Глава 1

Меня зовут Холли Винтер, или Остролист Зимний. Могло быть хуже. Бак и Мариса думали, что родится мальчик. Имя для него они подбирали тщательно: Зимний Полдень, в просторечии Пол. Нормальные родители, конечно, призадумались бы, прежде чем наградить ребенка столь значимым именем, да еще с прилагательным. Но множество золотистых ретриверов Марисы носили подобные имена: Бадди, Сьюзи, Рен — все они были «Зимние». Собаки не возражали, и я думаю, что мои родители — или, как они всегда говорили, мои хозяин с хозяйкой — были уверены, что и человек возражать не станет.

К тому же не исключено, что Мариса, обладавшая в сравнении с Баком более развитым чувством того, что между людьми принято, а что нет, предвидела, что в школе дети станут смеяться над сверстницей, у которой вместо одного из имен — прилагательное. Мое собственное имя не столь нелепо, но мне от этого не намного легче. Конечно, Мариса вовсе не хотела, чтобы оно звучало смешно. Она была добрая. Я потеряла ее восемь лет назад, а мне все еще ее не хватает. Бак по-своему мягок и мил, даже немного застенчив, отчего, как мне кажется, он и занялся разведением помесей волка с собакой, почувствовав себя одиноким после смерти моей матери.

А может быть, единственной причиной, которая избавила меня от имени куда более худшего, было то, что я принадлежала к третьему помету — первый принес девять золотистых ретриверов, второй восемь — и мои родители исчерпали весь наличный запас звездных имен. Или их чересчур поразило и разочаровало то, что в их собственном помете оказался всего один щенок, и они не потрудились придумать имя получше.

Хотя, возможно, все было совсем не так. Ведь Мариса часто говорила, что отец пришел от меня в совершеннейший восторг и даже пытался зарегистрировать меня в Американском клубе собаководства. Наверное, она шутила, но как только Бак приноровился к моему странному лаю, то стал мною гордиться. И до сих пор гордится. Уж я-то знаю. Когда я получила степень бакалавра журналистики, он стал адресовать свои письма на имя Холли Винтер СП: на всякий случай напомню, что это высшее звание по курсу общей дрессировки — Собака-Помощник и, по мнению Бака, самый большой комплимент.

Но при всем том с тех пор, как я переехала в Кембридж, отклонив его предложение жить в штате Мэн в одном доме с ним и с его волкопсами, он чувствует себя немного обиженным. А когда он пребывает в таком настроении, то способен проявить известную мелочность. Например, он никогда не признается, что читает «Собачью Жизнь», но я знаю, что он выписывает этот журнал и все еще обижается на меня, поскольку в каждом номере выискивает мелкие погрешности в моих материалах. Не скрою — он разбирается в собаках гораздо лучше меня. Он знает о собаках больше кого бы то ни было, за исключением моей матери, но, делясь со мною своими познаниями, не преминет ткнуть меня в это носом. В своем материале двухмесячной давности я назвала СТ (Собака-Товарищ) степенью. Не прошло и недели после выхода этого номера, как Бак в случайном разговоре со мной раз тридцать или сорок употребил сочетание «звание по курсу общей дрессировки», делая особое ударение на слове «звание». В Инструкции Американского клуба собаководства по курсу общей дрессировки слова «степень» вы действительно не найдете. Ну и что из того?

«Так и надо было ему ответить», — заявила мне Рита. Это моя квартирантка со второго этажа. Она еще называет Бака мастером уклончивой коммуникации. Кембриджские психотерапевты выражаются именно так. Я объяснила ей, что уклончивая коммуникация Бака не так уж плоха, поскольку я всегда понимаю, что он имеет в виду, хотя другие могут и не понять. Рита же только кивает и говорит: «В том-то с ней и беда». Рита прекрасно ладит со своей таксой Граучо, что же до людей, то здесь она любит напустить туману: «Ну-ну, уж я-то знаю». А Бак вовсе не такой уклончивый. Вот, например, когда в прошлое Рождество он украсил красной лентой одного из своих полуволчат и оставил его под елкой, где тот слопал подарки, припасенные для его пятерых однопометников, то лишь потому, что Баку нестерпимо было думать о том, как его тридцатилетняя дочь живет в городе сама по себе, в обществе одной-единственной собаки. В то время мне приходилось более или менее себя ограничивать.

