Как американцу, никогда не сомневавшемуся в преимуществах свободной торговли, после путешествия в Индию мне пришлось ответить на один важный вопрос: стоит ли по–прежнему безоглядно верить в свободу торговли в плоском мире? Эта проблема требовала немедленного решения — не только потому, что стала предметом жаркой дискуссии во время президентской кампании 2004 года, но и потому, что от моего ответа должно было зависеть все мое отношение к плоскому миру. Я прекрасно понимал, что свободный рыночный обмен необязательно положительно скажется на всех американцах и что наше общество должно будет помочь тем, кто пострадал по его вине. Но для меня ключевым вопросом был другой: выиграет ли от свободы торговли Америка как страна в мире, который стал настолько плоским и в котором так много людей получили возможность сотрудничать — и конкурировать — с моими собственными детьми? Если, как мне представляется, огромное число рабочих мест окажется выставленным на всемирные торги, не будет ли лучше среднестатистическому американцу, если правительство воздвигнет пару лишних преград и кое в чем приостановит организацию оффшоров и аутсорсинг?

Я бился над этим вопросом еще в Бангалоре, когда снимал фильм для «Дискавери тайме». В один из дней мы приехали в кампус «Инфосис» к пяти часам вечера, как раз когда территорию начали заполнять труженики ночной смены, прибывавшие пешком, на микроавтобусах и скутерах, а дневная смена, в основном состоявшая из более высококвалифицированного персонала, ее покидала. Мы с группой стояли у ворот и наблюдали эти два встречных потока образованных молодых людей, многие из которых о чем–то живо переговаривались. Все они выглядели так, как будто могли набрать в тесте SAТ минимум 1600 очков, а я чувствовал, как мое сознание все ожесточенней пытается спорить с моими глазами.

«Рикардо прав, Рикардо все равно прав», — вот что повторяло сознание. Давид Рикардо (1772–1823) был английским экономистом, который впервые сформулировал закон сравнительного преимущества в условиях свободной торговли. Этот закон гласит, что если каждое государство специализируется в производстве товаров, в котором оно обладает сравнительным затратным преимуществом, и свободно обменивает их на товары, в которых специализируются другие государства, то от этого повышается уровень доходов всех торгующих государств. Поэтому если индийские технари будут заниматься тем, в чем заключается их сравнительное преимущество, а потом тратить полученные доходы на покупку продукции, которая является уже нашим сравнительным преимуществом — от промышленной керамики «Корнинг» до операционных систем «Майкрософт», — то это будет выгодно обеим нашим странам, даже если каким–то отдельным индийцам и американцам придется сменить работу. Кстати, доказательством этой взаимной выгоды может служить резкий рост экспортно–импортного товарообмена между Индией и США за последние годы.

Но мои глаза, которые видели всех этих технарей, тоже не уставали повторять: «Боже мой, их так много, они так серьезно настроены, так жаждут работы. И они продолжают прибывать, волна за волной. С какой стати для моих дочерей и миллионов других американских детей может оказаться благом, что эти индийцы способны делать то же самое, но за совсем другие деньги?»

Когда жил Рикардо, можно было обмениваться товарами, но не услугами и не интеллектуальным трудом. Тогда не существовало трансокеанского кабеля, по которому сегодня можно отправлять работу из Америки в Индию. Как раз когда я находился в самом разгаре внутренних дебатов, представительница «Инфосис», которая нас сопровождала, заметила мимоходом, что в прошлом году ее компания получила «миллион заявлений о приеме на работу» от молодых индийцев — 1 млн. на 9000 вакансий. Какая приятная новость.

Я упорно хотел понять, какой вывод мне нужно сделать из увиденного. Ни одному американцу я не желаю лишиться работы из–за технического прогресса или иностранной конкуренции. Определенно, лично меня подобная перспектива бы напугала: когда вы сами остаетесь без работы, для вас показатель безработицы не 5,2%, а все 100%. Поэтому любой автор, пишущий о плоском мире, был бы нечестен, обходя молчанием эту тему. Нельзя забывать и о разногласиях между современными экономистами: некоторые из них отрицают, что Рикардо по–прежнему прав.

Как бы то ни было, выслушав аргументы обеих полемизирующих сторон, я пришел к тому же выводу, к какому приходит подавляющее большинство экономистов, — что Рикардо по–прежнему прав и что среднему американцу было бы лучше, если бы правительство не воздвигало препятствий на пути аутсорсинга, внешних поставок и создания оффшоров. Простой посыл настоящей главы заключается в следующем: продолжающееся выравнивание мира Америка как страна сумеет обратить к своей выгоде, только по–прежнему оставаясь приверженной базовым принципам свободной торговли, а не приучая себя к строительству стен.

Главный довод лагеря противников аутсорсинга гласит, что в плоском мире обмен может производиться не только товарами, но и многими типами услуг. Из–за этого нового обстоятельства перед Америкой и другими развитыми странами открывается вполне реальная перспектива не относительного, а абсолютного снижения экономической мощи и благосостояния, если только они не прибегнут к мерам законодательной защиты определенных сегментов рынка от иностранной конкуренции. Учитывая, какое количество новых игроков сегодня вливается в глобальную экономику — в сфере услуг и интеллектуального труда, где в настоящий момент доминируют американцы, европейцы и японцы, — среднестатистический уровень заработной платы ее стран–участников просто обречен опуститься до более низкой отметки, утверждает эта сторона дебатов.

Защитники аутсорсинга и свободной торговли парируют этот довод следующим образом. Хотя некоторые отрасли действительно ожидает переходный период и временное снижение уровня заработков, говорят они, нет оснований считать, что такое падение будет постоянным и затронет все без исключения сегменты экономики при условии, что глобальный пирог продолжит расти. Думать иначе — значит косвенно или напрямую поддерживать так называемую теорию большого куска — теорию, согласно которой в мире существует фиксированное количество потребности в труде и после того как этот большой кусок разделен между участниками, будь то американцы, индийцы или японцы, вакансий на глобальном рынке практически не остается. Если сегодня в наших руках самый крупный кусок, а индийцы предлагают удовлетворить тот же спрос за меньшие деньги, наш кусок перейдет им, и мы ничего не получим взамен — по крайней мере, таков смысл этого аргумента.

У теории ограниченного спроса на труд есть главный изъян: она исходит из предпосылки, что все, что может быть изобретено, уже изобретено, а поэтому экономическая конкуренция — игра с нулевой суммой, борьба за фиксированную ставку. Ее сторонники упускают то обстоятельство, что, несмотря на разовые массовые потери рабочих мест из–за аутсорсинга и организации оффшоров в отдельных крупных компаниях, (потери, о которых рапортуют газетные заголовки), новые вакансии создаются в меньших объемах — по пять, десять, двадцать рабочих мест — множеством мелких компаний, но эти перемены на рынке занятости остаются вне поля зрения большинства. Чтобы поверить, что это на самом деле происходит, нередко требуется настоящее озарение. Но это действительно происходит. Если бы я ошибался, показатели безработицы в США были бы сегодня куда выше пяти процентов. А происходит это потому, что по мере перетекания низкоквалифицированных рабочих мест в производстве и сфере услуг из Европы,Америки и Японии в Индию, Китай и республики бывшей Советской империи глобальный пирог не только продолжает расти — за счет совокупного роста доходов населения планеты, — он становится более сложноструктурированным, в нем появляется множество новых сфер занятости и новых специальностей. Приведу наглядную иллюстрацию. Предположим, что в Мире существует только две страны: Америка и Китай, причем американская экономика состоит из сотни человек, 80 из которых высококвалифицированные работники интеллектуального труда, а 20 — работники более низкой квалификации. Теперь представим, что мир стал плоским , и Америка заключила с Китаем соглашение о свободной торговле. Китайская экономика состоит аж из 1000 человек, но в силу ее отсталости только 80 из Них — высококвалифицированные работники наукоемкой сферы, а оставшиеся 920 зарабатывают на жизнь своими руками. До того как Америка подписала соглашение с Китаем, мировой рынок интеллектуального труда состоял из 80 человек. В новом, двухчастном мире их уже 160. Американские специалисты чувствуют большее конкурентное давление, и чувства их не обманывают. Но если взглянуть на то, что теперь оспаривают они и их китайские конкуренты, мы увидим рынок, который гораздо более объемен и более сложен. Потребности рынка возросли: теперь за их услуги готовы платить не 100, а 1100 человек. Поэтому сложившаяся ситуация оказывается выигрышной не только для китайских специалистов, но и для американских.

Естественно, некоторым американским работникам умственной сферы из–за китайской конкуренции наверняка придется сменить работу — но это будет горизонтальная миграция на рынке труда, в рамках одного и того же сегмента. С расширением и усложнением этого сегмента можно не сомневаться, что появится достаточное количество достойно оплачиваемых рабочих мест для любого, кто заботиться о поддержании своих навыков в конкурентоспособном состоянии. Поэтому не беспокойтесь ни о судьбе наших интеллектуалов, ни о судьбе китайских — на этом разросшемся рынке они не пропадут.«Что значит «не беспокойтесь»? — спросите вы. — Разве мы должны забыть о том, что эти восемьдесят китайцев будут готовы работать за гораздо меньшие деньги, чем восемьдесят американцев? Как поступить с этим неравенством?»

Поскольку переходный период займет какое–то время, некоторые американцы действительно почувствуют на себе его влияние. Но такой перепад давления не затянется надолго. Согласно Полу Ромеру, специалисту по новой экономике из Стэнфордского университета, требуется понять одну простую вещь: зарплата китайских работников умственного труда была такой низкой потому, что несмотря на глобальную востребованность их знаний — не меньшую, чем знаний их американских коллег, — они были заточены в стенах государственной экономики. Представьте себе участь северокорейского специалиста по компьютерам или хирургии головного мозга и какие смешные деньги он должен получать, живя в своем государстве–тюрьме! Соответственно, по мере открытия китайской экономики миру, по мере ее реформирования уровень заработков китайских работников умственного труда станет постепенно приближаться к американским/среднемировым показателям, и при этом наши зарплаты не будут опускаться на прежний китайский уровень. В Бангалоре подобную тенденцию можно наблюдать уже сегодня: конкуренция между индийскими программистами стремительно поднимает их заработки до уровня их американских и европейских коллег — после десятилетий застоя в условиях изолированной индийской экономики. Вот почему американцы должны прилагать все усилия для продвижения и ускорения экономических реформ в Индии и Китае.

Тем не менее, кое о чем беспокоиться следует — о судьбе тех 20 американских низкоквалифицированных рабочих, которым в новые времена придется напрямую схлестнуться в конкурентной борьбе с 920 китайцами. Одна из причин, по которой нашим 20 американцам так хорошо платили в прошлом, заключается в том, что относительно 80 американцев–специалистов их было не так уж много. Каждой экономике требуется определенное количество низкоквалифицированного ручного труда. Но после того как Китай и Америка связали себя соглашением о свободной торговле, в нашем двухчастном мире стало 940 работников ручного труда и 160 — умственного. Американцы, занятые замещаемой деятельностью — чем–то, что может с равным успехом делаться и в Китае, — будут вынуждены столкнуться с серьезной проблемой, и в этом не может быть никакого сомнения: их зарплаты обязательно понизятся. Чтобы поддержать или улучшить свой уровень жизни, на рынке труда им придется мигрировать не горизонтально, а вертикально. Им придется повысить свой образовательный уровень, усовершенствовать свои интеллектуальные навыки, чтобы найти достойное место в разросшемся американо–китайском мире. (В восьмой главе я подробно остановлюсь на обязанности общества гарантировать всем своим гражданам возможность получить эти навыки.) - Как замечает Пол Ромер, на примере нашей собственной истории мы хорошо знаем, что рост числа работников умственного труда необязательно приводит к понижению уровня их заработков, в отличие от тенденции, характерной для работников низкой квалификации. С 1960–х по 1980–е количество Выпускников вузов росло лавинообразно, и, тем не менее их Заработки росли еще быстрее. Потому что вместе с увеличением размеров и сложности всеобщего экономического пирога росли и потребности населения, а это лишь подталкивало спрос на людей, которые способны справляться со сложными и специализированными задачами.

Частичное объяснение этого факта, говорит Ромер, заключается в том, что существует разница между идеальными и физическими благами. Если вы работник интеллектуальной сферы, производящий и продающий те или иные идеальные блага — консалтинговые, финансовые или маркетинговые услуги, музыку, ПО, дизайн, новые лекарства, — то чем больше рынок, тем больше людей, на чей платежеспособный спрос вы можете рассчитывать, И чем больше ваш рынок, тем больше специальностей и ниш в нем появляется. Если вы предложите новую Windows или новую виагру, вы теоретически имеете шанс продать ее всему миру. Поэтому труженики идеальной сферы процветают в эпоху глобализации, поэтому для Америки благо, что она имеет самый большой контингент работников идеального труда».

Но если вы торгуете ручным трудом — или древесиной, или сталью, — ценность вашего предложения необязательно должна вырасти с расширением рынка, более того, она может снизиться, утверждает Ромер. Существует лишь ограниченное число производств, которые купят ваш ручной труд, и это притом, что желающих зарабатывать им очень много. То, что предлагает рынку простой рабочий, может быть куплено только одним заводом или одним человеком в определенный момент, тогда как товар программиста или фамацевта–разработчика — идеальный товар — можно сразу сбывать по всему миру.

Вот почему Америка как страна будет прекрасно себя чувствовать в мире свободной торговли — при условии, что она продолжит неустанно производить работников интеллектуального труда, способных создавать идеальные блага для всемирного потребления и занимать новые вакансии, возникающие по мере расширения глобального рынка и объединения интеллектуального потенциала в рамках единой глобальной платформы. Если в мире есть только фиксированное число достойных заводских вакансий, предела вакансий в сфере идеального производства не существует.

Когда мир, в котором было пятнадцать фармацевтических компаний и пятнадцать программистских компаний в Америке (всего тридцать) плюс две фармацевтические компании и две программистских компании в Китае (всего четыре), сменяется миром, в котором есть тридцать фармацевтических и программистских компаний в Америке и столько же в Китае, это означает, что в нем возникает пространство для большего числа инноваций, большего числа эффективных лекарств,больших возможностей для специализации, это также означает, что в нем возникает больше людей, которые способны все это купить.

«Глобальный пирог растет по той простой причине, что сегодняшние прихоти становятся завтрашними потребностями», — сказал Марк Андриссен, один из основателей «Нетс–кейп» и зачинателей целой отрасли глобальной экономики — электронной коммерции, — в которой сегодня заняты миллионы специалистов по всему миру, специалистов, чьи специальности не существовали даже в фантазиях людей, когда Билл Клинтон стал президентом. Раньше я иногда заходил в кафе пропустить чашечку–другую, но сегодня, когда существует «Старбакс», мне просто необходим мой кофе, и эта новая потребность породила целую новую отрасль. Мне всегда хотелось иметь возможность без труда находить нужную информацию, но сегодня, когда существует Google, мне просто необходимо иметь поисковик к своим услугам. Соответственно, вокруг поиска возникла целая новая отрасль, и Google партиями нанимает докторов математических наук — пока их не скупили Yahoo! и «Майкрософт». Люди всегда думают, что все; что должно быть изобретено, наверняка уже существует. Но это ошибка.

«Если вы верите в безграничность человеческих желаний и потребностей, — сказал Андриссен, —это означает, что существует бесконечно много еще не созданных отраслей, бесконечно много еще не открытых предприятий, бесконечно много потенциальных вакансий, — и единственный ограничитель в данном случае — это ваше собственное воображение. Мир одновременно выравнивается и поднимается. И мне кажется, что за доказательствами далеко ходить не нужно: взгляните на любой отрезок истории, и вы поймете, что с каждым новом подъемом торговли и сообщений между людьми мы имели резкий рост экономической активности и качества жизни».

После конца Второй мировой войны, после того как Америка интегрировала лежащую в руинах Европу и Японию в глобальный торговый оборот, оба региона стали с каждым годом Стремительно модернизировать свои промышленные, исследовательские и сервисные отрасли, часто импортируя, а иногда даже воруя для этого американские идеи и оборудование _ точно так же, как Америка поступала с Англией в конце XVIII века.И тем не менее за шестьдесят прошедших лет наш уровень жизни повышался с каждым десятилетием, а уровень безработицы — несмотря на все мрачные пророчества по поводу аутсорсинга — оставался тем же самым, чуть больше 5%, то есть примерно половину среднего показателя для самых развитых европейских стран.

«Мы только что основали компанию, которая создала 18U рабочих мест на рынке в самый разгар рецессии», — сказал Андриссен о своем новом проекте «Опсвер», который ставит перед собой задачу при помощи систем автоматизации и специальных программ заменить людей в управлении серверными фермами расположенными далеко от центров цивилизации. Автоматизируя эту сравнительно монотонную работу, «Опсвер» позволяет компаниям экономить деньги, а одаренным специалистам, освобожденным от необходимости ее выполнять, — открывать собственные фирмы в иных областях. Свободного рынка стоит бояться лишь тем, сказал Андриссен, кто уверен, что миру не нужны новые лекарства, новые компьютерные программы для бизнеса, новые отрасли, новые формы развлечений, новые кафе.

«Да — заключил он, — требуется озарение, подкрепленное экономическим опытом, чтобы дать себе отчет, что всегда будет существовать необходимость в чем–то новом». Действительно, в истории всегда возникали новые типы экономической деятельности, и нет оснований считать, что наше будущее окажется принципиально иным. Полтора века назад 90% американцев было занято в сельском хозяйстве и смежных отраслях. Сегодня на их долю приходится лишь 3–4%. Что, если бы тогда правительство приняло решение о защите и субсидировании всех этих сельскохозяйственных рынков, стало бы сопротивляться индустриализации, а потом и компьютеризации? Выиграла бы от этого Америка как страна? Сомневаюсь.

