы лучше смотримся, чем полицейские в штатском, — сказала Либби. — Лучше смешиваемся с толпой. Мими не знает и половины этих людей. Мы служба безопасности. Во всяком случае, ее часть. Ты шокирована? Мы знаем, что ты человек честный.

— Я вовсе не шокирована, — сказала я. — Просто я об этом не подумала.

— Вот видишь? — сказала Либби. — Что значит быть честным человеком. До скорого.

— Эй, Либби, Реджи! — сказал Рон, делая шаг в нашу сторону, хотя они уже ушли. — Пока.

На нем был темный костюм, и я почувствовала запах крепкого лосьона после бритья.

— Вот видишь? Мими их пригласила. Видишь, какая она славная?

— Они здесь на работе, — шепнула я ему. — Смотрят, как бы кто чего не украл.

— Да, ей, пожалуй, и об этом надо беспокоиться. Когда приходишь сюда работать, вечно кто-нибудь крутится поблизости. Не то чтобы ты чувствовал, что тебе не доверяют. Знаешь, то кто-то войдет, то выйдет. Не в пример другим, меня это не волнует. А вот Питу не нравится. Он думает, что они ему не доверяют.

— Пит Квигли?

— Да. Парень Сиси. Да ты знаешь. Он был здесь, когда я возился с трубой.

— Да, да. Делал доводку?

— Ты что, слишком много выпила?

— Нет. Я слышала, что он это так называет. Он не красит. Он делает доводку.

— Ну не знаю. Когда я его видел, он занимался покраской, — сказал Рон. — И он думал, что ему не доверяют. Когда он красил кладовку, где у них стоят удочки, так с него глаз не спускали. У Мими просто пунктик относительно удочек ее мужа. — (Рита как-то объясняла мне, что написано у Фрейда относительно людей с такими сдвигами.) — При том, что большинство из них настоящий хлам, как я тебе и говорил.

— Может быть, они так относятся к нему из-за Сиси, — сказала я. — Ему не нравилось, что за ним наблюдают, но ведь она была нечиста на руку. Во всяком случае так поговаривали.

Воспользуюсь подходящим моментом и скажу, что как мой Рауди никогда не наскакивает на людей, так и мы с Роном никогда не сплетничаем.

— Да? А Пит вполне похож на маменькиного сыночка, — сказал Рон. — Может быть, он подумал, что, зная про нее, они и ему не доверяют. Но тут уж ничего не поделаешь. По мне, так пусть смотрят. Бывают хозяева и похуже. И сколько таких.

— Я слышала, что Сиси прибирала к рукам только собачью амуницию, — сказала я. — Поводки, гребни, щетки. Либби говорит, что те ножницы, ну те самые, знаешь, были ее… Она говорит, что Сиси незадолго до того у нее их украла. Они как раз оказались в ее укладке. И знаешь, что странно? Либби все время спрашивает меня, когда она сможет получить их обратно. Кому они нужны после того, что случилось?

— С кровью?

— Их ничем не отмоешь. И тем не менее.

— А знаешь, у нее бывают припадки, — сказал Рон.

— У кого?

— У Либби. Мне Пит говорил.

— Приступы? Эпилепсии?

— Да.

— Но не из-за них же она хочет получить ножницы обратно. Приступы никак не отражаются на человеке. Конечно, не слишком приятно, когда это случается на людях. Но как про них узнал Пит?

— В аптеке, — сказал Рон. — Либби однажды чуть не подралась с его матерью. Как-то она зашла в аптеку, а его мать, кажется, спросила, были ли у нее в последнее время приступы или что-то в таком духе, а в аптеке кто-то был. Она не хочет, чтобы об этом знали, ну и все такое, поэтому и велела Сиси заткнуться. Пит говорит, что Либби тогда просто обезумела.

— А как об этом узнала Сиси?

— Либби покупала у них лекарство.

— Ах, ну да. Но разве это не врачебная тайна? Я имею в виду, что фармацевты не должны никому рассказывать, от каких болезней лечатся их клиенты. Я никогда об этом не думала. Какой ужас.

— Да, — сказал Рон. Ему очень понравилась эта мысль. — Да, идешь себе по улице, встречаешь аптекаря, а он этак мимоходом: «Ну как там наш геморрой? Нисколько не съежился?» Вот так-то.