Более или менее? Я говорила Баку, что если средняя аляскинская лайка-маламут по силе, умственным способностям и внешнему виду равна десятку других собак, то Рауди превосходит среднего маламута, как минимум, в два-три раза. По-моему, он заслуживает стипендии соседней с нами школы, местечка под названием Гарвард, ведь что до мозгов, то они у него получше, чем у большинства студентов и преподавателей. Так нужна ли мне крупная собака? В моей — восемьдесят пять фунтов сплошных мышц, написала я отцу. А уж какой красавец! Серая с белым шерсть отливает серебром, а морда! Как я люблю его открытую морду — ни единой темной отметины, никакой черной маски вокруг глаз, которые — напомнила я Баку — так ценятся в маламутах. Вы знаете, как выглядит сибирская лайка? Так вот: увеличьте эту собаку в размерах. Ее голубые глаза превратите в карие. Придайте им миндалевидную форму, округлите кончики ушей и расставьте их пошире. Дайте ей еще более пушистый хвост, еще более розовый язык и, в случае необходимости, еще более широкую улыбку, и она станет вылитым Рауди — ведь не зря у него такое имя. Впрочем, не я его выбирала. Буян. Оно действительно подходит ему как нельзя лучше, но выбирала его не я. К тому времени как Рауди попал ко мне, он уже откликался на него, но это совсем другая история.

Эта же история началась с собачьей драки, которая завязалась на Уолден-стрит перед аптекой Квигли, в нескольких кварталах от моего дома, того самого красного дома на углу Эпплтон и Конкорд. Я и раньше проходила с Рауди мимо аптеки Квигли, и место это всегда внушало мне опасения. Выглядит она как самый обыкновенный дом, но вы сразу догадаетесь, что это аптека, по вывеске над парадной дверью, которая приделана так, что готова обрушиться на каждого, кто откроет или закроет дверь. Поскольку вывеска висела подобным образом уже не один год, то я всегда подозревала, что дверью аптеки никто и никогда не пользовался.

Еще до дня драки по лаю, который раздавался всякий раз, когда мы с Рауди проходили мимо здания аптеки, я догадывалась, что там есть собаки, но понятия не имела, что это великолепные пойнтеры, которые вместе со своими эксцентричными владельцами раз в несколько месяцев появлялись на занятиях по курсу общей дрессировки. Мне следовало бы догадаться. Кембриджский клуб дрессировки собак проводит занятия в арсенале на Конкорд-авеню, и я не раз видела, как пойнтеры возвращаются домой со своими вожатыми. Когда перед аптекой я увидела женщину, стоящую на потрескавшейся, замшелой асфальтовой площадке, заменявшей газон, меня словно осенило.

Освещение в арсенале всем лицам придает зеленовато-красный оттенок, но этой особе не льстил даже весенний солнечный свет. Женщина была маленьким, щуплым существом где-то от сорока до семидесяти лет, потрескавшимся и замшелым, как асфальт, на котором она стояла. Кожа на ее тощих руках свисала дряблыми складками, как шкура шарпея. Когда мы подошли ближе, я увидела, что то, что я сперва приняла за маску, было грунтовкой под макияж по крайней мере в четверть дюйма толщиной. Голову женщины покрывали завитки цвета фуксии, — наверное, это был парик. Розовое детское платье было ей велико, а босоножки на высоких каблуках, гармонируя с платьем, вступали в резкий контраст с волосами. Из ее рта, покрытого толстым слоем коралловой помады, свисала сигарета.

— Ко мне, Макс! — кричала она. — Иди к мамочке! Сюда, Макс!

Если бы она каждую неделю водила пса на занятия, то научилась бы сперва называть его по имени, а затем давать команду: «Макс, ко мне!» Однако для Рауди все это не имело значения: он был в восторге. Когда он подтащил меня к женщине на расстояние нескольких ярдов и уже собирался представиться, с противоположной стороны Уолден-стрит к нам бросился провинившийся Макс, гибкий черно-белый пойнтер с хорошей головой и длинным, полетным прыжком.

Должно быть, Рауди весил фунтов на тридцать больше Макса, а густая шерсть делала его еще более плотным; однако, несмотря на своей вес, он не был задирой. Пока пойнтер на него не набросился, Рауди, видимо, полагал, что тот ничего не имеет в виду, кроме безобидного обнюхивания или ритуального обмена беззлобным рычанием. Однако случилось так, что драка — как это иногда бывает — завязалась без обычных прелиминариев: поднятия шерсти дыбом, вопросительного рычания, хождения кругами, которые дают собаке время разобраться в истинных намерениях соперника. Секунда — и Макс устремляется на нас. Еще секунда — Рауди вырывает поводок у меня из рук, и оба пса свиваются в рычащую массу беспощадных зубов и вздыбленной шерсти. На слух драка была так же ужасна, как на вид: зверский обмен визгами боли, оглушительными боевыми кличами, гортанной собачьей руганью.