Как не раз отмечалось, с восхождением индийской и китайской экономики по стоимостной лестнице и наращиванием в этих странах производства наукоемких благ— того, в чем прежде специализировались американцы, — наше сравнительное преимущество в кое–каких из этих отраслей действительно пойдет на спад, объяснил Джагдиш Бхагвати, эксперт по проблемам свободной торговли из Колумбийского университета. В некоторых областях усилится тенденция понижения уровня зарплат, а некоторые вакансии и вовсе навсегда перекочуют за границу. Как раз,поэтому определенному количеству специалистов наукоемкой сферы придется сменить работу — горизонтально. Но растущий пирог обязательно создаст для них новые специальности — специальности, о природе которых сейчас бесполезно даже гадать. К примеру, когда–то в прошлом американская полупроводниковая промышленность была крупнейшей в мире. Но затем на рынок вышли компании из других стран, которые сумели отхватить низкостоимостной кусок этого пирога, а некоторые — даже часть высокостоимостного. Вследствие этого американским компаниям пришлось искать новые, более глубокие ниши на разросшемся рынке. Окажись иначе, об «Интел» сегодня никто бы и не вспомнил. Но нет, «Интел» процветает. Пол Отеллини, президент компании, рассказал в интервью журналу «Экономист» (8 мая 2003), что как только микропроцессоры достигают мощности, требующейся для некоторых приложений, возникают новые приложения, которые требуют еще большей мощности и сложности, и это как раз такая задача, которую «Интел» умеет решать лучше остальных. Как только Google предлагает возможность поиска видео — еще один пример, — появляется необходимость в создании поисковых машин нового типа и новых микропроцессоров, которые будут приводить их в действие, — микропроцессоров, о которых пять лет назад никто не мог даже и мечтать. На удовлетворение спроса уйдет какое–то время, но он обязательно будет удовлетворен, уверил меня Бхагвати, потому что происходящее сегодня в сфере услуг ничем не отличается от происходившего в сфере производства всякий раз, когда ослабевали торговые барьеры. В производстве, сказал Бхагвати, вместе с расширением рынка и приходом новых игроков всегда наблюдался значительный рост «межотраслевого торгового обмена, со все большим углублением специализации» . В эпоху экономики знаний мы будем наблюдать то же самое: межотраслевой сервисный обмен со все большим углублением специализации.

Не удивляйтесь, когда ваш ребенок по окончании колледжа позвонит вам и скажет, что он собирается стать «оптимизатором поисковых машин». Это еще кто такой?

Сегодня вокруг Google, Yahoo!, «Майкрософт» возникает ряд фирм, которые предлагают розничным торговцам услуги по разработке стратегии повышения их рейтингов на крупнейших поисковых серверах и увеличению переадресованных запросов с этих серверов на их собственные веб–сайты. Если кто–то набирает в строке поисковика «видеокамера» и ваш продукт выскакивает первым, это может означать миллионы долларов дополнительной прибыли — потому что люди, переходящие на ваш сайт в поисках нужной вещи, скорее всего, у вас же ее и купят. Так вот, оптимизаторы (для них даже есть специальная аббривиатура, SEO — search engine optimizers] занимаются тем, что постоянно изучают алгоритмы крупнейших поисковиков и затем придумывают маркетинговые и Интернет–стратегии, которые должны увеличить рейтинги вашей компании. В этом бизнесе на равных сосуществуют математика и маркетинг — это совершенно новая специальность, появившаяся исключительно благодаря выравниванию мира.

И никогда не забывайте: индийцы и китайцы гонят нас не по нисходящей, а по восходящей — и нам от этого только лучше. Им нужно высокое качество жизни, а не потогонная система труда; им нужны всемирно известные торговые марки, а не подделки под них; они хотят обменять свои скутеры на нормальные машины, а ручки и карандаши — на компьютеры. И чем дальше они заходят в реализации своих желаний, чем выше они вскарабкиваются, тем больше места образуется наверху — потому что чем больше они имеют, тем больше тратят, тем более разнообразными становятся товарные рынки, тем больше возникает в них специализированных ниш.

Взгляните на то, что уже происходит: американские компании переправляют интеллектуальную работу в Индию, а индийские компании, в свою очередь, используют заработанные средства и собственные таланты для инноваций, с помощью которых небогатые индийцы смогут подняться из нищеты в средний класс, где они обязательно станут потребителями американских продуктов. В номере от 11 октября 2004 года «Бизнес–уик» писал о предприятии «Тата моторе» в городе Пуна, к югу от Мумбаи, «где группа молодых дизайнеров, технологов и маркетологов в настоящий момент сосредоточенно изучает проектные чертежи и образцы стали и композитных пластиков. К началу следующего года они планируют разработать прототип самого амбициозного на сегодняшний день продукта «Тата труп»; автомобиля компакт–класса, который будет стоить покупателю всего 2200 долларов Компания надеется, что этот автомобиль обойдет пятитысячник «Марути компакт» производства «Судзуки» и станет самым дешевым детищем индийского автопрома — а также экспортной моделью для всего развивающегося мира. «Главная сегодняшняя потребность Индии — народный автомобиль», — говорит Ра–тав Тата, председатель правления «Тата труп», оборот которой сейчас составляет 12,5 млрд. долларов. Среди индийцев повышается спрос на более качественные товары и услуги по доступной цене, и устойчивый экономический рост в этом году лишь придаст ему дополнительный толчок. В новой глобальной экономике марка «сделано в Индии» имеет шанс сделаться символом низкозатратных инноваций».

Рагхурам Раджан, глава исследовательского департамента Международного валютного фонда, входит в состав правления компании, которая предоставляет индийским студентам работу в качестве репетиторов для школьников из Сингапура. Студенты Индийского технологического института в Мадрасе с помощью Интернета помогают сингапурским учащимся — от шестого до двенадцатого класса — выполнять домашние задания по математике. Одновременно они помогают сингапурским учителям составлять планы занятий, готовят для них презентации в PowerPoint и изобретают иные хитрые приспособления, призванные облегчить преподавание математики. Услуги компании, которая называется Неу–tnath.com, оплачивают сингапурские школы. В процессе задействован и Кембриджский университет: его представители осуществляют общий контроль за качеством, заверяют учебные планы и дают добро на внедрение тех или иных способов преподавания.

«Выигрывают все, — сказал Раджан. — Компанией руководят два индийца, которые работали в Лондоне на «Ситибанк» и Государственный благотворительный фонд и вернулись домой, чтобы открыть собственный бизнес… Кембриджский университет получает деньги, участвуя в предприятии, создавшем абсолютно новую нишу на рынке. Индийские студенты зарабатывают на карманные расходы. А сингапурские школьники просто начинают лучше учиться». Одновременно в качестве программного обеспечения — что явствует из описания — используется Microsoft Office, микропроцессоры наверняка производства «Интел», а на заработанные рупии индийские студенты обязательно купят дешевые ПК производства «Эппл», «Делл» или «Хьюлетт–Паккард». Но вы этого не видите собственными глазами. «Хотя никто этого не заметил, пирог стал больше», — сказал Раджан.

Еще один негромкий пример того же самого феномена приводится в январском номере «МакКинси Куортерли» за 2005 год. В статье «Не только дешевый труд: уроки для развивающихся экономик» говорится: «Хотя основная часть пошивочных производств североитальянской легкой промышленности перекочевала в менее затратные регионы, занятость в отрасли сохраняется на прежнем уровне: компании привлекают все больше сотрудников к выполнению таких задач, как дизайн новых моделей одежды и координация глобальной производственнойсети».

Легкость, с которой многие демонизируют свободный рынок — в том числе свободу аутсорсинга и организации оффшоров, — объясняется тем, что массовые увольнения как события общественной жизни гораздо заметнее массового найма. Но бывает, что пресса старается отнестись к анализу положения на рынке труда со всей серьезностью. Одним из таких изданий стала газета, выходящая в моем родном Миннеаполисе, «Стар Трибюн». Она попыталась точно замерить, насколько экономика Миннесоты изменилась в результате выравнивания мира, и по результатам своего исследования 5 сентября 2004 опубликовала статью под рискованным заголовком «Оффшорная занятость как фактор внутреннего роста». Автор статьи посетил китайский город Вуси и поделился впечатлениями: «Снаружи влажно, грязно и жарко, как при тропической лихорадке, в то время как внутри, где сухо, прохладно и безупречно чисто, сотни бывших сельскохозяйственных рабочих, облаченных в некое подобие космических костюмов, выполняют работу для блумингтонской компании «Доналдсон компани инк.». Местный персонал «Доналдсон» более чем вдвое превышает американский — 2500 и 1100 человек соответственно. При этом китайский филиал не только позволяет компании продолжать выпускать продукцию, которую стало нерентабельно производить в США. С 1990 года он позволил ей расширить свой штат в Миннесоте на 400 человек. Высокооплачиваемые инженеры, химики и конструкторы «Доналдсон» в Блумингтоне заняты разработкой современных фильтров для компьютеров, МРЗ–плейеров и DVD–проигрывателей, китайцы занимаются их изготовлением. Снижение цен на приводные устройства, ставшее возможным благодаря открытию китайских производств, закономерно влечет за собой рост спроса. «Если бы мы не следили за развитием ситуации, мы бы попросту остались на обочине», — сказал Дэвид Тимм, генеральный менеджер отделения приводов и микроэлектроники. По оценкам компании «Глобал инсайт», в результате аутсорсинга за 2003 год в Миннесоте возникло 1854 новых рабочих места. Прогнозы говорят, что к 2008 году следствием углубления этого процесса их должно стать на 6700 больше».

Экономисты часто сравнивают выход Китая и Индии на мировой рынок с моментом, когда железнодорожные линии впервые связали Нью–Мексико с Калифорнией, — одним из самых густонаселенных американских регионов. «Когда железная дорога добирается до вашего города, — заметил Вивек Пол, президент «Уипро», — первое, что бросается в глаза, это переизбыток рабочей силы. Поэтому в тот момент жители Нью–Мексико стали дружно жаловаться, что эти пришлые — кали–форнийцы — подомнут под себя все их предприятия вдоль новой ветки. Действительно, кое–где так и случается, несколько заводов вдоль новой ветки закрываются. Но вслед за этим происходит перемещение капитала, и в конечном счете все, живущие у железной дороги, оказываются в выигрыше. Естественно, у людей появляется страх, но это совсем неплохо, потому страх стимулирует готовность к переменам, готовность искать и находить пути совершенствования».

Итак, это случилось, когда мы соединили Нью–Йорк, Нью–Мексико и Калифорнию. Это случилось, когда мы соединили Западную Европу, Америку и Японию, И это случится, когда с Америкой, Европой и Японией мы соединим Индию и Китай. Попытки отвести линию железнодорожного сообщения от вашего города не могут быть залогом вашего успеха. Его гарантируют только развитие знаний и навыков, вложения в деятельность, которая даст право вам лично и вашему обществу претендовать на свой кусок увеличившегося — но и усложнившегося — пирога.

Итак, если выравнивание мира большей частью (пусть и не абсолютно) неотвратимо, если оно, как и все предыдущие серьезные трансформации рынка, обладает благоприятным потенциалом для всего американского общества, что делать рядовому члену этого общества? Что он должен сказать своим детям?

Сказать мы можем только одно: нужно постоянно совершенствовать свои знания и умения. В плоском мире вакансий будет вдоволь — для тех, кому хватит знаний и ума их занять.

Яне хочу сказать, что это будет просто. Отнюдь нет. Много других людей тоже будут стараться стать умнее. Посредственного работника не ждало ничего хорошего и раньше, но в мире стен у него был шанс прокормить себя, обеспечить себе достойный уровень жизни. В плоском мире у посредственности отнимут и этот шанс. Вам совсем не захочется очутиться на месте Вилли Ломена из «Смерти коммивояжера», когда его сын Биф, развенчивая идею об исключительности семьи Ломенов, заявляет: «Таких, как я, тринадцать на дюжину, да и таких, как ты, не меньше!» Разгневанному Вилли только и остается, что все отрицать: «Ложь! Таких, как мы, не тринадцать на дюжину! Я — Вилли Ломен, а ты — Биф Ломен!»

У меня нет ни малейшего желания оказаться в ситуации, когда мне придется разговаривать со своими дочерьми в подобном духе. Поэтому я довожу до них коротко и ясно: «Девочки, когда мне было столько лет, сколько вам, мои родители говорили: «Том, доедай свой завтрак — люди в Китае и Индии умирают с голоду». А сегодня я говорю вам: «Девочки, доделывайте ваше домашнее задание — люди в Китае и Индии умирают от желания получить вашу работу».

Для нашего общества в целом я бы сформулировал этот совет таким образом: каждый человек сегодня должен выяснить для себя, как ему превратиться в неприкасаемого. Вот именно: в неприкасаемого. Когда мир становится плоским, кастовая система переворачивается с ног на голову. Если в Индии неприкасаемые — класс, живущий на дне общества, в плоском мире быть неприкасаемым — желание каждого человека. Неприкасаемые, как я их определяю, это люди, неуязвимые для аутсорсинга.

Кто же это такие? И как вы и ваши дети могут ими стать? Это четыре широких категории работников: «особенные», «специализированные», «заякоренные» и «идеально гибкие». Особенные — это люди типа Майкла Джордана, Билла Гейтса или Барбары Стрейзанд. К их услугам весь глобальный рынок, и поэтому они могут позволить себе гонорары глобального масштаба. Их работа просто несовместима с понятием аутсорсинга.

Если вы не можете быть особенным — ничего страшного, таких людей вообще единицы, — чтобы не стать жертвой аутсорсинга, можно стать специалистом. Это термин, который пишется через дефис после всех названий интеллектуальных профессий: юриста, бухгалтера и хирурга, компьютерного архитектора и инженера–программиста, высококвалифицированного оператора станков и роботов. Их навыки всегда пользуются большим спросом и не относятся к классу замещаемых. («Замещаемый» — слово, которое нужно запомнить. Нандан Нилекани, глава «Инфосиса», говорит, что в плоском мире все работы делятся по этому признаку: «замещаемые» и «незамещаемые». Рабочее задание, которое можно легко перевести в цифру и переслать туда, где его дешевле выполнять, является замещаемым. Задание, которое нельзя оцифровать или с легкостью передать кому–то еще, является незамещаемым. Пример незамещаемой деятельности — бросок с прыжка, которым владеет Майкл Джордан. Еще один — хирургическая техника шунтирования. Профессия рабочего–сборщика телевизоров сегодня стала замещаемой. Базовые бухгалтерские навыки, первичная обработка налоговых деклараций — тоже. Если вы не можете быть особенным и не стали специалистом, вам нужно быть заякоренным. Такой статус имеют большинство американцев: парикмахеров, официанток, поваров, сантехников, электриков, медсестер, многих врачей и юристов, работников сферы развлечений и уборщиц. Их работа заякорена и всегда такой останется, потому что привязана к конкретному месту и подразумевает личный контакт с покупателем, клиентом, пациентом, зрителем. В такой деятельности по большей части нечего оцифровывать, ее нечем заместить, «расценки на нее устанавливаются в зависимости от условий местного рынка. Но не обманитесь: даже в заякоренной работе есть замещаемые элементы, и они обязательно утекут — не в Индию, так в прошлое. (По мнению Дэвида Роткопфа, благодаря новым технологиям рабочие места куда больше становятся жертвами «аутсорсинга в прошлое», чем аутсосринга в Индию). Например, если сегодня никому не придет в голову обращаться в Бангалор за услугами терапевта или семейного адвоката, в один прекрасный день ваш адвокат может нанять себе в Бангалоре помощника, который будет заниматься исследованием правовых прецедентов или подготовкой «рамочных» документов, а ваш терапевт может воспользоваться услугами местного полуночника–рентгенолога, чтобы расшифровать вашу компьютерную томограмму.

Именно поэтому, не будучи особенным или специалистом, вам не стоит рассчитывать спрятаться от аутсорсинга, заякорившись в какой–нибудь тихой бухте. Нет, куда лучше готовить себя к тому, чтобы стать идеально гибким. Вам требуется не прекращая осваивать новые знания и умения, чтобы никогда не выпасть из сферы, где производятся ценности — что–то большее, чем простое ванильное мороженое. В нужный момент вы должны будете знать, как приготовить самый актуальный вариант шоколадного сиропа, взбитых сливок или вишенок или как подать их покупателю, одновременно пританцовывая, — и так в любой сфере. Пока одни элементы блюда становятся замещаемым ширпотребом, переходят в «ванильный» разряд, гибкие люди уже учатся производить другие. Умение приспосабливаться, «знать, как узнать» в плоском мире будет одним из наиболее важных активов любого работника, ибо текучесть работы увеличится, колесо инновационного цикла будет раскручиваться все быстрее.

Атул Вашиста, глава калифорнийской консалтинговой фирмы «Нео Ай–Ти», помогающей американским компаниям в деле аутсорсинга, считает такую тенденцию благоприятной: «На что вы способны в плоском мире, как быстро умеете адаптироваться, насколько эффективно обращаете полученный опыт и знания себе на пользу — вот что является залогом вашего выживания. Если вам приходится постоянно менять работу, если сама профессиональная среда вокруг вас постоянно меняется, способность быть гибким выходит на первое место. В этой ситуации проигрывают те, кто не смог дать усвоенным навыкам нужное развитие. Постоянно адаптироваться, как профессионально, так и социально, — вот то, что от вас сегодня требуется».

Чем шире мы раздвигаем границы знания и технологии, чем с более сложными задачами может справляться наша техника, тем большим спросом будут пользоваться те, кто обладает специализированным образованием или умением «знать, как узнать», тем больше зарплата, на которую они могут претендовать. И тем менее щедрое вознаграждение будет ожидать тех, у кого такое умение отсутствует. Не слишком особенный, не слишком специалист, не слишком заякоренный, не слишком гибкий, занятый одной из разновидностей замещаемой деятельности — вот образ того, кем вам ни в коем случае не захочется оказаться. Если вы находитесь в самом низу профессиональной цепочки, если у компании есть все стимулы отдать ваше место менее затратному, но столь же эффективному производителю, ваши шансы стать жертвой аутсорсинга или снижения зарплаты непозволительно велики.