— Интересно, знал ли про это ее муж. У меня такое чувство, что ему это не понравилось бы. Может быть, поэтому он ее и убил? То есть если он вообще убивал ее. Он произвел на меня впечатление человека, который очень гордится своей профессией. Он чуть ли не извинялся за то, что после такого несчастья аптека все еще торгует. Он сказал, что люди полагаются на него. Я удивилась. Не знаю почему. Может быть, потому, что снаружи место кажется таким убогим.

— Не то, что здесь. — Рон огляделся по сторонам.

— Где уж им тягаться. Но знаешь, теперь я поняла, что ты имел в виду, говоря про этот дом. Он не то чтобы непривлекательный. Просто он не рассчитан на то, чтобы производить впечатление. Наверное, я скорее ожидала бы увидеть здесь повсюду хрусталь и серебро.

— Да. Коли на то пошло, что здесь воровать?

Безделушек в доме практически не было. Самыми мелкими предметами обстановки казались подсвечники, но в них горели свечи. Чтобы незаметно стибрить их, требовалась немалая ловкость рук. На стене одной из ванных комнат первого этажа висел рисунок Поля Клея. Может быть, рама была накрепко вделана в штукатурку. Не знаю. Не трогала.

— Не знаю, — сказала я, — но хочешь услышать еще про одну странность? — И я рассказала Рону про принтер, который предлагала мне Либби. — При все этом они кажутся мне весьма странными охранниками.

— Да, — сказал он. — Реджи тоже довольно странный парень. Знаешь, он ведь из штата Мэн.

— Но не это делает его странным. Я тоже из штата Мэн. Это самое что ни на есть обыкновенное место.

Рону это показалось забавным.

— Пока я возился с трубой, здешняя горничная мне кое-что про него рассказала.

Ну не говорила ли я о хороших помощниках? Разве студент Гарварда стал бы сплетничать с сантехником? Хотя не исключено, что горничная была именно из студенток.

— И что она сказала? — спросила я.

— Мими получила его в наследство. Он начал с того, что состоял при ее муже проводником на рыбной ловле и охоте.

— Где-то я об этом слышала. А он настоящий проводник? У него есть лицензия?

Если да, то есть чему удивляться. В моем родном штате такая лицензия значит не меньше, чем в Кембридже книга, выпущенная издательством Гарвардского университета.

— Не знаю, — сказал Рон. — Как бы то ни было, он здесь обосновался. Тебе известно, что он живет в этом доме? У него здесь квартира. Он расчищает дорожки, водит машину миссис Николз, выполняет разные поручения, убирает за собаками. Предлагал мне заняться нашими дорожками, возле библиотеки, спрашивал, не надо ли присматривать за ней по ночам и когда в ней нет сотрудников и посетителей.

— Это уже на ступеньку ниже, чем быть проводником в штате Мэн.

— Но платят за это, наверное, больше, — сказал Рон. — К тому же, пока старик был жив, он не бросал своего основного занятия. Возил его на рыбалку. Был при нем, когда тот сыграл в ящик.

— Помню, — сказала я. — Укусы пчел. Моя бестактность. Аллергия. Все правильно.

Стоявший невдалеке от нас высокий седовласый мужчина повернулся ко мне и спокойно спросил:

— Прошу прощения за то, что вмешиваюсь. Вы аллергик? У вас аллергия на укусы пчел?

— Нет. Я вовсе не аллергик, — сказала я. — И меньше всего на собак.

— Извините, — сказал он. — Мне показалось, что вы упомянули аллергию.

— Мы говорили про мистера Николза, — объявил Рон и, понизив голос, добавил: — Он от этого умер.

— Я знаю, — сказал мужчина. — Он был моим пациентом. Потому я и заговорил с вами. Видите ли, на этот счет мнения расходятся. Вы встречаете на улице человека и сразу понимаете, что он страдает тем или иным заболеванием. Вы подходите к нему и говорите: «Привет, похоже, вы страдаете болезнью Аддисона?» Ну или чем-нибудь другим.

— Пожалуй, это было бы не слишком уместно, — сказала я.

— Да, возможно. Ну а что если он об этом не знает? Что, если не лечится? Это было бы еще хуже. Сам я редко так поступаю. — Он заговорил тише: — Но Эд Николз был моим другом.

Что до ремесла водопроводчика, то там все говорится впрямую. Если Рону говорят, что в ванной испортилась арматура, он спрашивает, какая именно.

— А что случилось? — спросил он.

— Эд презирал аллергию, — сказал врач. — Презирал. Считал ее болезнью, недостойной мужчины. Отрицал ее существование. Я видел его за неделю до несчастья, выписал ему новую аптечку, но он не обратил на это никакого внимания. Было лето, июнь, и я знал, что он часто ездит на рыбалку. Вот почему я иногда пристаю к людям. Если бы аптечка была при нем, он сейчас находился бы среди нас.