В считанные секунды Рауди подмял противника под себя, но Макс резко вывернул шею, и его зубы оказались у мягкого, беззащитного горла моего пса. Если бы Рауди удержал Макса под собой, то смог бы вонзить свои огромные клыки в его загривок. Но если бы Максу, что было вполне возможно, удалось скользнуть из-под него, то Рауди кинулся бы на него и сокрушил своими мощными челюстями очаровательную морду пойнтера.

Внезапное потрясение, вызванное собачьей дракой, первобытный вой, угрожающее рычание, непредсказуемые прыжки, порезы и укусы, которые могут убить вашу собаку или сделать ее убийцей, — все это побуждает людей присовокупить к и без того отчаянному шуму свои собственные, человеческие вопли. Мы так и сделали. Требуется изрядная самодисциплина и несколько свежих шрамов, чтобы не ввязаться в свару и не схватить первый попавшийся под руку ошейник. Один урок я твердо усвоила — вы всегда, всегда будете искусаны. Если необходимо схватить собаку, хватайте ее за хвост, убедившись, что хозяин другой собаки тут же схватит свою. Но лучше бегите за ведром воды или брандспойтом.

С начала драки прошло не более двадцати четырех секунд, показавшихся мне двадцатью четырьмя часами, когда я заметила дождеватель, орошавший пятнистую лужайку перед трехэтажной за аптекой. Я рванулась сквозь низкую живую изгородь, схватила дождеватель, кинулась обратно и потоком воды положила конец драке.

Мы являли собой довольно нелепую и смехотворную картину: две собаки, неистово отряхивающие с себя воду, и две женщины, вцепившиеся в ошейники и старающиеся не попасть под водяную струю. Я швырнула дождеватель за живую изгородь и притянула к себе Рауди. Он всегда ненавидел воду, особенно когда она попадала ему на живот, теперь же он здорово промок, но быстро стряхнул с себя и воду, и разочарование, вызванное тем, что самое увлекательное приключение года так быстро и потопообразно прервалось. Его ярко-розовый язык свисал в радостной улыбочке, мокрый белый хвост весело раскачивался из стороны в сторону. Он уже простил меня за то, что я испортила ему удовольствие.

— Я, кажется, цела, — сказала я. — А вы?

Женщина не ответила. Она была слишком поглощена разговором с Максом, который весь напрягся в ожидании второго раунда схватки.

— Мамочка сейчас же отведет тебя домой, на место, — ворковала она.

Хозяйка пойнтера потащила протестующего Макса мимо зеленого фургона, свернула за угол аптеки и снова появилась. По ее щекам сползали шарики грима. Я испугалась, что все ее лицо вот-вот оплывет и растворится, а мне вовсе не хотелось видеть то, что под ним.

— Пойнтер, видимо, с норовом, если так идет на маламута, — сказала я.

Я имела в виду только то, что сказала, но в ритуале человеческих взаимоотношений за этим следует собачья драка. Я сделала неловкий ход. Согласно неписаным законам, каждый человек должен высказывать сочувствие собаке другого. Затем, если все идет гладко, люди соглашаются, что виноваты обе собаки.

— «Идет!» — завопила она. — Макс ни на кого не шел.

Рауди, разумеется, не был зачинщиком, он никогда не вступит в драку первым. Но никогда и не отступит. Того же он ждал и от меня. Я вовсе не хотела, чтобы он смотрел, как я сдаю позиции.

— Конечно же, все начал Макс, — возразила я. — Макс набросился на мою собаку, как только ее увидел. Вам повезло, что он остался жив.

Это правда. Если маламуты сами затевают драку, их противнику живым не уйти. Поэтому опасно дрессировать их как охранных собак. Ей я этого не сказала.

— Если я найду на Максе хоть единую царапину, то подам на вас в суд, — крикнула она. — У вас не собака, а проклятый кровожадный волк.

Мой «кровожадный волк» сидел у ноги и пытался прочесть выражение моего лица.

— Этот маламут прошел курс дрессировки. — Я говорила медленно и спокойно. — По действующему в Кембридже закону собак нужно водить на поводке. А Макс бегал на свободе. — Я старалась, чтобы мой голос звучал уверенно и спокойно. — Послушайте, собаки любят подраться. По-моему, Макс не пострадал. Давайте посмотрим.

Мы посмотрели. На днях я собираюсь пройти с Рауди испытания по длительной укладке, то есть добиться, чтобы он выполнял команду «лежать» и не сдвинулся ни на дюйм, пока я не вернусь. Итак, я приказала ему лечь, привязала поводок к водосточной трубе на углу здания аптеки и последовала за странной маленькой женщиной через ворота, ведущие во двор, украшенный многочисленными следами посещения его собаками и пьяницами.