«Если вы занимаетесь интернет–программированием и по–прежнему пишете только на HTML, если вы не научились пользоваться новыми творческими технологиями типа XML и мультимедиа, с каждым годом ваша организация будет ценить вас все меньше и меньше», — добавил Вашиста. Постоянно возникают новые технологии, сложность которых оправдывается их результативностью, и если программист вовремя их осваивает, если он всегда остается в курсе желаний клиентов, аутсорсинг вряд ли когда–нибудь доберется до его работы. «Если технический прогресс делает прошлогодние достижения доступными каждому, — констатировал Вашиста, — то переподготовка, непрерывное профессиональное обучение, тесные отношения с клиентом, которые позволяют раз за разом выводить их на новый уровень, — это единственное, благодаря чему специалист может обогнать кривую деспециализации, единственное, что может уберечь его работу от передачи оффшорной фирме».

Мой друг детства Билл Грир — хороший пример человека, который, столкнувшись с подобной проблемой, сумел разработать собственную стратегию ее решения, Гриру сорок восемь лет, и двадцать шесть из них он зарабатывал на жизнь как внештатный художник–оформитель, С начала 1970–х до 2000 года его взаимоотношения с клиентами практически не изменились.

«Моим заказчикам, например «Нью–Йорк таймс», фактически требовалось готовое произведение искусства», — объяснил мне Билл. Если он делал иллюстрацию для газеты или журнала или предлагал новый логотип для продукта, ему приводилось создавать настоящую картину — законченный набросок, который он раскрашивал, прикреплял к доске, закрывал папиросной бумагой, упаковывал в бандероль с двумя клапанами и пересылал заказчику с посыльным или через «Федерал экспресс». У него было даже специальное название для Этого — «флэп–арт», а в его бизнесе это называлось «искусство под камеру», потому что присланный набросок нужно было сфотографировать, напечатать на четырех разных слоях цветной пленки (цветоделение) и подготовить для публикации. «Это был законченный продукт, он обладал собственным достоинством, — сказал Билл, — настоящее произведение искусства, которое некоторые даже вешали у себя на стенах. «Нью–Йорк таймс» иногда устраивала выставки работ, присланных ее иллюстраторами».

Но в последние несколько лет, сказал Билл, «привычная рутина поменялась», редакции и рекламные агентства перешли на компьютерную обработку с помощью специализированных программ: Quark, Photoshop и Illustrator — получившие у художников–оформителей почетное название «троицы», они сделали компьютерный дизайн чем–то, не требующим быть семи пядей во лбу. Сегодня каждый выпускник художественной школы знает их как свои пять пальцев. Это стало настолько элементарным занятием, объяснил Билл, что превратилось в ширпотреб — в ванильное мороженое, как я это называю. «С точки зрения дизайна, — констатировал он, — благодаря технологии сегодня у каждого есть одни и те же инструменты, каждый способен сделать прямую линию, каждый способен выдать что–то хотя бы наполовину приемлемое. Раньше нужен был наметанный глаз, чтобы оценить, насколько сбалансирована картинка, насколько правильно выбрана гарнитура шрифта, и вдруг ты обнаруживаешь, что теперь сделать вещь «на уровне» — доступно любому».

Поэтому Грир забрался на ступеньку повыше. Раз всякий конечный продукт для публикации теперь требовалось представлять в виде цифрового файла, который можно было скачать, раз неповторимые образцы «флэп–арта» были больше никому не нужны, он решил переквалифицироваться в поставщика идей. Способность выдавать идеи — вот что требовалось его клиентам, от «Макдоналдс» до «Юнилевер». Он отложил перья и тушь и начал делать карандашные наброски, которые сканировал в компьютер, раскрашивал с помощью мышки и посылал по электронной почте заказчику — чтобы тот поручил доводку изображения кому–нибудь не столь высокооплачиваемому.

«Я вышел на это почти бессознательно, — сказал Грир. — Мне пришлось искать работу, которую не каждый мог сделать, что–то, с чем не справилась бы технически подкованная молодежь, причем за мизерную часть моих гонораров. И мне стали поступать предложения от людей, которые говорили: «Возьмитесь за это, нам нужна только общая идея». Они формулировали задачу, а от меня ждали не совершенства исполнения, а только наброска, идеи. Рисовать я теперь рисую — карандашом, — но лишь для того, чтобы передать мысль, несколько штрихов, без всякой отделки. И за мои идеи они довольно неплохо платят. Фактически, это вывело меня на другой уровень. Летал больше похож на консультанта, а не на ЕОХа (Еще Одного Художника), которых вокруг полно. Мне повезло выбраться из наезженной колеи, и я сделался генератором идей, который продает клиентам голые концепции, — после чего их реализуют местные ЕОХи или кто–то на другом конце трансокеанского оптического кабеля. Они берут мои наброски, превращают их на компьютере в готовые иллюстрации, и это не совсем то, что я бы хотел видеть, но, в общем, вполне недурно». Но случилось еще кое–что. Наряду с тем, что развитие технологии превратило материальную часть работы Грира в ширпотреб, оно же открыло новый рынок для его «идейного» производства — журналы. В один прекрасный день кто–то из постоянных заказчиков Грира позвонил ему и спросил, не согласится ли он делать для них морфы. Морфы — это серии картинок, на которых один персонаж постепенно преобразуется в другой: Марта Стюарт в первом кадре становится Кортни Лав в последнем, Дрю Берримор превращается в Дрю Кэри, Марайа Кэри — в Джима Кэрри, Шер — в Бритни Спирс. Когда ему впервые предложили это сделать, Грир не знал, с чего начать. Поэтому он отправился на Amazon.com, подыскал специализированное ПО, купил его и несколько дней тестировал, создав в результате свой первый морф. С тех пор он поднаторел в этом деле, стал настоящим специалистом. Сегодня в число его клиентов входят «Максим», «Мор» и «Никелодеон» — журнал для мужчин, журнал для женщин среднего возраста и журнал для детей.

Другими словами, кто–то изобрел совершенно новый сироп для ванильного мороженого, и Грир не упустил шанса за него уцепиться. Точно то же самое происходит в глобальной экономике. «У меня было достаточно опыта, чтобы довольно быстро освоить морфы, — сказал Грир. — Сегодня я изготавливаю их на своем ноутбуке, где только ни окажусь: в Санта–Барбаре, у родителей в Миннеаполисе, у себя в нью–йоркской квартире. Иногда темы дает заказчик, иногда я придумываю их сам. Морфинг раньше был последним словом медийных технологий, мы все видели его по телевизору, а потом вышла потребительская версия компьютерной программы, и их стало можно делать своими руками. Теперь я штампую из них продукцию, которую покупают журналы: это серии картинок в формате JPEG… Для самых разных изданий оказалось довольно выгодно ими заниматься. У меня даже есть несколько писем от читателей–детей!»

Грир никогда не занимался морфами, пока не появилась технология, которая создала новую специализированную нишу, — в тот самый момент, когда состояние привычного для него рынка заставило его оглянуться вокруг в поисках новой работы. «Конечно, я мог бы сказать, что дошел до всего сам, — поделился он со мной. — Но на самом деле я был просто открыт для предложений, так что это было элементарным везением, что мне вовремя подкинули возможность заняться чем–то новым. Ведь я знаю многих художников, которых смыло волной. Одному иллюстратору пришлось стать дизайнером по упаковке, другие вылетели из бизнеса насовсем. Одна женщина, лучшая из известных мне художников–оформителей, стала ландшафтным архитектором — чтобы остаться в дизайне, ей пришлось полностью сменить среду обитания. Люди визуального искусства умеют адаптироваться, но лично я, когда думаю о будущем, по–прежнему немного нервничаю».

Я сказал Гриру, что его история очень удачно ложится на конструкцию, которой я пользуюсь в этой книге. Он начинал с шоколадного сиропа (был классическим иллюстратором), который превратился в ванильный ширпотреб (компьютерное оформительство), модернизировал свою специальность, освоив новую версию шоколадного сиропа (дизайн–консалтинг), и вдобавок научился делать вишенки (морфинг) — в ответ на спрос, рожденный все более специализирующимся рынком.

На мгновение задумавшись над моей метафорической похвалой, он сказал: «А ведь я только старался выжить, ничего больше — что вчера, что сегодня». Перед самым прощанием он обмолвился, что идет к другу «пожонглировать». Оказалось, что уже долгие годы они вместе занимаются этим побочным бизнесом, иногда на улице — для всеобщего развлечения, иногда на частных вечеринках. У Грира превосходная зрительно–моторная координация. «Но знаешь, даже жонглирование становится ширпотребом, — пожаловался он. — Раньше, если ты умел жонглировать пятью мячами, ты считался настоящим мастером. Сегодня пять мячей — базовый уровень. Мы с партнером работаем в связке, а когда я его встретил, он был жонглером–чемпионом, мог держать в воздухе семь предметов. Сегодня семь предметов — это умеют четырнадцатилетние, никаких проблем. У них теперь есть книги типа «Жонглирование для чайников», есть специальные наборы для обучения, стандарты повысились».

Это точно: и в жонглировании, и во всем остальном мире.

Итак, вот наша реальная альтернатива: либо посвятить себя строительству протекционистских стен, либо продолжать шагать вперед, не теряя уверенности, что американское общество скроено из достаточно прочного материала, даже для плоского мира. Лично я голосую за то, чтобы шагать вперед. Пока мы будем заботиться о том, чтобы не утратить секрет нашего сиропа, с нами все будет в порядке. Потому что у американской системы множество черт, которые идеально подходят для воспитания тех, кто способен конкурировать и процветать в плоском мире.

О чем я говорю? Во–первых, об американских центрах исследовательской мысли, университетах, которые являются неиссякаемым источником экспериментов, изобретений и достижений во всех областях науки: математике, биологии, физике, химии. Сколь бы банально это ни прозвучало, количество и качество образования в плоском мире прямо пропорционально количеству и качеству ваших шансов на успех. «У нас лучшая университетская система на планете, — сказал Билл Гейтс. — Мы финансируем огромное количество университетских исследований, и это не может не вызывать восхищения.

К нам приходят люди с высоким IQ, и мы даем им возможность изобретать что–то новое, а потом превращать изобретения в рыночный продукт. Мы вознаграждаем тех, кто умеет рисковать. Наша университетская система по сути конкурентна и экспериментальна, здесь можно опробовать самые разные методы. Подумать только: в Америке сотня университетов, которые делают вклад в робототехнику, и каждый из них может говорить, что остальные бесконечно заблуждаются, или что его открытие фактически подтверждает все остальные. Это хаотическая система, но она является великим мировым двигателем инноваций; поэтому, если федеральные ассигнования продолжатся, как и деньги от филантропических организаций, она будет процветать и дальше… Мы должны очень постараться, чтобы все испортить, чтобы наше абсолютное богатство перестало расти. Если мы не сглупим, мы сможем наращивать его еще быстрее, учитывая наше достояние».

Веб–браузер, магнитно–резонансная съемка, сверхбыстрые вычислительные машины, технология глобального позиционирования, космические исследовательские устройства, волоконная оптика — вот те немногие изобретения, которые начинались как обыкновенные университетские проекты. Когда экономическое подразделение компании «Бэнк Бостон» провело исследование под названием «МТИ: Влияние инноваций», среди прочих вещей оно обнаружило, что выпускники Массачусетского технологического стали основателями 4000 компаний, которые создали не меньше 1,1 миллиона рабочих мест по всему миру и совокупный показатель продаж которых составил 230 млрд долларов.

Но уникальность Америки заключается не в том, что она основала МТИ или что деятельность выпускников МТИ приводит к экономическому и инновационному росту. Прежде всего ее отличает то, что университеты, которые ставят перед собой те же цели, существуют в каждом штате страны. «В Америке 4000 колледжей и университетов, — констатировал президент Института международного образования Аллан Э. Гудман. — Число высших учебных заведений во всем остальном мире — 7768. В одном только штате Калифорния около 130 колледжей и университетов — в мире есть только 14 стран, где набралось бы столько же».

Возьмите штат, который в плане высшего образования приходит в голову в последнюю очередь: Оклахома. Здесь расположен Оклахомский центр содействия развитию науки и технологии (OCAST). Прочтите на сайте Центра описание его миссии: «Чтобы успешно конкурировать в условиях новой Экономики, Оклахома должна непрерывно посвящать себя задаче воспитания образованного населения; поддерживать исследовательско–техническую кадровую базу университета и поощрять целеустремленную коллективную работу его сотрудников; наконец создавать благоприятные условия для деятельности передовых компаний: от скромных новичков до интернациональных гигантов… Оклахомский центр содействия развитию науки и технологии развивает программу образовательно–коммерческих технологических центров, работa которых должна задействовать несколько учебных заведений и компаний. Это неизбежно приведет к рождению новых компаний, производству новых товаров, использованию новых производственных методов». Неудивительно, что в 2003 году, по оценкам Ассоциации университетских управляющих технологическими процессами, американские университеты заработали 1,3 млрд долларов на одних патентах.

Помимо уникальных генераторов инновационных процессов — университетов, государственных и частных исследовательских институтов, розничных торговых сетей, — Америка обладает самыми эффективными и отлаженными рынками капитала: главным средством освоения новых идей и превращения их в готовые продукты и услуги. Дик Фостер, директор «Маккинси энд компани» и автор двух книг об инновациях, заметил мне как–то: «У нас своя, американская «промышленная политика» — она называется «фондовая биржа». Нью–Йоркская биржа это или Nasdaq — уже не так важно». Именно здесь аккумулируется венчурный капитал, именно здесь он питает свежие идеи и растущие компании, сказал Фостер, и ни один рынок капитала в мире не способен справиться с этим лучше, чем американский.

Тем, что долгосрочное кредитование выполняет свою задачу с такой эффективностью, мы обязаны безопасности нашего рынка ценных бумаг, защите интересов миноритарных инвесторов. Естественно, афер, эксцессов, коррупции в нашем биржевом мире вполне достаточно — такое всегда происходит, когда на кону оказываются солидные деньги. Но наши рынки капитала отличаются не отсутствием скандалов типа того, что случился с корпорацией «Энрон», в конце концов это американская корпорация. Нет, их отличие заключается в том, что когда скандалы происходят, они, как правило, всплывают на поверхность — либо благодаря Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям, либо благодаря бизнес–прессе, — и их негативные последствия исправляются. Для Америки показательна фигура не главы «Энрон» Кена Лэя, а генерального прокурора штата Нью–Йорк Элиота Спитцера, неукротимого блюстителя чистоты в обороте ценных бумаг и в кабинетах корпоративного руководства. Недаром подобный биржевой рынок оказалось трудно заставить работать где–либо помимо Нью–Йорка, Лондона, Франкфурта или Токио. Снова процитирую Фостера: «Ни Китай, ни Индия, ни другие азиатские страны не достигнут успехов в инновациях, если не смогут построить эффективные рынки капитала, а они не смогут их построить, пока не обеспечат правовую защиту миноритарных акционеров от характерных для отрасли рисков… Нам, современным жителям США, крупно повезло, потому что мы пожинаем плоды несколькосотлетнего экономического эксперимента — эксперимента, который продолжает подтверждать рабочую гипотезу».

Это самые главные секреты успеха американского сиропа, но есть и другие, и их необходимо сохранять и пестовать с неменьшим тщанием. Иногда нужно поговорить с посторонним человеком, чтобы по–настоящему их оценить, — таким, например, как индиец Вивек Пол, глава компании «Уипро». «К вашему списку я бы добавил еще три пункта, — сказал он мне. — Первый — это абсолютная открытость американского общества». Действительно, мы, американцы, часто забываем, насколько открыто наше общество, насколько привержено принципу «говори что угодно, делай что угодно, зарабатывай на чем угодно, разорись и зарабатывай на чем угодно снова». В мире нет другого такого же места, и наша открытость — актив, обладающий огромной притягательной силой для иностранцев, многие из которых родились в обществах с довольно низким жизненным потолком.

«Еще один секрет, — продолжил Пол, — это качество охраны интеллектуальной собственности в Америке»: оно служит дополнительным мотивом, заставляющим людей со свежими идеями приезжать в нашу страну. Плоский мир как ничто другое стимулирует создание новых продуктов и процессов, потому что теперь они могут получить всемирное признание в мгновение ока. Но если вы — тот человек, кому новшество обязано своим рождением, вы требуете, чтобы ваша интеллектуальная собственность была защищена. «Ни одна страна не уважает и не защищает интеллектуальную собственность так, как Америка», — сказал Пол. Вот почему мы являемся Свидетелями неиссякаемого потока людей, стремящихся изобретать и патентовать свои изобретения в нашей стране.

Следующая благоприятная особенность Соединенных Штатов состоит в том, что они имеют одно из самых гибких трудовых законодательств в мире. Чем проще уволить человека в умирающей отрасли, тем проще нанять его в только что появившейся, такой, о существовании которой пять лет назад никто и не подозревал. Это большой плюс, особенно если сравнить ситуацию в США с жестко регламентированным рынком рабочей силы в Германии, который изобилует правительственными ограничениями, как в части увольнения, так и в части найма. Способность к быстрому задействованию труда и капитала для реализации удачно сложившегося момента на рынке и способность столь же быстро перебросить резервы в другую область, если прежнее их использование перестало приносить прибыль, в плоском мире становятся фактором принципиальной важности.

Другой секрет американского сиропа — наш самый большой в мире внутренний потребительский рынок, с самым большим числом инициатив в деле внедрения новых продуктов: если вы хотите представить миру новый товар (технологию, услугу), вам просто необходимо обеспечить его присутствие в США. Для граждан страны все это означает непрекращающийся приток рабочих мест.

У нас есть еще одно бесспорное преимущество — политическая стабильность. Да, за последние четверть века китайская государственная машина проделала солидный путь, и, возможно, ей все же удастся завершить переход от коммунизма к более плюралистической системе, не выскочив из колеи. Но, возможно, и нет. Захочет ли кто–нибудь складывать все свои яйца в эту корзину?

В довершение всего США стали одним из великих центров пересечения народов, местом встречи самых разных людей, которые завязывают здесь свои отношения и учатся доверять друг другу. Индийский студент, который получил образование в Университете Оклахомы и свою первую работу в одной из программистских фирм Оклахома–Сити, связывает себя узами доверия и понимания со многими людьми, и эти узы окажутся чрезвычайно важны для дальнейшего сотрудничества, даже если в конце концов он вернется в Индию. Лучше всего иллюстрирует этот тезис история йельско–китайского аутсорсинга. Как рассказал мне президент Йеля Ричард Ч. Левин, сегодня на его университет работают два китайских исследовательских центра: один при Пекинском университете, другой при Фуданьском университете в Шанхае. «Это академическое сотрудничество большей частью родилось не из административных директив, а из давних личных связей между учеными», — пояснил он.