— Вы не виноваты, — сказала я.

— Если бы я проявил настойчивость, аптечка была бы при нем. Распространение медицинских знаний — обязанность врача. Я получил тяжелый урок.

Тут я увидела, что Реджи, временно сложив с себя обязанности охранника, просит всех пройти в гостиную, и тут же заметила, что Либби обращается с той же просьбой к гостям, стоящим в другом конце комнаты.

Все мы спокойно расположились в комнате, куда нас пригласили, если, конечно, помещение на две сотни человек можно назвать комнатой. Сидений хватило на всех, хотя кембриджцы бывают не прочь посидеть прямо на полу. Некоторые занимаются йогой. Другим доставляет удовольствие думать, будто они еще не вышли из детского возраста. Третьи считают, что это полезно для спины. Сиси была далеко не единственным ипохондриком в Кембридже, который помимо всего прочего страдает тем или иным заболеванием позвоночника по причине постоянного сидения в три погибели над книгами и компьютерами. Уж не знаю почему, но на вечеринках и сборищах в Кембридже часто половина стульев в комнате пустует, а люди в самых разнообразных позах сидят на полу. Платье Мими выглядело фантастически дорогим. Оно было темно-синее, и я, как всегда, затруднялась определить, из какого материала оно сшито. Не из хлопка и, уж конечно, не из искусственного шелка или полиэстера.

— Да! Это нечто! — вздохнул Рон.

Она представила выступающего — долговязого блондина в светло-бежевом вельветовом костюме. Джинса на всех накладывает неизгладимую печать. Проходив долгие годы в джинсах, вы будете носить все остальное как настоящий вечерний туалет. Не мне одной было тошно слушать его речь, и опять-таки не одна я была рада тому, что он избавил нас от подробностей. В своем выступлении он сосредоточил внимание на целях нашей организации. Он говорил о принципах Хармана, которые призывают сократить до минимума число опытов на животных, по возможности сведя их к исследованиям, связанным с решением серьезных медицинских проблем, и руководствоваться при их проведении соображениями гуманности. М… да, пламенный радикал! Как я поняла из брошюр, указ, хоть это и лучше, чем ничего, был довольно пресным. Если он будет принят, то организациям, проводящим исследования на животных, придется регистрироваться в городском совете, но они по-прежнему будут заниматься вивисекцией. И не будем забывать, что исследования для производства туши для ресниц или мастики для пола, в конце концов, тоже исследования. Каждый год на столе экспериментатора оказывается более пятидесяти тысяч животных. Много? А ведь это только в Кембридже.

После его выступления, разумеется, посыпались вопросы. Один из них задала я:

— Сколько из них собак?

— Хороший вопрос, — сказал он. (Уверена, что многие придерживались другого мнения. По-моему, мышей тоже не надо мучить, но это не одно и то же.) — Но я не могу на него ответить в связи с тем, что многие лаборатории не обнародуют свои исследовательские протоколы. Могу сказать одно — государственная инспекция проводится менее чем в пяти процентах лабораторий Кембриджа.

— Так что исследователи могут заниматься чем угодно, и при этом втайне от всех, — добавил чей-то голос.

— В указе об этом и говорится, — сказала Мими.

В конце концов, доклад был не так уж плох. В нем все было со знаком плюс. Подумайте о принципах Хармана. Подумайте об указе. Подумайте о будущем. Последнее не приходило мне в голову до той минуты, пока, стоя в ванной и смывая с глаз тушь, которая, возможно, была испытана на каком-нибудь кролике, я не задумалась над тем, как же мне все-таки отыскать Клайда. Если он окончил свои дни в лаборатории, то вовсе не обязательно, что эта лаборатория находится в Кембридже. А если и в Кембридже, то он один из тех пятидесяти тысяч. Пятьдесят тысяч в год, сказал тот парень. Многие из этих животных уже мертвы.

Я принялась сбрасывать с полок ванной комнаты все, что могло пройти испытание на животных, а это практически все, что выпущено не фирмой «Эйвон». Кончилось тем, что на полках остался только один флакон шампуня фирмы «Эйвон». Он не только разработан с соблюдением всех этических норм, но и, как вам подтвердит любой владелец маламута, чрезвычайно эффективен. Если его смешать пополам с водой и нанести на шерсть, он придаст ей удивительный блеск и к тому же уничтожит блох.