Истинный собачник — это тот, кто никогда не помнит вашего имени и никогда не забывает имени вашей собаки. Кажется, мне как-то называли имя одной женщины, что-то вроде миссис Квигли; зато я твердо запомнила имя очаровательной суки-пойнтера из того же двора, что и Макс, — Леди. Такой же белой с черными пятнами, как Макс. Оба пойнтера немного лаяли, когда мы с ними встречались. Я бы сказала, что по характеру пойнтеры — собаки не вредные. И то правда: они не заслюнявят незнакомца поцелуями, как это непременно сделают маламуты. Но все же пойнтеры — ласковые, дружелюбные собаки с врожденным аристократизмом, которого Леди как раз и не хватало. В то время как Макс обладал поистине царственными манерами, Леди не скрывала обуревавшей ее жажды любви. Пока я занималась ею, чего она вполне заслуживала, женщина из кожи вон лезла, стараясь обнаружить хоть что-то неладное у Макса. Слава богу, на нем не было ни единой царапины.

— Послушайте, мне действительно жаль, что так вышло, — сказала я. — Я уверена, что Максу просто не понравилось, когда он увидел другую собаку на помеченном им месте. Он у вас просто великолепен. Они оба очень хороши.

Она закурила сигарету.

— В прошлом году пойнтер номер три на Северо-Востоке, — сказала она. По крайней мере, говорила она на моем языке. Я предположила, что она имеет в виду Макса, не лишенного свойственного победителю высокомерия. — Внесен в воскресный список. Если бы у него оказалось порвано ухо, все пошло бы насмарку.

— Приду на него посмотреть, — улыбнулась я. — Мы там будем.

— Сиси, — сказала она, ткнув в меня длинным пальцем.

На секунду мне показалось, что она имеет в виду меня, но я тут же поняла свою ошибку.

— Холли, — сказала я, беря в руку ее коготь. — Я видела вас на занятиях по дрессировке. — Я не из тех, кто любит держать в руках канареек и длиннохвостных попугаев. Пальцы Сиси напоминали бесплотные птичьи лапки. — Я люблю пойнтеров и всегда восхищалась вашими собаками.

Мои слова сделали свое дело. Я промокла и замерзла и тем не менее была вынуждена стоять и выслушивать каталог побед Макса (список весьма впечатляющий), затем бесконечный перечень надежд, которые Сиси возлагала на Леди, потом жалобы на идиотов судей, которые поставили перед ее собаками узкогрудых, рахитичных пойнтеров. У меня было такое чувство, что ее аденоидное нытье никогда не прекратится.

Наконец мне все-таки удалось добраться до ворот.

— Я немного озябла, — сказала я. — Думаю, мне лучше пойти домой и согреться. — Я чихнула.

— Аллергия? — На ее лице отразился восторг.

— Наверное, обыкновенная простуда.

— А меня так аллергия просто замучила. Цветочная пыльца. Сенная лихорадка. Пчелы. Пчелы хуже всего.

— Надеюсь, не собаки? — спросила я шутливо.

— Собаки. Кошки. Только заговорите об этом, и они тоже начнут вызывать у вас аллергию. — О своей аллергии она говорила с такой же гордостью, как о победах Макса. — Мой аллерголог говорит, что я просто дура. Во время моего последнего визита он заявил: «Вы мученица своих собак. Избавьтесь от них, и тут же вздохнете свободно». — «Избавиться от собак? — спрашиваю я. — Ни за что на свете. От мужа, от ребенка, но не от моих собак. Хоть убейте меня за это, но приближается большая выставка, и ни один врач меня не заставит предать моего Макса».

Моя мать не верила в аллергию. «Аллергия на собак? — говорила Мариса. — Ха! Аллергия на жизнь». Бак, напротив, нисколько не сомневается в существовании аллергической реакции на собак, как не сомневается и в существовании самого зла. По мнению Бака, аллергия на собак не что иное, как носо-горловые стигматы, выжженные самим дьяволом. Сиси явно не разделяла его точку зрения.

— Ну что ж, желаю удачи в воскресенье, — сказала я.

Только я собралась открыть калитку, как Макс увидел или почуял птицу. Если вы хоть раз видели красивую собаку в стойке, вы знаете, что сделал Макс. Замирание в стойке всегда неожиданно и эффектно. Весь корпус Макса напрягся, он поднял переднюю правую лапу, вытянул нос в ту сторону, где, по его разумению, находилось нечто интересное, и застыл. Собаки других пород — курцхаары, сеттеры, смешанные породы — тоже делают стойку. Но одного взгляда на Макса было достаточно, чтобы понять, какая порода достигает в ней совершенства.