Как возникло сотрудничество между Йелем и Фуданем? Его зачинателем был йельский профессор Тянь Су, нынешний директор проекта, которого многое связывало с обоими учреждениями: в Фудане он учился как студент, в Йеле защищал докторскую. «Пять из его сотрудников, сегодня преподающие в Фудане, также прошли подготовку в Йеле, — объяснил он. Один был другом профессора Су по йельской аспирантуре; еще один — приглашенным исследователем в лаборатории его йельского коллеги; третий — студентом по обмену из Фуданя, который после обучения в Йеле уехал получать докторскую степень к себе домой в Китай; остальные два участвовали в йельской после докторской программе и были прикреплены к тамошней лаборатории профессора Су. Похожая история лежала в основании Пекинско–Йельского Объединенного центра молекулярной генетики растений и агробиотехнологии.

Профессор Су — ведущий эксперт по вопросам генетики, на счету которого гранты Национального института здравоохранения и Фонда Говарда Хьюза. Поле его деятельности — наследственные причины рака и некоторых заболеваний, ведущих к перерождению нервных клеток. Для такого рода исследований необходимо, чтобы через ваши руки прошел большой объем данных по генетическим мутациям лабораторных животных. «Если вам нужно протестировать множество генов и отследить тот из них, который ответствен за определенную болезнь, вы должны провести множество испытаний. Здесь чем больше персонала у вас под рукой, тем лучше», — объяснил Левин. Создав совместный с Фуданем Биомедицинский исследовательский центр, Йель, попросту говоря, реализовал модель аутсорсинга лабораторной деятельности. Каждый университет оплачивает собственных сотрудников и исследовательские мощности, так что деньги в этом никак не участвуют, но если китайская сторона выполняет базовую техническую работу, используя собственный штат и лабораторных животных — в Китае и то, и другое значительно дешевле, — то йельская занимается высокосложным анализом данных. При этом студенты, научные и технические сотрудники Фуданьского университета имеют шанс вплотную соприкоснуться с передовыми исследовательскими методиками, а йельские ученые получают в свое распоряжение масштабные испытательные мощности, которые обошлись бы ему в неподъемную сумму, захоти он оборудовать нечто подобное у себя дома в Нью–Хейвене. Если штат вспомогательной лаборатории для подобного проекта в Америке мог бы состоять максимум из тридцати человек, то в Фудане он насчитывает полторы сотни.

«В выигрыше, в общем–то, и те, и другие, — сказал Левин. — У наших ученых значительно повышается производительность, а китайцы имеют возможность готовить своих аспирантов — их факультетская молодежь напрямую общается с американскими профессорами, которые являются ведущими специалистами в отрасли, Для Китая это фактор человеческого капитала, для Йеля — фактор ускорения инноваций». Аспиранты обоих университетов постоянно путешествуют из одного конца в другой, обрастают связями, которые, без сомнений, послужат основанием для многих будущих партнерств. Левин добавил также, что в реализации этого проекта участвовало много юристов — они позаботились о том, чтобы Йель смог в дальнейшем пользоваться плодами созданной им интеллектуальной собственности.

«Мир науки сегодня един, — резюмировал он, — и такое международное разделение труда приносит много пользы». В качестве последнего штриха он рассказал, что Йельский университет настоял на том, чтобы условия труда в лабораториях Фуданя поддерживались на уровне общих мировых стандартов, то есть добился повышения качества китайской исследовательской базы. «Условия жизни для лабораторных животных ничем не отличаются от американских стандартов, — заметил он. — От потогонной системы там избавлены даже мыши».

Любые законы экономики показывают, что если соединить все интеллектуальные ресурсы мира и продолжать наращивать международную торговлю и интеграцию, глобальный пирог будет становиться все шире и все сложнее. И если Америка или любая другая страна будет выращивать рабочую силу, состоящую из людей особенных, людей–специалистов и людей, готовых постоянно осваивать более высокостоимостные профессии, она может спокойно надеяться на свой кусок этого пирога. Но над этим придется потрудиться. Потому что если нынешняя тенденция возобладает, некоторые страны — Китай и Индия — и целые регионы — Восточная Европа — обязательно сократят свое отставание от США, как это уже сделали во время «холодной войны» Корея, Япония и Тайвань. Ведь они неуклонно продолжают повышать свои стандарты.

Так трудимся ли мы над этим? Заботимся ли о сохранении секретов нашего сиропа? На бумаге Америка все еще представляет собой величественное зрелище, особенно если сравнить ее с Китаем и Индией — вчерашними, а не завтрашними. Но вкладываемся ли мы в будущее, даем ли нашим детям Необходимую подготовку к будущей гонке? Мой ответ смотрите в следующей главе. Но я открою тайну:

Мой ответ отрицательный.

На предыдущих Олимпиадах игры с минимальным перевесом были редкостью для американцев. Складывается впечатление, что теперь им придется к этому привыкать.

Из репортажа «Ассошиейтед пресс» с Олимпийских игр в Афинах от 14 августа 2004 года, озаглавленного мужская баскетбольная сборная США выигрывает у Греции с минимальным отрывом»

Вряд ли найдется более удачная метафора для той беспрецедентной возможности конкурировать с Америкой на равных, которая появилась сегодня у всего мира, чем баскетбольные сражения американских олимпийцев в 2004 году. Составленная из звезд НБА сборная добралась на турнире в Афинах лишь до третьего места, проиграв командам из Пуэрто–Рико, Литвы и Аргентины. За всю предыдущую историю современных Олимпиад американские баскетболисты проигрывали лишь однажды. Может быть, вы помните, было время, когда мы посылали на Олимпиады только баскетболистов из Национальной студенческой спортивной ассоциации — тогда их долго никто не мог одолеть. Но время прошло, и они стали сдавать. Тогда мы послали на Олимпиаду наших профессионалов. Спустя какое–то время стали сдавать и они. Мир не перестает учиться, знание распространяется все быстрее, и вот уже тренеры из других стран скачивают методики американских баскетбольных педагогов из Интернета, благодаря спутниковому вещанию смотрят игры НБА по телевизору в своей гостиной, а иногда просто подписываются на канал «И–эс–пи–эн» и получают возможность просматривать подборки самых ударных игровых моментов за неделю. Кроме того, из–за тройного слияния на площадки НБА стало выходить много неотшлифованных талантов со всего мира — включая новых звезд из Китая, Латинской Америки и Восточной Европы. Они возвращаются, чтобы играть за национальные сборные на Олимпийских играх, ОНИ используют технику, которую приобрели под руководством наших тренеров. Не успели мы моргнуть глазом, как от неоспоримого олимпийского единовластия американцев двадцатилетий давности не осталось и следа. Эталон НБА все больше становится глобальным ширпотребом — чистым ванильным мороженым. Поэтому, если мы хотим продолжить свою безупречную карьеру в олимпийском баскетболе, нам, выражаясь вездесущим спортивным штампом, придется поднять планку. Прежний золотой стандарт перестал приносить золото. Как заметил мне Джоэл Коули из «Ай–Би–Эм», «по личному составу на фоне команд из Литвы или Пуэрто–Рико мы по–прежнему выглядим неплохо. Но когда они начинают играть в командную игру — начинают обходить нас в плане сотрудничества, — вот тут они становятся крайне опасны».

Спортивный обозреватель Джон Файнстайн мог с одинаковым успехом отнести свои слова и к американским инженерам, и к американским баскетболистам: 26 августа 2004 года в материале, размещенном на сайте «Америка онлайн», он писал, что показатели олимпийской сборной США по баскетболу являются результатом как «подъема международного игрока», так и «упадка американской игры». Упадок же американской игры, утверждал Файнстайн, в свою очередь является результатом двух долгосрочных тенденций. Первая — это неуклонная деградация «баскетбольного мастерства», скатывание к ситуации, когда баскетбольная молодежь не думает ни о чем, кроме как делать трехочковые броски или, подпрыгивая к корзине, пропихивать в нее мяч, — «подвиги», которые попадут в нарезку программы «Спорте Сентер», идущей по «И–эс–пи–эн», — вместо того чтобы уметь сделать выверенную передачу, или прорваться по флангу, чтобы, резко затормозив, точно выстрелить с прыжка, или протиснуться под корзину, обманув центрального защитника. Эти умения требуют тяжелого и упорного труда как от баскетболиста, так и от тренера. Файнстайн писал, что сегодня у нас выросло поколение, которое полагается почти исключительно на телесную мощь и почти совсем перестало играть в баскетбол. Вдобавок, есть еще один маленький, но гадкий фактор — проблемы с честолюбием. Пока остальной мир совершенствовал свое мастерство, «все больше игроков НБА откровенно зевало, заслышав об Олимпиаде, —отмечал Файнстайн. —Мы далеко ушли от того момента, когда в 1984 году Боб Найт велел Чарльзу Бар–кли либо явиться в олимпийский тренировочный лагерь с весом ниже 265 фунтов, либо не являться вовсе. Баркли прилетел, но Найт, поставив его на весы и увидев, что они показывают 280 фунтов, снял его с игры. В нынешнем мире тренер олимпийской сборной не стал бы даже интересоваться, сколько весит игрок уровня Баркли. Он послал бы в аэропорт лимузин встретить его и притормаживал бы у каждого прилавка «Данкин донатс» на пути в гостиницу, если бы тот высказал такое пожелание… Да, мир меняется. Для американского баскетбола он меняется не в лучшую сторону».

Есть что–то в послевоенной Америке, что напоминает мне классическую состоятельную семью, которая к третьему поколению начинает разбазаривать накопленное богатство. Если деды были первопроходцами, которые работали без сна и отдыха, а отцы заботились о сбережении, то, когда настал черед детей, они оказались обрюзгшими, недалекими лентяями, которые постепенно пустили все сбережения по ветру. Я знаю, что это слишком грубо — и в смысле хороших манер, и в смысле обобщения, но доля истины в моих словах есть. Американское общество начало катиться по наклонной плоскости в 1990–х, когда наше третье послевоенное поколение достигло зрелости. Интернет–бум оставил у многих впечатление, что можно разбогатеть, не прикладывая особенного труда. Казалось, что достаточно получить степень МВА и быстро выпустить акции на рынок — или подписать контракт с НБА, — и все, можно расслабиться и стричь купоны. Но пока мы умилялись выравнивающемуся глобальному полю — выравнивающемуся благодаря нашим усилиям, — масса народа в Индии, Китае и Восточной Европе уже напряженно соображала, как сыграть на нем свою игру. К счастью для нас, американская экономика оказалась единственной уцелевшей после Второй мировой войны, и сорок лет мы не знали серьезных соперников. Мы были исполнены энтузиазма, но по той же причине мы до известной степени стали, исполнены самодовольства и сознания собственной правоты, не говоря об обозначившейся в последние годы тенденции возвеличивать ценность потребления над ценностями упорного труда, вложений в будущее, Мышления на перспективу. Когда нас поразило 11 сентября, то был выпадающий раз в поколение шанс призвать нацию к самопожертвованию, к решению ее насущных проблем в области налогов, энергетики, науки, образования — всего того, чему мы позволили выскользнуть из наших рук. Но наш президент не стал призывать нас к самопожертвованию. Он призвал нас отправиться по магазинам.

В предыдущих главах я продемонстрировал, почему классическая экономическая теория и достоинства, присущие американскому национальному хозяйству, убедили меня в том, что американцам ничто не угрожает в плоском мире — при условии, что мы закатаем рукава, приготовимся к соревнованию, убедим каждого в необходимости думать о том, как ему научиться учиться, и продолжим заботиться о сохранении секретов американского сиропа. Эти главы были посвящены тому, что мы должны делать и что мы можем сделать. Настоящая глава посвящена описанию того, как мы, американцы, все вместе и поодиночке, не делали ничего из того, что должны были, и что нас ожидает, если мы не позаботимся вовремя сменить курс.

Правда заключается в том, что сегодня мы находимся в кризисе, но этот кризис разворачивается очень медленно и очень неслышно. Это «тихий кризис», как его называет Ширли Энн Джексон, президент Американской ассоциации содействия развитию науки в 2004 году и президент Ренсселэровского политехнического института с 1999–го (Ренсслэр — старейший технический вуз страны, основанный в 1824 году). Этот тихий кризис неуклонно размывает научно–инженерный человеческий капитал Америки, который всегда был источником инновационного роста экономики и роста благосостояния ее жителей.

«Нет, небеса не рушатся, ничего ужасного сегодня с нами не случится, — сказала Джексон, которая, будучи физиком по образованию, привыкла очень тщательно подбирать слова. — Америка остается главным двигателем инноваций в мире, у нее лучшие аспирантские программы, лучшая научная инфраструктура, лучшая система долгосрочного кредитования, которая нужна для извлечения прибыли из научных достижений. Все так, но научно–техническая сфера США переживает тихий кризис, и нам всем пора проснуться и осознать это. Страна является участником глобального соревнования, и наши конкуренты не только не спят, они бегут, причем, если мы пока довольны победами на спринтерских дистанциях, они бегут марафонскую. Если не взять ситуацию под контроль, в один прекрасный день она поставит под вопрос наше превосходство и наше новаторство».

Но ведь именно способность к постоянному обновлению, порождению новых товаров, услуг, компаний всегда была для нас источником изобилия, причиной неуклонного расширения американского среднего класса на протяжении последних двух столетий. Именно американцы стали основателями Google, «Интел», «Хьюлетт–Паккард», «Делл», «Майкрософт» и «Циско», и это немаловажно. То, что все эти компании базируются в Америке, означает, что здесь остаются самые высокооплачиваемые рабочие места, даже если для исполнения некоторых функций нанимаются люди за рубежом. Руководство, начальники подразделений, отделы продаж, основной исследовательский контингент — все это остается в городе, где компания родилась, и эти рабочие места создают в нем новые рабочие места. Сокращение контингента молодых людей, обладающих достаточным потенциалом, чтобы стать первопроходцами: в том или ином деле, не повлияет на наш уровень жизни сей же миг. Это влияние мы ощутим лет через пятнадцать–двадцать, когда обнаружим, что испытываем катастрофическую нехватку ученых и инженеров, способных не то что к самостоятельному творчеству, но даже к работе в сфере высокостоимостных технологий. Тогда это будет уже не тихий кризис, как сказала Джексон, «это будет кризис с большой буквы К».

Ширли Энн Джексон знает, что говорит: ее жизненный путь лучше других дает ответ на вопрос, почему Америка добилась такого процветания за последние полвека и почему на его автоматическое продолжение в следующие полвека мы можем не рассчитывать. Афроамериканка, она родилась в Вашингтоне в 1946 году. Учась в сегрегированной школе, она основала при ней детский сад и была одной из нескольких учащихся государственных школ, которые первыми воспользовались плодами десегрегации — решением Верховного суда по делу «Браун против Совета по вопросам образования». В 1957 году, в тот самый момент, когда она получила шанс перейти в лучшую школу, русские запустили спутник, и правительство США всерьез озаботилось состоянием научно–технического образования в стране — эта тенденция позже воплотилась в программе пилотируемых полетов в космос, которую приняла администрация президента Кеннеди. Когда Кеннеди говорил о том, чтобы отправить человека на Луну, Ширли Энн Джексон была одной из миллионов молодых американцев, внимавших ему со всей серьезностью. Его слова, как она вспоминала, «вдохновили и убедили многих моих сверстников выбрать естественно–научную, инженерную или математическую карьеру». Достижения и изобретения, которые принадлежат этому поколению, простираются далеко за пределы космической программы. «Космическая гонка на самом деле стала научной гонкой», — сказала она.

Отчасти благодаря начавшейся десегрегации, целеустремленность и интеллект Джексон получили раннее признание, и через какое–то время она стала первой женщиной афроамериканского происхождения, получившей докторскую степень по физике в МТИ (по специальности «теоретическая физика элементарных частиц»). Она провела много лет, работая в «Эй тиэндти», «Белл лабораториз»,ав 1995 году была назначена президентом Клинтоном на пост председателя Комиссии по ядерной регламентации США.

С течением лет Джексон начала замечать, что все меньше американцев увлечены решением задач национального масштаба вроде лунной экспедиции, все меньше выбирают естественные науки, инженерное дело, математику своим призванием. В университетах число студентов, желающих участвовать в естественно–научных и инженерных программах, после десятилетий роста достигло своего максимума в 1993 году, и, несмотря на некоторый прогресс в последние годы, остается сегодня на уровне более низком, чем десятилетие назад. Поэтому поколения ученых и инженеров, которые приходили за поколением Джексон, становились все малочисленней относительно наших насущных нужд. К моменту занятия ею должности президента Ренсселэровского политехнического, которую Джексон хотела использовать как возможность посвятить себя делу научно–технического просвещения, она сказала, что уже чувствовала созревание «идеального шторма» — шторма, представляющего в долгосрочной перспективе реальную угрозу здоровью американской экономики, — и поэтому начала говорить об этом во всеуслышание.

«Словосочетание «идеальный шторм» связано с конкретным погодным явлением в октябре 1991 года, — говорила Джексон в своем выступлении в мае 2004–го. — Атмосферная система, долго собиравшая силы и терзавшая Атлантический океан в течение нескольких дней, привела к гибели нескольких массачусетских рыбаков и миллиардам долларов ущерба для хозяйства страны. Это событие стало книгой, а позже и фильмом. Метеорологи, наблюдавшие за ним, отмечали редкое стечение метеоусловий: сумма множества незначительных факторов породила бурю разрушительной мощности. Похожий максимально неблагоприятный сценарий угрожает и развитию нашего научно–технического потенциала. Здесь также действуют многочисленные силы разной природы. Это и демографические факторы, и политические, и экономические, и культурные, и даже социальные». По отдельности проблему составляет каждая из этих сил, сказала Джексон, но все вместе они равносильны катастрофе. «Впервые более чем за сто лет Соединенные Штаты вполне могут оказаться позади других стран в области научных открытий, инноваций и экономического развития».

Единственный способ не попасть в ловушку идеального шторма — получить четкое представление о всей совокупности действующих факторов и вовремя сменить курс, даже если в данный момент вокруг вас голубое небо, слабый бриз и ровная гладь океана. Тем не менее Америка последних лет не делает ничего из этого. Мы беспечно плывем на всех парусах, движемся полным ходом в центр шторма, и ни политики, ни родители не думают напоминать нашим детям о необходимости жертв и радикальных перемен. Ведь стоит такая спокойная и солнечная погода, убеждают они нас. Бюджет на финансовый 2005 год, принятый республиканским Конгрессом в ноябре 2004–го, предусматривал урезание расходов на Национальный научный фонд — главное федеральное ведомство, ответственное за продвижение интересов науки и совершенствование научного образования, — на 1,9%, то есть на 105 млн долларов. Безразмерный бюджет, принятый Конгрессом, вместо того, чтобы удвоить ассигнования на Национальный научный фонд, фактически сократил поддержку нашей научно–инженерной отрасли.

Пусть штиль не обманывает вас. Лечь на новый курс лучше всего именно в штиль, а не тогда, когда тайфун уже маячит на горизонте. У нас нет времени, мы должны начать что–то делать с «неприличными секретами» нашей образовательной системы прямо сейчас.

«Во время «холодной войны» одной из главных причин озабоченности американцев являлось так называемое «ракетное отставание» США от Советского Союза. Идеальный шторм, о котором нас предупреждает Ширли Энн Джексон, лучше всего определить как сочетание трех новых отставаний, которые, несмотря на свою незаметность, способны постепенно истощить естественно–научный, математический и инженерный потенциал нашей страны. Это отставание в цифрах, отставание в целеустремленности и отставание в образовании. В Эру Плоскости именно они представляют собой наиболее серьезную угрозу нашему благосостоянию.

Первый неприличный секрет, о котором я хочу сказать, состоит в том, что поколение ученых и инженеров, на чей выбор карьеры повлияли космические достижения русских и призывы президента Кеннеди, в настоящий момент приближается к пенсионному возрасту и не замещается в количествах, необходимых стране с передовой экономикой, которая собирается и дальше быть ведущей экономикой мира. Согласно данным Национального научного фонда, половина американских ученых и инженеров сегодня перевалила за сорокалетний рубеж, причем их средний возраст продолжает неуклонно повышаться.

Возьмите только один пример — НАСА. Вот что показал анализ данных агентства, который был приведен в материале газеты «Флорида тудей» (7 марта 2004 года), посвященном Космическому центру имени Кеннеди. Около 40% из 18 146 сотрудников НАСА старше пятидесяти лет — при том что проработавшие на правительственной службе двадцать лет имеют право на досрочную пенсию. 22% сотрудников НАСА старше пятидесяти пяти, а число тех, кому больше шестидесяти, соотносится с числом тех, кому меньше тридцати, приблизительно как три к одному, а этих последних в НАСА лишь 4%. Согласно выводам исследования, проведенного в 2003 году Службой государственного учета, НАСА испытывает серьезные затруднения при найме людей, имеющих достаточный уровень естественнонаучного, инженерного и компьютерного образования, — а именно эти навыки являются принципиально важными для его деятельности. Учитывая, что по соображениям национальной безопасности многие из этих вакансий зарезервированы для американских граждан, неудивительно, что в 2002 году тогдашний глава агентства Скотт О'Кифи заявил Конгрессу: «Миссия по изучению и защите нашей планеты, исследованию и поиску жизни во Вселенной сможет быть выполнена, так как ее будет попросту некому выполнять». Как выяснила Национальная комиссия по проблемам математического и естественно–научного образования в XXI веке, возглавляемая бывшим астронавтом и сенатором Джоном Тленном, к 2010 году две трети нынешнего педагогического персонала в этой сфере уйдут в отставку.

Традиционно мы восполняли любую недостачу на научном и инженерном фронте воспитанием специалистов у себя дома «и приглашением их из–за рубежа. Но оба эти источника в последнее время несколько поиссякли.

Каждые два года Национальный научный совет (NSB) проводит оценку широкого спектра данных по тенденциям в американской научно–технической отрасли, результаты которой публикуются под названием «Научно–инженерные показатели». При подготовке «Показателей — 2004» Совет выступил со следующим заявлением: «Наше беспокойство вызывает наблюдающееся в последнее время снижение числа граждан США, обучающихся научно–инженерным (НИ) специальностям, на фоне продолжающегося роста потребностей страны в работниках с этими специальностями». Это угрожает экономическому благосостоянию и безопасности нашей страны, говорилось в заявлении, и если тенденции, выявленные в «Показателях — 2004», будут нарастать и дальше, с большой вероятностью могут произойти три вещи: «Число вакансий в экономике США, требующих профессиональной научно–инженерной подготовки, будет увеличиваться; число граждан США, имеющих такую подготовку, будет в лучшем случае оставаться на том же уровне; наконец доступность иностранных граждан с научно–инженерной подготовкой будет снижаться — как из–за ограничений на въезд, связанных с национальной безопасностью США, так и из–за все более напряженной конкуренции на международном рынке рабочей силы».

Отчет Национального научного совета показал, что по числу молодых людей от восемнадцати до двадцати четырех лет, имеющих научные степени, США скатились до семнадцатого места в мире, тогда как тридцать лет назад им принадлежало третье. Из 2,8 млн начальных университетских степеней (в Америке это степень бакалавра) по научно–инженерным специальностям, присвоенных в мире в 2003 году, 1,2 млн достались студентам азиатских университетов, 830 000 — европейских и 400 000 — американских. По инженерным специальностям университеты азиатских стран производят сегодня в восемь раз больше бакалавров, чем американские.

Кроме того, как отметила Ширли Энн Джексон, «пропорциональная доля научно–инженерных специальностей выше в других странах». Степени в этой сфере представляют сегодня 60% всех бакалаврских степеней в Китае, 33% — в Южной Корее и 41 % — на Тайване. На этом фоне доля научно–инженерных бакалавриатов в США составляет лишь 31%. Если взять только инженерные науки, 5% американских студентов, заканчивающих университет с этой специальностью, выглядят очень скромно на фоне 25% в России и 46% в Китае; это данные отчета за 2004 год от «Трилоджи пабликейшнз», которая представляет Национальную ассоциацию инженеров США.

Америка как участник всемирного рынка всегда опиралась на новаторские способности своего населения, говорилось в заявлении Национального научного совета. «Подготовка НИ–контингента является жизненно важной для поддержания конкурентоспособности страны. Но даже если сегодня будут приняты меры по изменению текущей тенденции, переломить ее удастся лишь в пределах 10–20–летнего срока». Студенты, которые начали работать в 2004 году учеными и инженерами со степенями выше начальной, встали на этот путь четырнадцать и больше лет назад — еще в средней школе, когда они записывались на дополнительные математические курсы, отмечал Национальный научный совет. Школьники, которые делают тот же выбор сегодня, закончат свою подготовку по научно–инженерным специальностям не раньше 2018–2020 года. «Если сегодня не будут предприняты необходимые действия, в 2020 году мы можем обнаружить, что регенерирующей способности американских исследовательских и образовательных учреждений нанесен серьезный урон и что первенство в этой области перешло к другим регионам мира», — констатировал Совет.

Вряд ли этот дефицит мог возникнуть в более неподходящее время, именно тогда, когда мир становится плоским. «Число вакансий на рынке труда США, требующих научно–инженерного образования, — свидетельствовало заявление Национального научного совета, — растет почти на 5% в год. По сравнению с этим ежегодный рост общего числа вакансий составляет лишь 1 %. Еще до 11 сентября 2001 года Бюро трудовой статистики (BLS) предсказывало, что количество рабочих мест в научно–инженерной отрасли будет увеличиваться втpoe быстрее остальных». К сожалению, свидетельствовал Национальный научный совет, средний возраст в этой отрасли также неуклонно растет.

«Многие из тех, кто пришел в расширявшуюся НИ–отрасль в 1960–е и 1970–е (поколение беби–бума), в течение следующих 20 лет должны будут уйти в отставку, и их дети не стремятся следовать примеру своих родителей в тех же объемах, — говорилось в заявлении. — К примеру, доля женщин, выбравших карьеру в математике и информатике, между 1993 и 1999 годами сократилась на 4%». «Показатели 2002» демонстрировали, что число докторских степеней в научно–инженерной отрасли США снизилось с 29 000 в 1998 году до 27 000 в 1999–м. Совокупное число студентов инженерных факультетов за период между серединой 1980–х и 1998 годом упало на 12%.

Несмотря на все сказанное, численность американского НИ–контингента обгоняла численность американских дипломированных специалистов — из–за большого количества выпускников–иностранцев, иммигрировавших в США. Пропорциональная доля студентов и рабочих в НИ–отрасли в 1990–х продолжала стабильно расти. По данным Национального научного совета, лица, родившиеся за пределами Соединенных Штатов, в 1990 году занимали 14% всех вакансий в НИ–отрасли. Между 1990 и 2000 годами доля ее работников, рожденных за границей и имеющих степень бакалавра, выросла с 11 до 17%, имеющих степень магистра — с 19 до 29%, степень доктора — с 24 до 38%. Привлекая ученых и инженеров, родившихся и получивших образование в других странах, мы поддерживали рост занятости в НИИ–отрасли без соизмеримого увеличения долгосрочных затрат на привлечение и подготовку наших собственных граждан, говорилось в заявлении Национального научного совета.

Но сегодня одновременное выравнивание и коммуникационное сближение мира значительно облегчает иностранцам возможность заниматься инновационной деятельностью у себя на родине. Сегодня они могут выполнять высококлассную работу для высококлассных компаний, получать за нее достойное вознаграждение и никуда не уезжать. Как сказал президент Института международного образования Аллан Э. Гуд–ман, «Когда мир был круглым, они не могли вернуться домой, потому что дома их не ждала лаборатория, не ждал Интернет. Сегодня все это есть у них на родине, и поэтому они едут обратно. Теперь они говорят: «Дома мне удобно, уютнее, чем в Нью–Йорке, у меня будет хорошая работа, так что поедука я, пожалуй, домой». Данная тенденция началась даже раньше, чем проблемы с визами, возникшие после 11 сентября, сказал Гудман, и резюмировал: «Где–то в 2000 году приток мозгов начал сменяться оттоком».

В заявлении Национального научного совета отмечалось: «Начиная с 1980–х годов другие страны наращивали финансирование образования и обучения работников НИИ–отрасли более быстрыми темпами, чем Соединенные Штаты. Между 1993 и 1997 годами члены ОЭСР[11] увеличили число исследовательских вакансий в своих НИИ–отраслях на 23%, что более чем вдвое превосходит 11–процентный аналогичный показатель для США».

После событий 11 сентября, говорилось далее, замедлилась и выдача виз для студентов и работников НИИ–отрасли —процесс, вызванный как ограничениями по безопасности, так и сокращением числа поданных заявок. Государственный департамент США в 2001 году выпустил на 20% меньше виз для иностранных студентов, чем в 2000–м, и с каждым последующим годом тенденция продолжала углубляться. Хотя президенты университетов говорили мне в 2004 году, что ситуация начала выправляться и что Министерство внутренней безопасности пытается одновременно ускорить и упростить свои процедуры для иностранных студентов и ученых, много вреда уже было нанесено, и обстановка для иностранных студентов ц ученых, желающих работать в любых сферах, как–либо связанных с национальной безопасностью, становится настоящей проблемой. Поэтому уже не удивляют те данные, которые приводил эксперт «Нью–Йорк тайме» по проблемам образования Сэм Диллон в номере от 21 декабря 2004 года: «Количество заявок в американские вузы от абитуриентов–иностранцев за год упало на 28%, количество реально зачисленных — на 6%. Общее число принятых в университеты иностранцев, включая студенческие, аспирантские и последокторские программы, сократилось впервые за тридцать лет, показали результаты ежегодного учета численности, опубликованные этой осенью. В то же самое время в Англии, Германии и других странах наблюдается бум зачислений… Тогда как доля «китайских» заявок в американскую аспирантуру снизилась на 45%, некоторые европейские страны заявляют о наплыве китайцев, желающих получить докторскую степень в их университетах».

Этот неприличный секрет высокопоставленные лица корпоративной Америки выдавали мне лишь шепотом: когда они пересылают работу за рубеж, они не только экономят 75 % на зарплатах, они получают 100% роста производительности. Отчасти это объяснимо. Если вы закрываете низкооплачиваемое и непрестижное рабочее место в Америке — к примеру, место оператора колл–центра, — и открываете его в Индии, где оно престижно и хорошо оплачивается, вы получаете работника с большей мотивацией за меньшие деньги. «Наш неприличный секрет в том, что аутсорсинг не просто дешевле и эффективнее, — сказал мне американец, возглавляющий ТНК, которая базируется в Лондоне, — он дает огромный прирост в качестве и производительности». Один переподготовленный человек в Бангалоре, даже если не учитывать его низкую ставку, будет выполнять работу двух или трех европейцев — не говоря о том, что бангалорцы не требуют шестинедельного отпуска. «Пока вы думаете, что все дело в зарплате, — добавил он, — вы можете продолжать тешить свое самолюбие. Осознание того факта, что они просто лучше работают, станет для вас настоящим ударом».

Как–то спустя короткое время после моего индийского паломничества в аэропорту ко мне подошел молодой человек, который хотел обсудить мои колонки, написанные из Бангалора. Мы мило побеседовали, я попросил его визитку, и впоследствии у нас завязалась дружба по переписке. Зовут его Майк Аргелло, он живет в Сан–Антонио и работает архитектором компьютерных систем. Занимаясь высококлассным компьютерным проектированием, он может не опасаться иностранной конкуренции. Вдобавок, как оказалось, он еще и преподает информатику. В одном письме я спросил, что, по его мнению, нам, американцам, следует сделать, чтобы вернуть свои преимущества. В ответ он прислал следующее электронное сообщение:

Когда я преподавал в местном университете, меня обескураживало отношение к учебе многих студентов. Из всех, кто прошел через мои руки за шесть семестров, я бы смог нанять к себе на работу максимум двух. У остальных не было ни творческой жилки, ни умения решать проблемы, ни элементарного учебного энтузиазма. Как вы прекрасно знаете, главное преимущество индийцев перед китайцами и русскими — это знание английского. Но неправильно думать, что лучшие индийские разработчики превосходят американских. Они берут количеством человеческой массы, которую могут бросить на решение одной задачи. Те индийцы, с которыми я работаю, это лучшие из лучших. Они получали образование в индийских аналогах МТИ, и таких, как они, очень много. Если бы вы поприсутствовали на моих ежедневных совещаниях, вы бы быстро убедились, что огромную часть моего времени занимает общение с индийцами. Начальство в своей массе до сих пор считает, что индийцы занимаются только низкоквалифицированной доводкой компьютерных программ — тем, что называется «программной сборкой». Но, имея Linux и прочие технологии того же ряда, они начинают браться и за более дорогостоящее системное проектирование, а это считалось раньше прерогативой американцев. У них появилась возможность забраться повыше в технологической пищевой цепочке, уравнять свои шансы с нашими. При таком раскладе дело уже сводится исключительно к конкуренции мозгов, и здесь им есть чем похвастаться. С технологической точки зрения, мир уже стал плоским и продолжает делаться еще более плоским (если это вообще возможно). Две единственных сферы, где индийцы мне еще не встречались, это сетевая архитектура и системная архитектура, но это лишь вопрос времени. Индийцы очень умны, и, находясь в постоянном взаимодействии с нашими системными архитекторами, они быстро схватывают, как части IT–головоломки складываются в единое целое… Если бы Конгресс принял закон, запрещающий ввоз индийских кадров, у нас на руках остались бы крупные программные системы без единого человека, который бы понимал в них что к чему. Жаль, что в руководстве компьютерной отрасли так много технически неграмотных людей, они даже не догадываются, как себя подставляют… Я эксперт по информационным системам, а не экономист, но я знаю, что высокооплачиваемую позицию должен занимать тот, кто производит большую стоимость. Экономика создает места и в низкостоимостном, и в высокостоимостном сегменте, но у нас все больше высокостоимостных позиций становятся недосягаемыми для многих. Низкий уровень образования равняется низкому уровню жизни, вот и вся наука, и американцы сегодня все чаще узнают ее на себе. Многие никак не поймут, что для высокой зарплаты у них слишком низкий потолок. Я называю это синдромом «американского идола»: вы когда–нибудь видели реакцию участников, когда ведущий Саймон Кауэлл сообщает, что они бездарны, — они смотрят на него ошарашенно и просто не могут поверить своим ушам. Очень надеюсь, что мне никогда не придется пережить такое же разочарование.

Зимой 2004 года мы беседовали в Токио за чашкой чая с Ричардом Ч. Ку, главным экономистом Исследовательского института Номура. Я испробовал на нем свою гипотезу «плоскостного коэффициента» — о том, что чем более плоской является страна, то есть чем меньше у нее природных ресурсов, тем большего благополучия она добьется в плоском мире. Идеальная страна в плоском мире — это страна, у которой вообще нет природных ресурсов, потому что таким странам, как правило, приходится копать внутрь себя. Вместо того чтобы бурить скважины, они вынуждены черпать богатство из энергии, предприимчивости, творческих и умственных способностей своего населения. Тайвань — голый кусок суши посреди моря, которое постоянно бороздят тайфуны, его полезные ресурсы исчерпываются активностью, честолюбием и одаренностью островитян — и сегодня он уже обладает третьими по величине в мире финансовыми запасами. Успех Гонконга, Японии, Южной Кореи и юго–восточного Китая вполне объясняется тем же самым плоскостным коэффициентом.

«Я американец тайваньского происхождения, мой отец из Тайваня, а мать японка, — сказал Ку. — Я родился в Японии и ходил в японскую начальную школу, потом мы переехали в США. В Китае есть поговорка «Что оказалось в твоей голове или в твоей утробе, никто у тебя больше не отнимет». В этом регионе такое отношение к жизни закреплено на уровне генов. Ты должен учиться не жалея сил и двигаться вперед. Мои учителя говорили мне с самого детства: «Мы никогда не сможем жить, как живут люди в Америке и Канаде, у нас нет ресурсов. Мы должны упорно учиться, упорно работать и упорно экспортировать»»

Несколько недель спустя я завтракал в Вашингтоне с главой «24/7 Кастомер», П. В. Каннаном. В том, что касается плоского мира, сказал он, у него есть только один вопрос: «Готова ли Америка? Нет, не готова… Вы стали несколько самодовольны и медлительны, в то время как люди, впервые выходящие на глобальное поле (в результате тройного слияния), по–настоящему ненасытны. Иммигрант всегда голоден — ведь у него нет запасного плана».

Еще какое–то время спустя я прочитал колонку экономического обозревателя «Вашингтон пост» Стивена Перлстайна, озаглавленную «Капиталистический занавес над Европой». 23 июля 2004 года из польского города Вроцлава Перлстайн писал: «Европу снова перегородил занавес. На одной его стороне надежда, оптимизм, раскрепощение и перспектива лучшей жизни. На другой — страх, пессимизм, удавка правительственных ограничений и чувство, что все лучшее осталось в прошлом». Этот новый занавес, утверждал Перлстайн, обозначил границу, разделившую Восточную Европу, которая встречает капитализм с распростертыми объятиями, и Западную, которая отчаянно стремится поскорее его спровадить.

«Как бы то ни было, похоже, что на этот раз Восток возьмет верх, — продолжал он. — Человеческая энергия и ощущение Открывшихся возможностей здесь настолько реальны, что, кажется, их даже можно потрогать… Деньги и компании идут сюда широким потоком — и не только престижные марки вроде «Бомбардье», «Сименс», «Уирпул», «Тойота», «Вольво», но и вся армия поставщиков, которая неизбежно подтянется какое–то время спустя. Поначалу большинство новых рабочих мест открывалось в среднеквалифицированном сегменте рынка. Теперь сюда пришла и конструкторско–инженерная работа, она имеет серьезную подпитку в крупнейшей концентрации выпускников вузов, которая существует в Восточной Европе… Секрет этого прогресса не только в низких зарплатах. Он связан еще и с настроем людей, которые не гнушаются никакой работой и делают все необходимое, чтобы преуспеть: будь то производство компонентов для иностранных заказчиков, или работа по выходным, или отказ от привычного времени отпуска — все, что в Западной Европе почти неизбежно привело бы к затяжным трудовым спорам и переговорам с работодателем. «Люди у меня на родине не имеют ни малейшего понятия, как радикально им нужно изменить свои привычки, если они хотят сохранить то, что имеют, — сказал Хосе Угарте, баск, возглавляющий отдел производства бытовых приборов испанского промышленного гиганта «Мондрагон». — Им угрожает серьезнейшая опасность. Они не понимают, как стремительно меняется обстановка»… Здесь, во Вроцлаве, людьми движет не столько мечта разбогатеть, сколько твердое намерение сделать все необходимое, пожертвовать всем, чем нужно, реформировать все, что нужно, чтобы ликвидировать отставание от Запада. Именно сознание собственной правоты и целеустремленность, сказал мэр Вроцлава Рафал Дуткевич, являются главными факторами, делающими восточноевропейцев такой серьезной угрозой для «общества праздного времяпрепровождения по другую сторону занавеса»».

Та же тема часто всплывала и в моих разговорах с чиновниками, ответственными за выдачу виз в американском посольстве в Пекине. Один из них сказал мне следующее: «Я полагаю, американцы все еще не открыли глаза на всю грандиозность произошедших перемен. Любой, кто приезжает сюда ко мне из Америки, испытывает настоящий шок. Среднестатистический ребенок в США растет в богатой стране со множеством перспектив, часто он сын образованных и обеспеченных родителей и оттого воспринимает свои привилегии как само собой разумеющиеся. Грубая реальность, о которой он пока не подозревает, заключается в том, что через пятнадцать лет человек по фамилии By будет его начальником, а человек по фамилии Чжу — врачом, у которого он лечится. Настоящая конкуренция сегодня только вызревает, а большинство подростков подходит к двадцатилетнему рубежу, не имея об этом ни малейшего представления».

Когда я спросил Билла Гейтса, что он думает о часто упоминаемом образовательном превосходстве американцев — о том, что наш подход делает акцент не на механическом зазубривании, а на творческой самореализации, — он был на редкость категоричен. По его словам, те, кто считает, что «механическая» система Китая или Японии якобы не способна производить конкурентоспособных творцов, не знают, что говорят:«Я никогда не встречал программиста, который не знал бы таблицы умножения… У кого самые новаторские видеоигры? У японцев! В этой области я не видел ни одного так называемого «зубрилы». Японцы среди моих лучших разработчике. Вообще, чтобы делать что–то новое, необходимо знать что–то старое».

1 В который раз подчеркну: молодые китайцы, индийцы и поляки гонят нас не по нисходящей, а по восходящей. Они не Хотят на нас работать, они даже не хотят быть нами. Они хотят доминировать — в данном случае это значит создавать передовые компании, на которые люди всего мира будут смотреть с завистью и работать на которые будут стремиться. Они никоим образом не удовлетворены достигнутым. Я разговаривал с одним американским китайцем из «Майкрософта», который сопровождает Билла Гейтса в его поездках в Китай. Он сказал, что куда бы тот ни приехал, повсюду в Китае его ждут. Молодежь скупает билеты у спекулянтов и забивает залы выступлений битком — с единственной целью услышать Гейтса. То же самое происходит с Джерри Йенгом, основателем Yahoo!.

В современном Китае Билл Гейтс — это Бритни Спирс. В современной Америке Бритни Спирс — это Бритни Спирс. Вот в чем наша проблема.

Все сказанное помогает понять и третий неприличный секрет: многие рабочие места, которые сегодня утекают за границу, это Места в высокостоимостном секторе экономики. И не только потому, что специалисты там дешевле, но и потому, что многие из них образованы не хуже американцев, а иногда и лучше. В Китае, где живет 1,3 млрд человек и где университеты начинают пробиваться в верхние строчки мировых рейтингов, борьба за вакансии самая беспощадная. Косяк математическо—естественно—научной молоди, который сегодня плывет вверх по течению в Китае к нерестовым стоянкам в виде ведущих университетов или крупных иностранных компаний, состоит из весьма неглупой и пробивной рыбешки. В «Майкрософт», говоря о своем исследовательском центре в Пекине, одном из самых лакомых мест для тамошних научно–инженерных кадров, любят повторять: «Не забывайте, в Китае, если ты — один на миллион, у тебя как минимум 1300 конкурентов».

Так что любой специалист, которому удалось добраться до исследовательского центра «Майкрософт» в Пекине, доказал свою исключительность уже самим этим фактом.

Возьмите Международную ярмарку вакансий в научно–инженерной сфере, проводимую ежегодно компанией «Интел». В ней принимают участие порядка сорока стран, которые выдвигают своих кандидатов через местные филиалы или связанные с «Интел» структуры. Согласно данным самой компании, в 2004 году через ярмарку прошло около 65 000 американских подростков. Что говорят данные по Китаю? Будучи в Пекине, я задал этот вопрос Ви Тэн Тану, президенту «Интел Чайна». В Китае, ответил он, существует аналогичная национальная ярмарка, которая работает как селекционное подразделение ярмарки «Интел». «Почти каждая провинция присылает своих студентов на этот смотр, — сказал Тан. — В нашем соревновании задействовано шесть миллионов подростков, хотя, следует уточнить, не все из них претендуют на самые высокие позиции… Знаете, в любом случае они относятся к этому чрезвычайно серьезно. Тех, кого отбирают для поездки на международную ярмарку, автоматически освобождают от вступительных экзаменов в вуз». К тому же они могут выбрать для обучения практически любой университет в Китае. На Международной научной ярмарке 2004 года Китай взял тридцать пять наград — больше, чем любая другая азиатская страна, — в том числе одну из трех главных.

У «Майкрософт» есть три исследовательских центра: в английском Кембридже, в Редмонде, штат Вашингтон (штаб–квартира), и в Пекине. Билл Гейтс рассказал мне, что через пару лет после своего открытия в 1998 году «Майкрософт ри–СрчЭйша» — под таким именем известен пекинский центр — сделался самым производительным исследовательским филиалом корпорации «в плане качества идей, которые они предлагают. Это что–то невероятное».

Кай–Фу Ли — должностное лицо компании, которому Гейтс поручил открыть пекинский центр, — на мой первый «опрос: «Как вам удалось набрать персонал?» рассказал, что его команда объездила университеты по всему Китаю и про его устроила отбор среди аспирантов и докторов с помощью есгов: на математику, интеллектуальный уровень и программирование.

«В первый год у нас было порядка 2000 человек, прошедщих тестирование», — сказал он. Из 2000 с помощью дополнительных тестов они отсеяли 400 кандидатов, затем 150, и «в конце концов наняли двадцать человек». С каждым подписали двухлетний контракт и сообщили, что по его истечении в Зависимости от качества работы с ними заключат долгосрочный контракт или присудят последокторскую степень. Да–да, никакой ошибки: китайское правительство дало «Майкрософт рисеч Эйша» право присуждать научные степени. Из первых двадцати сотрудников до последней ступени добрались двенадцать. На следующий год тестирование проводилось уже среди 4000 человек. «После этого, — сказал Ли, — мы отказались от практики тестирования. К тому времени нас уже знали как работодателя номер один, у нас хотели работать все китайские компьютерщики и математики… Мы лично знали Всех аспирантов и профессоров. Профессора посылали нам своих лучших учеников с сознанием, что если те не подойдут 50, нашим параметрам, это отразится на их собственной репутации. Теперь у нас все налажено: лучшие профессора лучших университетов рекомендуют нам своих лучших студентов. Многие из них собираются получать степень в Стэнфорде или МТИ, но сперва хотят провести пару лет на стажировке в «Майкрософт», чтобы на выходе иметь рекомендательное Письмо, гарантирующее, что МТИ может их брать, не задумываясь». Сегодня в китайской лаборатории «Майкрософт» постоянно работает больше двухсот молодых исследователей и еще четыреста выполняют разовые проекты — это своеобразный трудовой резерв компании.

«Они воспринимают свое место как шанс обеспечить материальное благополучие, который выпадает раз в жизни, — сказал Ли о сотрудниках «Майкрософт рисеч Эйша». — Их родители собственными глазами видели культурную революцию. Максимум чего каждый из них мог добиться, это стать профессором, иметь небольшой приработок на стороне — потому что китайские профессора получают мизерные деньги — и, может быть, опубликовать одну чахлую статью в научном журнале. Здесь же они не занимаются ничем, кроме научной работы, и имеют в своем распоряжении прекрасную технику и огромные ресурсы. Администрирование их не касается — для этого мы нанимаем специальных людей. Знаете, они просто не могут поверить свалившемуся на них счастью: по собственной воле трудятся по пятнадцать–восемнадцать часов в день и еще приходят в выходные. Они работают в праздники, потому что попасть в «Майкрософт» было их мечтой». Ли, который служил в других высокотехнологических компаниях перед тем как перейти в «Майкрософт», признался, что до «Майкрософт рисеч Эйша» он еще не видел исследовательской лаборатории, которая бы работала с энтузиазмом вновь открывшейся компании.

«Если приходите к нам в центр в два часа ночи, в нем полно людей, приходите в восемь утра — та же картина», — сказал он.

По мнению Ли, «Майкрософт» как американская компания только повышает свои ставки, привлекая всех этих людей. «Теперь у нас на двести блестящих специалистов больше — на двести авторов патентов и творцов интеллектуальной собственности. Эти двести человек не отнимают места у двухсот американцев в Редмонде. Они занимаются оригинальными исследованиями, результаты которых применимы в глобальном масштабе».

«Майкрософт рисеч Эйша» уже заработал себе международную репутацию поставщика ведущих специалистов на наиболее важные научные конференции и передовых статей в наиболее важные научные журналы. «Эта культура, которая достроила Великую стену, — добавил Ли. — Упорство и целеустремленность — ее отличительные признаки». У Китая, пояснил он, одновременно развиты комплекс превосходства и комплекс неполноценности, и именно поэтому гонка, в которую он вступил с американцами, это гонка к вершинам, а не наоборот. Среди китайцев широко распространено представление, что их родина была когда–то великой страной, что она не успевала в прошлом, но в настоящий момент серьезно отстает и вынуждена догонять вырвавшихся вперед. «Поэтому Здесь есть и патриотический импульс, — сказал он. — Если Каша лаборатория будет не хуже редмондской, это подстегнет национальную гордость».

Подобная установка на завоевание командных высот в Научно–техническом образовании — то, что совершенно отсутствует сегодня в Соединенных Штатах.

Процитирую руководителя «Интел» Крейга Баррета: «США Обеспечат себе завтрашнее технологическое лидерство, инновации и рабочие места только под гарантии сегодняшней приверженности финансированию фундаментальных исследован». Согласно докладу, опубликованному в 2004 году промышленно–образовательной коалицией «Рабочая группа по перспективам американских инноваций», фундаментальные исследования, проведенные в ведущих университетах США, — в области химии, физики, нанотехнологии, геномики и полупроводниковой технологии — породили 4000 вновь образованных компаний, в которых работало 1,1 млн человек и совокупный объем продаж которых составил 232 млрд долларов. Но чтобы обеспечить дальнейший прогресс, говорилось в докладе, требуется ежегодное 10–12–процентное увеличение бюджета ключевых финансовых агентств в сфере науки: Национального института науки и техники, Национального научного фонда, Управления науки Министерства энергетики и исследовательских институтов Министерства обороны.

К сожалению, констатировала рабочая группа, федеральные ассигнования на физико–математические и инженерные науки, в долях от ВВП, были урезаны за период между 1970 и 2000 годами на 37%. Таким образом, в период, когда нам нужно удваивать инвестиции в фундаментальные исследования, чтобы компенсировать недостаточную целеустремленность и понижающийся образовательный уровень, мы, наоборот, их сокращаем.

Когда администрация Буша и республиканский Конгресс приняли решение урезать финансирование Национального научного фонда на 2005 год, конгрессмен–республиканец от Миссури Берн Элерс возвысил свой одинокий голос, чтобы заявить: «Я понимаю, что в свете фискальных ограничений часто необходимо принимать непростые решения. Но я не понимаю, какой расчет стоит за решением вывести науку из числа наших приоритетов. Тем же актом, который сокращает бюджет Национального научного фонда, мы увеличиваем расходную часть национального бюджета на финансовый 2005 год — таким образом очевидно, что и в условиях строгой фискальной политики мы могли бы изыскать дополнительные средства на фундаментальные исследования. Но мы не только не пытаемся нейтрализовать инфляционный рост, мы фактически уменьшаем долю фундаментальных исследований в совокупном бюджете. Это решение демонстрирует опасное безразличие к будущему нации, и меня одновременно тревожит и удивляет, как мы могли пойти на этот шаг в то время, когда другие страны продолжают превосходить нас в математико–научном образовании и выделяют все больше средств на фундаментальные исследования. Нельзя надеяться выиграть битву за рабочие места у наших иностранных конкурентов, если мы не будем иметь хорошо подготовленного и обученного трудоспособного населения».

Да, такие надежды напрасны, и последствия губительного подхода уже начинают сказываться. Согласно данным Национального научного совета, с 1992 года доля всех научных статей, написанных американцами, сократилась на 10%. Доля американских статей, опубликованных в ведущем органе физической науки, журнале «Физикал ревю», с 1983 года упала с 61 до 29%. Мы становимся свидетелями целой волны патентов, регистрируемых азиатскими странами. С 1980 по 2003 год доля Японии среди промышленных патентов выросла с 12 до 21 %, Тайваня — с 0 до 3 %. Доля США за период с 1980 года наоборот упала с 60 до 50%.

Любой непредвзятый анализ проблемы должен учесть и мнение скептиков в данном вопросе: небеса не рушатся, говорят они, ученые и представители технологических отраслей скорее всего раздувают масштабы проблемы, чтобы обеспечить неоскудевающий приток наличности. В статье от 10 мая 2004 года «Сан–Франциско кроникл» привела слова Дэниела С. Гринберга, бывшего редактора отдела новостей журнала «Сайенс» и автора книги «Наука, деньги и политика»: «Вашингтонская наука (в лице лоббистов) всегда отличалась своей ненасытностью. Вы удваиваете бюджет Национального института здравоохранения раз в пять лет (в очередной раз это случилось совсем недавно), и они (все равно) продолжают кричать на всех углах: «Нам не хватает денег»». Одновременно Гринберг выразил сомнения в том, что лоббисты от науки корректно подают публике некоторые статистические данные, в той же статье «Кроникл» Гринберг говорил: «Чтобы увидеть тенденции научного мира в соответствующем контексте, иногда достаточно вместо голых цифр процентов взять реальное число опубликованных работ. Новость, что число китайских научных публикаций увеличилось вчетверо между 1986 и 1999 годами, сперва потрясает нас. Но мы несколько оправляемся от шока, когда узнаем, что реальное число публикаций выросло с 2911 до 11 675. На фоне этого американцы опубликовали почти треть научных статей во всем мире — 163 526 из 528 643. Другими словами, государство с населением, почти вчетверо превосходящим население США, опубликовало 4»1999 году лишь четырнадцатую часть того, что опубликовали.

Я считаю, что определенная доза скепсиса никогда не помешает. Но я также считаю, что скептикам следует внимательнее присмотреться к выравниванию мира и осознать, что текущие тенденции могут измениться очень скоро. Поэтому я отдаю предпочтение подходу Ширли Энн Джексон: сегодня небеса не рушатся, но это может случиться через пятнадцать двадцать лет, если мы не изменим себя, и одновременно все свидетельствует о том, что пока мы не собираемся этого делать, особенно в вопросах всеобщего образования — здесь пока надеяться не на что. Американская общеобразовательная система попросту не способствует появлению достаточного количества будущих математиков, ученых, инженеров. Моя жена, которая преподает первоклассникам чтение в местной школе, получает «Эдьюкейшн уик» — всеамериканский учительский журнал. Однажды она показала мне статью от 28 июля 2004 года, озаглавленную «Дети иммигрантов занимают первые места на математических и научных олимпиадах».

В ней говорилось следующее: «Согласно исследованию Национального фонда американской политики, 60% учеников с наилучшими показателями в научных дисциплинах и 65% с наилучшими показателями в математических дисциплинах являются детьми недавних иммигрантов… Данные были получены на основе анализа результатов трех крупных школьных состязаний: ярмарки научных талантов под эгидой компании «Интел», отборочного конкурса в команду США на Международной математической олимпиаде, и отборочного конкурса в команду США по физике». Автор исследования объясняет успех детей иммигрантов «в том числе заботой их родителей о рациональном использовании учебного времени», писал «Эдьюкейшн уик». «Многие родители–иммигранты поощряют увлечение своих детей математическими и научными интересами, считая, что развитие соответствующих навыков способно обеспечить им солидные карьерные перспективы и обезопасить их от предвзятого отношения и отсутствия связей на рабочем месте… Оказалось, что у достаточно большого процента охваченных исследованием школьников родители находятся в США по визе Н–1 В, предназначенной для профессионалов. Высшие должностные лица США, которые поддерживают избыточно ограничительные меры в отношении иммиграции, должны понимать, что они рискуют перекрыть канал стабильного поступления на наш рынок квалифицированного технического и научного персонала», — сказал автор исследования и исполнительный директор фонда Стюарт Андерсон. В статье рассказывалось о восемнадцатилетнем Андрее Мунтяну, финалисте конкурса «Интел» в 2004 году, чьи родители переехали в США из Румынии пятью годами раньше. После переезда Мунтяну пошел в седьмой класс американской школы и обнаружил несоответствие материала с тем, который им преподавали в румынской: «На математике, физике, химии мы проходили то же самое, что я проходил в Румынии в четвертом классе».

Соединенные Штаты все еще удерживают первое место в последипломном научно–техническом образовании и в исследованиях, которые проводятся на базе университетов. Но при той скорости, с которой в Китае увеличивается приток выпускников вузов, при том, что качество самих вузов растет год от года, «они выйдут на наш уровень где–то в пределах десятилетия, — сказал Крейг Баррет. — Мы не готовим нужного объема кадров, мы не удерживаем свое лидерство ни в инфраструктуре, ни в новых идеях, и мы либо оставляем на том же уровне инвестиции в науку, либо, с учетом инфляции, даже сокращаем их».

Каждые четыре года США участвуют в исследовании «Международные тенденции в математике и науке», которое оценивает показатели учеников, закончивших четвертый и Йосьмой классы. Последнее такое исследование (2004) охватило около полумиллиона школьников из сорока одной страды, говорящих на тридцати языках, — став самым масштабным в истории международным исследовательским проектом в области образования.

Результаты этого исследования (сами тесты проводились в 2003 году) продемонстрировали, что американские школьники лишь незначительно улучшили свои показатели по сравнению с 2000 годом: тогда учащиеся Америки обнаружили свою абсолютную слабость по сравнению с учащимися других развитых стран. «Ассошиейтед пресс» 4 декабря 2004 года сообщило, что американские восьмиклассники улучшили свои оценки по математике и наукам с 1995 года (тогда исследование проводилось в первый раз), но в основном это улучшение пришлось на период 1995–1999 гг., а не на последние годы.

Лучшие оценки восьмиклассников по сравнению с 1999 годом вывели США на более высокое место по сравнению с другими странами. Однако оценки американских четвероклассников остались на том же уровне с 1995 года, и это не может не тревожить, так как по сравнению с другими странами, которые улучшили эти показатели, мы откатились на более низкое место, «Азиатские страны задают темп в научно–математическом просвещении молодежи, — сказала «Ассошиейтед пресс» Айна Миллз, один из директоров Международного исследовательского центра при Бостонском колледже, который проводит эти тесты. — В частности, высшие результаты в математике показали 44% сингапурских восьмиклассников и 38% тайваньских. Для США аналогичный показатель составил только 7% ». В том же декабре 2004 года были опубликованы результаты другого международного исследования — «Программы международной оценки школьников», и, согласно им, пятнадцатилетние американцы не дотягивают даже до среднего уровня в том, что касается применения математических навыков для решения жизненных задач.

После этого не удивляет история, рассказанная мне президентом Университета Джонса Хопкинса Биллом Броди: «Больше 60% наших аспирантов — из–за границы, в основном из Азии. В какой–то момент четыре года назад оказалось, что все наши аспиранты–математики — из КНР. Я узнал об этом только потому, что мы используем аспирантов как ассистентов преподавателей, а многие из этих китайцев, как выяснилось, слишком плохо владели английским, чтобы преподавать» — родители одного из студентов написали Броди, что их сын не понимает своего преподавателя из–за его сильного китайского акцента и плохого английского.

Не удивляет и то, что все до единой крупные компании, с руководством которых я беседовал, готовя эту книгу, вкладывают значительные средства в развитие НИОКР за рубежом. Это не «иди туда, где деньги» — это «иди туда, где мозги».

«Наука и математика — это всемирный язык техники, — сказала Трейси Кун, директор «Интел» по корпоративным делам, ответственная за политику компании в вопросах совершенствования научного образования. — Они тащат за собой технический прогресс, и вместе с ним — наше благосостояние. Если наши дети будут вырастать без знания этого языка, им нечем будет конкурировать. Мы не занимаемся производством где–то в другом месте. Наша компания была основана здесь, а у нас всего два вида сырья — песок, которого у нас достаточно, и таланты, которых не то чтобы очень».

«Мы видели две вещи, — продолжила она. — Мы видели, что в интересующих нашу отрасль дисциплинах число американских студентов и аспирантов уменьшалось и в абсолютных цифрах, и относительно других стран. В нашей системе среднего образования мы справлялись с ситуацией на уровне четвертого класса, мы были середнячками на уровне восьмого, на уровне же двенадцатого мы были почти на самом дне списка — если судить по международным математическим тестам. То есть чем дольше дети оставались в школе, тем они были невежественнее… Часто школьники теряют интерес из–за плохих учителей. Знаете, как в том старом анекдоте, где футбольный тренер учит детей математике, — у множества людей просто отсутствует необходимая подготовка, они не могут сделать свой предмет доступным и интересным». Одна из проблем с исправлением этой ситуации, сказала Кун, в том, что образование в Америке носит относительно децентрализованный и разрозненный характер. Если «Интел» приходит в Индию, Китай или Иорданию с программой повышения квалификации, которая должна усилить интерес к преподаванию наук, в нашем распоряжении все без исключения Школы страны. В Америке государственные школы находятся вод надзором правительств пятидесяти штатов. «Интел» спонсирует университетские исследования, ориентируясь на выгоду для развития своих собственных продуктов, и все больше и больше присматривается к состоянию дел в базовой образовательной системе — откуда и университеты, и рынок труда вообще черпают свое пополнение.

«Что–нибудь здесь изменилось? Нет, никаких особенных Изменений не видно», — констатировала Кун. Поэтому «Интел» лоббирует в Службе иммиграции и натурализации увеличение квоты рабочих виз на иностранных высококвалифицированных инженеров. «Если посмотреть, кого мы нанимаем — я имею в виду инженеров с магистерскими и докторскими степенями в стекловолоконной оптике и высокосложной компьютерной архитектуре, — видно, что чем выше по цепочке от бакалавра до доктора, тем больше выпускников главных вузов в этих областях являются иностранцами. А что еще делать? Годами Америка могла рассчитывать на то, что у нее по–прежнему лучшая в мире система высшего образования. Просчеты в среднем образовании мы компенсировали за счет привлечения лучших студентов из–за границы. Но теперь и прибывающих не так много, и остающихся тоже… У нас нет монополии на них, и мало–помалу мы утратим право отбирать лучших из лучших. Выпускники вузов, если они специализируются в высокотехнологических дисциплинах, которые принципиально важны для нашей отрасли, должны получать грин–карту прямо с дипломом».

По всей видимости, число молодых людей, желавших стать адвокатами, стало перевешивать число тех, кто собирался стать учеными и инженерами, где–то в 1970–х — начале 1980–х. Затем, в 1990–е, времена интернет–бума, будущие ученые и юристы уступили новой волне — студентам бизнес–школ и охотникам за МВА. Можно лишь надеяться, что образовательный рынок откликнется на текущий дефицит инженеров и ученых и в который раз изменит приоритеты молодежи.

«Компания «Интел» вынуждена идти туда, где есть интеллект, — сказала Кун. — Не забывайте, наши микросхемы делаются из двух материалов: песка и мозгов, и сегодня мозги стали нашей основной проблемой… Нам будет нужна более эффективная и разрешительная иммиграционная политика, если мы хотим нанимать людей, которые пожелают остаться. В ином случае мы просто уйдем туда, куда уйдут они, — у нас нет выбора. Я не говорю об обработчиках данных, о тех, кто приходит к нам с бакалавриатом по информатике. Я говорю о высококлассных специалистах. Мы только что открыли целый инженерный филиал в России — каких еще вам нужно доказательств «недоспециализации»! Мы элементарно добираем штат — нам больше ничего не остается!»

Постойте, разве немы выиграли «холодную войну»? Если одна из главных высокотехнологических компаний Америки оказывается вынуждена пополнять свой штат инженеров в бывшем Советском Союзе, где единственной уцелевшей вещью, кажется, является старая математико–научная школа, это значит, мы сейчас в самом разгаре тихого кризиса. В который раз подчеркну: в плоском мире границы знаний раздвигаются все шире и шире, все быстрее и быстрее. А поэтому компаниям нужны мозги: не только для того, чтобы удерживаться на передовых рубежах, но и для того, чтобы двигать их дальше в будущее. Только так рождаются новые революционные лекарства, новые компьютерные программы, новая техника. Америке необходимо либо выращивать свой интеллектуальный потенциал самостоятельно, либо ввозить его из–за рубежа — в идеале и то и другое, — чтобы сохранить в XXI веке мировое лидерство, завоеванное ею в XX веке. А этого как раз и не происходит.

«Меня сегодня беспокоят две вещи, — сказал Ричард А. Рашид, начальник исследовательского подразделения «Майкрософт». — Во–первых, то, что мы почти перекрыли канал снабжения нашего рынка интеллектуальными кадрами. Если правда, что у нас самые лучшие в мире университеты и самые благоприятные карьерные возможности, это вещи, которые работают на мозговом топливе. Мы стремимся создать систему защиты страны от проникновения «нежелательного элемента», но пока правительство значительно больше преуспело в том, чтобы не пустить в нее всех желательных. Довольно солидный процент наших лучших выпускников в научно–инженерных дисциплинах родился в других странах, но остался здесь. Эти люди открывают компании, преподают в университетах, двигают наш экономический рост, мы нуждаемся в них. В мире, где интеллект — один из самых важных товаров, чем больше умных людей ты имеешь, тем лучше для тебя.

Во–вторых, — сказал Рашид, — мы из рук вон плохо справляемся с тем, чтобы донести до подрастающего поколения роль научно–технических профессий в улучшении жизни на планете. Ведь благодаря инженерам и ученым в нашей жизни появилось столько хорошего. Но вы говорите со школьниками о том, чтобы изменить мир к лучшему и карьера компьютерщика в этом плане их совсем не прельщает. Поразительно, но сегодня практически невозможно увлечь программированием слабый пол — чем дальше, тем меньше. В средней школе девочкам внушают представление, что с такой профессией ничего хорошего их в жизни не ждет. В результате наша система не выпускает достаточно людей, желающих обучаться на программистов и инженеров, и если мы перекрываем канал из–за границы, сочетание этих двух факторов в пятнадцати–двадцати летней перспективе способно поставить нас перед серьезной потенциальной проблемой. Вы обнаружите, что остались без подготовленных кадров, исчерпали человеческую энергию в тех областях, в которых она вам будет всего нужнее».

Ричард Рашид из «Майкрософт» на Северо–Западе, Трейск Кун из «Интел» в Силиконовой долине, Ширли Энн Джексон из Ренсселэра на Восточном побережье — из тех, кто понимает эти проблемы лучше прочих, потому что ближе всего сталкивается с ними, хотят донести до нас одно и то же: поскольку на созревание ученого или квалифицированного инженера требуется пятнадцать лет, начиная с того момента, когда он впервые увлекается наукой в начальной школе, мы должны принять самые срочные меры, требующие участия всех заинтересованных лиц, устранения всех препятствий и безотказного финансирования, чтобы реформировать нашу систему научно–технического образования. То, что мы не делаем этого в настоящий момент, и есть наш тихий кризис. Потому что учеными и инженерами не родятся, их подготовка и образование представляют собой длительный и сложный процесс. Потому что, леди и джентльмены, наука и впрямь не так проста, как кажется.

У нас есть силы придать цивилизации ту форму, какую мы захотим. Но чтобы построить такое общество, нам нужна ваша воля, ваш труд, ваши сердца. Люди, когда–то прибывшие на эту землю, не просто хотели создать новую страну. Они мечтали создать новый мир. И сегодня я приехал в ваш университет, чтобы сказать: вы можете сделать их мечту нашей реальностью. Поэтому возьмемся прямо сейчас, не откладывая, за нашу общую работу — чтобы в будущем люди могли оглянуться назад и сказать: «В ту эпоху, после долгого и трудного пути, человечество наконец обратило достижения своего гения к обогащению своей жизни.

Линдон Б. Джонсон, речь «Великое общество», 1964

Как человек, выросший в эпоху «холодной войны», я всегда буду помнить те моменты, когда во время езды по безлюдной трассе радио–музыка внезапно прерывалась и сменивший ее в эфире зловещий голос объявлял: «Внимание, проверка экстренной системы вещания» — после чего следовали тридцать секунд пронзительного завывания сирены. К счастью, во время «холодной войны» мы так и не дождались, когда диктор скажет: «Внимание, это не проверка». Но именно такое объявление я намерен сделать теперь: «Это не проверка».

Долгосрочные перспективы, которые выравнивание мира открывает перед Соединенными Штатами, и благоприятные, и неблагоприятные, имеют чрезвычайно важное значение. Следовательно, способность выживать, ведя себя так, как мы привыкли, — то есть не всегда заботясь о сохранении и обогащении секретов нашего сиропа, — перестанет быть самодостаточной. «При таком богатстве, какое есть у нас, просто поразительно, как мало мы делаем для развития своих соревновательных преимуществ, — сказал Динакар Сингх, американец индийского происхождения, управляющий хедж–фондами. — Мы живем в мире, который теперь обладает системой, позволяющей объединиться нескольким миллиардам человек. Пора бы на секунду остановиться и подумать, что это значит. Было бы такой удачей, если бы все, что мы знали раньше, осталось на своих местах, — но теперь кое–что, мягко говоря, нужно учиться делать по–другому. Нам требуется гораздо более осмысленная политическая дискуссия внутри страны. Плоский мир, — заявил Сингх, — теперь как тот слон, которого сложно не заметить, и в связи с ним есть только два вопроса: что он сделает с нами? и что мы будем делать с ним?»

Если данный этап американской истории имеет какой–то аналог в прошлом, то это самый разгар «холодной войны», 1957 год, когда Советский Союз вырвался вперед Америки в космической гонке и запустил свой спутник. Да, многое разделяет ту эпоху и нынешнюю. Главный вызов того времени исходил от стремившихся повсюду воздвигать стены; сегодня главным вызовом Америке является то обстоятельство, что стены рушатся одна за другой и все остальные государства получают возможность соревноваться с нами лицом к лицу. Главный вызов прошлого исходил от стран, исповедовавших крайний коммунизм: России, Китая, Северной Кореи. Главный вызов текущего момента исходит от тех, кто исповедует экстремальный капитализм: Китая, Индии, Южной Кореи. Главной целью в те годы являлось построение сильного государства; главной целью нашей эпохи является формирование сильной личности.

Но у нашей эпохи с «холодной войной» есть и общее: чтобы ответить на вызов выравнивания, от нас требуются столь же масштабные, энергичные и сконцентрированные усилия, как и для отпора коммунизму. Нам требуется создать свой вариант кеннедиевских «Новых рубежей» и джонсоновского «Великого общества», который придется впору веку плоскости. Нам требуется президент, который способен призвать нацию к интеллектуальному развитию и упорному труду на ниве естественных наук, математики, инженерного дела — ради достижения новых рубежей знания, которые в плоском море стремительно отодвигаются все дальше в будущее. И нам требуется великое общество, которое будет подстегивать правительство к ,созданию инфраструктуры, страховочной системы, институциональной сети, дающей каждому американцу шанс повысить свою трудоустраиваемость в эпоху, когда больше никто не может рассчитывать на гарантии пожизненного трудоустройства. Собственное видение этой политики я называю сострадательным выравниванием.

Побудить американцев сплотиться под лозунгом сострадательного выравнивания гораздо труднее, чем объединить их угрозой антикоммунизма. «Транслировать чувство опасности национального масштаба намного проще, чем чувство опасности уровня отдельного человека», — сказал эксперт по вопросам внешней политики из Университета Джонса Хопкинса Майкл Мандельбаум. Экономическое состязание, уже не раз говорилось, не похоже на военное — оно всегда может быть обоюдовыигрышным. Но иногда я жалею, что экономика так отличается от войны. Во время «холодной войны» мы собственными глазами видели парады ракет на Красной площади. Мы все, от одного края страны до другого, были преисполнены страха, и нашим политикам приходилось всерьез заботиться о том, чтобы нужным образом распределять ресурсы и образовательные программы: Америке ни в коем случае нельзя было отставать.

Увы, сегодня Индия не грозит нам ракетами. На смену «горячей линии», соединявшей Кремль и Белый дом, пришла «линия поддержки», соединяющая каждого американца с колл–Центром в Бангалоре. Если на другом конце горячей линии Леонид Брежнев угрожал нам ядерной войной, то на другом конце линии поддержки тихий голос предлагает нам разобраться со счетом от «Америка онлайн» или никакие запускающейся компьютерной программой. В этом голосе нет ни малейшего отзвука слов, когда–то произнесенных Никитой Хрущевым под стук ботинка о трибуну ООН, или зловещих реплик офицеров спецслужб из фильма «Из России с любовью». Борис или Наташа с их грубым русским акцентом больше не грозят нам: «Мы вас похороним». Нет, теперь мы слышим приветливый голос с едва уловимой индийской интонацией, и он просто не вяжется ни с каким предчувствием опасности. Он лишь произносит: «Добрый день, меня зовут Раджив. Чем я могу вам помочь?» К сожалению, Раджив, ничем.

Когда речь идет о том, чтобы дать достойный ответ на вызов плоского мира, ни одна линия поддержки нас не спасет — придется поглубже покопаться в себе самих. Как я утверждал в шестой главе, у нас, американцев, есть для этого все необходимые инструменты. Но, как я утверждал в седьмой, мы в должной мере не заботимся о поддержании их в работоспособном состоянии. Отсюда наш тихий кризис. Исходное допущение, что более чем столетнее мировое господство американской экономики будет, даже с необходимостью, продолжаться впредь, сегодня является иллюзией, по опасности сопоставимой с иллюзией 1950–х о гарантированном американском первенстве в научно–технической сфере. Само собой ничего не произойдет. Открыть нашему обществу глаза на плоский мир, расшевелить его будет крайне трудной задачей. Нам предстоит научиться делать многие вещи иначе, чем мы привыкли. Это потребует от общества той же волевой концентрации, к которой призывал Джон Кеннеди в своем знаменитом обращении к Конгрессу 25 мая 1961 года — в речи о «насущных потребностях нации». В тот момент Америка оправлялась от двойного шока: запуска первого спутника и запуска первого космонавта, Юрия Гагарина, случившегося за пару месяцев до президентского выступления. Кеннеди прекрасно понимал, что, несмотря на свой огромный человеческий и структурный потенциал — гораздо больший, чем тот, которым располагал Советский Союз, — Америка не задействовала его в полной мере.

«Я убежден, что мы обладаем всеми необходимыми ресурсами и способностями, — говорил президент Кеннеди. — Но по сути дела мы все еще не приняли тех государственных решений, не обеспечили ресурсами те сферы, которые принципиально важны для нашего будущего лидерства. Мы не определили долгосрочные цели в нашем графике неотложных дел, им не начали распределять ресурсы и время для скорейшего их выполнения». Изложив затем всю свою десятилетнюю программу высадки человека на Луну, президент Кеннеди добавил: «Должно быть абсолютно ясно, что я прошу у Конгресса и у страны твердой приверженности новому курсу, который потребует многих лет и серьезных издержек для своего осуществления. Это решение требует привлечения основного Массива научных и технических кадров нации, ее материальных и производственных ресурсов, возможности переключения их с других важных направлений деятельности, между которыми они в данный момент равномерно распределены. НО подразумевает такую преданность поставленной задаче, такую степень организации и дисциплины, которая прежде не отличала наши исследовательские проекты». В той речи Кеннеди принял на себя обязательство, которое удивительным образом резонирует с нашей собственной повесткой дня: «В связи со всем вышесказанным я передаю на рассмотрение Конгресса новую Программу подготовки и обучения людских ресурсов. Эта программа подразумевает подготовку и переквалификацию в четырехлетний период нескольких сотен тысяч работников, главным образом в областях, которые страдают от хронической безработицы, вызванной технологическими факторами. Ибо профессиональные навыки, которые уходят в прошлое в связи с автоматизацией и перестройкой промышленности, должны быть заменены новыми навыками, вызванными к жизни новыми производственными процессами».

Воистину. Ведь и нам необходимо научиться делать многие вещи по–новому. И нам предстоит разобраться в том, что следует оставить и что отбросить, что подстроить под себя и к чему подстроиться самим, где удвоить наши усилия и куда их перенаправить. Именно этим вопросам посвящена настоящая глава. Это лишь моя интуитивная убежденность, но выравнивание мира, скорее всего губительно скажется на укладе и традиционных, и развитых обществ. Слабые будут отставать быстрее и с большим отрывом. Традиционный уклад будет чувствовать влияние модернизации куда острее, чем раньше, новое начнет превращаться в отжившее с невиданной прежде скоростью. Но и развитые страны будут куда острее чувствовать вызов развивающихся. Меня это беспокоит, потому что в очень значительной степени политическая стабильность зиждется на стабильности экономической, а об экономической стабильности в плоском мире можно будет забыть. Сложите эти факторы и вы увидите, что дезинтеграционные процессы начнут разворачиваться гораздо стремительнее и проникать гораздо глубже. Только подумайте о компании «Майкрософт» и ее попытках совладать с глобальной армией добровольцев–компьютерщиков, обеспечивающих мир бесплатными программами! Мы вступаем в эпоху созидательного разрушения на стероидах. Даже если ваша страна обладает всесторонней стратегией в век выравнивания, ей все равно придется столкнуться с вызовом абсолютно нового измерения. Но если такой стратегии у вас нет вообще. Что ж, предупреждаю вас еще раз: Это не проверка.

Как американца меня больше всего волнуют проблемы моей собственной страны. Как нам выжать свой максимум из перспективы, которую открывает плоский мир, и одновременно обеспечить защиту для не сумевших вписаться в переходный период, как избежать крайностей протекционизма и бесконтрольного капитализма? Кто–то отреагирует на новый вызов в традиционно консервативном ключе, кто–то — в традиционно либеральном. Мое предложение — политика сострадательного выравнивания, пять основных направлений деятельности в Эпоху Плоскости: совершенствование руководства, наращивание мускулов, социальные гарантии, социально ответственная деятельность и воспитание подрастающего поколения.

Одна из основных задач американского политика любого уровня — страны, штата, муниципалитета — помочь людям понять, в каком мире они живут и что им необходимо предпринять, если они хотят жить в нем благополучно. Но проблема в том, что слишком много нынешних политиков в Америке сами не имеют ни малейшего представления о плоском мире. Финансист Джон Доэрр однажды сказал мне: «Когда говоришь с китайским руководством, видишь, что они все инженеры по образованию, и они схватывают происходящее на лету. Американские лидеры этим не отличаются, потому что все они профессиональные юристы». На ту же тему высказался и Билл Гейтс: «У китайцев в активе есть опыт риска, ответственности, упорной работы, образования, и когда встречаешься с китайскими политиками, все они имеют научные степени. С ними можно разговаривать на языке цифр — от них не услышишь: Дайте мне какой–нибудь лозунг, чтобы я загнал им в угол своего оппонента». Это интеллектуальная бюрократия».

Я не хочу, чтобы все наши политики имели инженерную степень в послужном списке, но было бы совсем неплохо, если бы они в общих чертах понимали движущие силы глобального выравнивания, были бы способны объяснить все это своим избирателям и вызвать у них заинтересованную реакцию. У нас сегодня слишком много общественных деятелей, которые заняты ровно противоположным: складывается впечатление, что они изо всех сил стараются оболванить своих избирателей — укрепляя их иллюзорную веру в то, что некоторые рабочие места «принадлежат» американцам и должны быть изолированы от иностранной конкуренции, или в то, что американское экономическое господство на протяжении последних поколений гарантирует нам господство и в дальнейшем, или что небезразличие к проблемам других людей равнозначно государственному протекционизму. Будет сложно выработать национальную стратегию в Эпоху Плоскости, если общество даже не осознало свое растущее образовательное отставание, недостаток целеустремленности, если оно не отдает себе отчета в том, что пребывает в тихом кризисе. Например, что, кроме недальновидности, могло заставить Конгресс, ведомый республиканцами, решиться при принятии бюджета на 2005 год сократить финансирование Национального научного фонда больше чем на 100 млн. долларов?

Нам нужны умелые политики, готовые объяснять происходящее избирателям и воодушевлять их на решение проблем. Они должны суметь втолковать американцам приблизительно то же самое, что Лу Терстнер внушил сотрудникам «Ай–Би–Эм» в 1993 году, когда занял пост председателя совета директоров компании. «Ай–Би–Эм» тогда теряла миллиарды долларов и была на грани банкротства из–за неспособности предыдущего руководства приспособиться к новым условиям, найти свою нишу на рынке бизнес–компьютеров, который компания сама же и породила. «Ай–Би–Эм» стала слишком высокомерной. Построив свою империю на том, чтобы помогать клиентам решать их индивидуальные проблемы, спустя какое–то время она перестала прислушиваться к ним, перестала создавать то, что было ценным для клиентов и что составляло ее главную экономическую силу. Мой приятель, который работал в «Ай–Би–Эм» в тот период, рассказал, как, проходя вводный курс на первом году работы, он часто слышал от инструкторов: качество «Ай–Би–Эм» как компании позволяет ей делать «незаурядные вещи, имея самых обычных людей». Когда мир начал выравниваться, «Ай–Би–Эм» обнаружила, что избыточный балласт «самых обычных людей» больше не способен обеспечить нормальное развитие компании, которая перестала прислушиваться к нуждам клиентов.

Если компания — первопроходец в своей области, если она привыкла находиться во главе движения, воспринимать себя лучшей из лучших, ей трудно посмотреть в зеркало и признаться себе, что для нее настали времена не очень–то тихого кризиса, что придется либо сделать рывок в будущее, либо навсегда остаться в прошлом. Герстнер решил, что он станет таким зеркалом для «Ай–Би–Эм». Он показал компании ее уродливые черты и объяснил, что бизнес–стратегия, главным образом опирающаяся на разработку и продажу компьютеров — забывающая об обслуживании клиента, не помогающая ему извлечь максимум из приобретенного компьютерного продукта, лишена будущего. Разумеется, для сотрудников компании услышать все это было настоящим потрясением.

«Реформа предприятия начинается с осознания критичности и чрезвычайности текущего положения дел, — говорил Рерстнер в своем выступлении перед студентами Гарвардской бизнес–школы 9 декабря 2002 года. — Ни одна организация не отважится на фундаментальные преобразования, пока не почувствует, что она находится в тупике и что ради выживания ей необходимо изменить какие–то принципы своего функционирования». Невозможно не заметить, что описанная Герстнером ситуация во многом перекликается с той, в которой оказалась Америка, ступив на порог XXI столетия.

Одним из первых шагов, которые предпринял Лу Герстнер, заняв свой пост, стала замена принципа пожизненного трудоустройства на принцип пожизненной трудоустраиваемость. Мой знакомый Алекс Атталь, француз по рождению и программист по образованию, в то время работавший на «Ай–Би–Эм», объяснил мне эту смену акцентов таким образом: «Вместо гарантий продления контракта «со стороны " вы сами должны .были гарантировать компании, что не подведете ее, если она захочет оставить вас в штате. Компания давала исходные условия, но вы должны были их использовать. Способность к адаптации — вот о чем шла речь. Тогда, в середине девяностых, я был начальником отдела продаж «Ай–Би–Эм Франсе», и мне пришлось объяснять подчиненным, что в прежние вре — мена пожизненное трудоустройство было ответственностью компании, а не личной ответственностью каждого из них. Но после того, как мы взяли на вооружение понятие трудоустраиваемости работника, ответственность стала общей. Компания дает доступ к знаниям, говорил я, но они не должны упустить этот шанс. Им нужно совершенствоваться в профессии, осваивать новые навыки, потому что, в конечном счете, встанет вопрос о выборе между ими и множеством других людей, желающих занять ваше место».

Начав реформировать модель работы «Ай–Би–Эм», Герст–нер не переставал подчеркивать, насколько принципиальной является личная инициатива. По словам Атталя, «он понимал, что незаурядная компания может функционировать только при наличии критической массы незаурядных сотрудников».

Что верно для «Ай–Би–Эм», то верно и для Америки. Среднестатистический американец должен стать особенным американцем, американцем–специалистом или гибким американцем. Задача правительства и частного бизнеса не в том, чтобы дать людям гарантии пожизненного найма — такого больше не будет. Этот тип общественного договора был разорван вместе с началом глобального выравнивания. Правительство может и должно гарантировать людям другое: возможности для повышения своей наймоспособности. Мы не хотим, чтобы Америка превратилась для мира в то же, во что медленно превращалась «Ай–Би–Эм» в 1980–е для компьютерной отрасли: в игрока, первым вышедшего на поле, но затем ставшего слишком самоуспокоенным, ленивым и заурядным, чтобы продолжать на нем играть. Мы хотим, чтобы Америка превратилась в обновленную корпорацию «Ай–Би–Эм».

Политики не только должны рассказывать избирателям о специфических проблемах плоского мира, они должны уметь вдохновить их на позитивную ответную реакцию. Политическое лидерство — это нечто большее, чем завоевание электората щедрыми посулами оградить его от всевозможных рисков современности. Да, мы не должны прятаться от людских страхов, но мы должны и вдохновлять их воображение. Политики способны подпитывать наши страхи, тем самым, разоружая нас перед будущим, но они способны и вооружить нас — подпитывая нашу целеустремленность.

Ни для кого не секрет, что вдохновить людей на свершения, которых ждет от нас плоский мир, — задача не из легких. Такая задача требует лидера с творческим подходом. Президент Кеннеди понимал, что соревнование с Советским Союзом было не гонкой за первенство в космосе, а гонкой за первенство в науке, а на базовом уровне — в сфере образования. Тем не менее он выбрал особый путь, чтобы призвать американцев к самопожертвованию и упорной работе ради победы в «холодной дайне» — цели, требующей масштабного ускорения развития научно–технической отрасли: он изложил народу свою программу запуска ракеты с человеком на Луну, а не запуска ракеты с (боеголовкой на Москву. Если президент Буш пока не решил, какое наследство он оставит в истории, один национальный проект давно дожидается его внимания — научно–техническая инициатива, которая могла бы стать лунным запуском нашего поколения. Я говорю о программе срочных мер по консервации разработке альтернативных источников энергии, имеющей цель достичь полной энергонезависимости США в десятилетний срок. Если бы президент Буш сделал энергонезависимость своей лунной программой, он бы одним махом перекрыл финансовое снабжение терроризма, вынудил Иран, Россию, Венесуэлу и Саудовскую Аравию встать на путь реформ — при 50 долларов за баррель нефти об этом не стоит и мечтать, — укрепил доллар и заработал авторитет у европейцев, совершив по–настоящему серьезный поступок для предотвращения глобально — потепления. Вместе с тем он создал бы мощный источник — притяжения для честолюбивых устремлений американской молодежи, желающей сыграть важную роль в войне с терроризмом и в укреплении будущего собственной родины, — на поприще науки. По выражению Майкла Мандельбаума, «это просто значит убить одним выстрелом двух зайцев — это значит убить целый выводок».

Меня не перестает удивлять, что все те годы, которые я пишу колонки в мою газету, самый позитивный отклик, особенно от молодежи, получают те из них, в которых я призываю руководство страны поставить перед нацией именно эту задачу. Сосредоточить всю нашу энергию и способности на решении проблемы топлива XXI века — вот что дает президенту Джорджу Бушу–младшему исторический шанс одновременно сыграть «китайскую» роль Никсона и «космическую» роль Кеннеди. К несчастью для страны, скорее я сам полечу на Луну, чем президент Буш последует моему совету.

МУСКУЛЫ

Поскольку пожизненное трудоустройство — форма социального жира, подпитывать которую в плоском мире никто не сможет себе позволить, сострадательное выравнивание стремится сфокусировать энергию государства и бизнеса на том, чтобы создать условия для пожизненной трудоустраиваемое каждого работника. Пожизненный наем опирается на наличие толстой прослойки жира в обществе. Пожизненная наймоспособность требует вытеснить этот жир мышечной массой. Общественный договор, который прогрессивные политики должны пытаться навязать государству и гражданам, компаниям и работникам, со стороны правительства и бизнеса должен гласить: «Мы не можем гарантировать вам рабочее место на всю жизнь. Но мы берем обязательство сделать все, чтобы дать вам в руки инструменты, с помощью которых вы при желании сможете всю жизнь соответствовать своему рабочему месту». Психологическая установка плоского мира будет нацеливать индивидуума на то, чтобы принимать все больше ответственности за выбор личной перспективы развития, за свои карьерные риски и экономическую безопасность, и задачей правительства и бизнеса будет помочь работнику нарастить для этого соответствующую мускулатуру.

«Мускулатура», которая требуется человеку труда в первую очередь, это переходящие компенсации и широкие возможности непрерывного обучения. Почему именно эти две вещи? Потому что это наиболее важные активы работника, которые позволяют ему оставаться мобильным и гибким. Как отмечает гарвардский экономист Роберт Лоуренс, наиглавнейшей чертой, присущей американской экономике, всегда оставалась подвижность и гибкость ее рабочей силы и трудового законодательства. Эта черта окажется еще более важным преимуществом в плоском мире, где процесс появления и исчезновения рабочих мест будет происходить в скоростном режиме.

В подобных условиях, утверждает Лоуренс, для общества становится все важнее наладить компенсации и профессиональное обучение — два ключевых ингредиента наймоспособности — максимальной гибкостью. Вам не нужно, чтобы над работниками тяготела необходимость оставаться в одной компании лишь потому, что иначе они лишатся пенсии и медицинского страхования. Чем сильнее кадры ощущают свою мобильность — в плане медицинской помощи, пенсионных отчислений, возможностей для обучения, — тем с большей готовностью они будут мигрировать в новые отрасли, занимать вновь возникающие в плоском мире рыночные ниши, переходить из умирающих компаний в процветающие.

Создание, правовой и институциональной системы универсального транзита пенсионных и медицинских накоплений — в дополнение к социальному страхованию, программам «Меди–кэр» и «Медикэйд» — поможет людям нарастить необходимые мускулы. Сегодня примерно половина американцев не имеет пенсионного плана, спонсируемого работодателем, обходясь лишь тем, что предлагает социальное страхование. Те же, кому довезло, не могут беспрепятственно переводить свои сбережения с одного рабочего место на другое. Нам необходима «длинная всеамериканская схема транзита пенсий, приблизительно такая, какая была предложена Институтом прогрессивной политики, — она должна покончить с неразберихой шестнадцати льготных налоговых планов, предлагаемых сегодня правительством, и слить их в один консолидированный инструмент. Этот универсальный счет, который будет открываться на вашем первом рабочем месте, подтолкнет работников к переходу на сберегательную программу с налоговой отсрочкой во типу 401(k) — когда пенсионные начисления изымаются до уплаты подоходного налога и до вашей отставки хранятся в специальном фонде. Каждый работник и его работодатель сможет переводить средства на этот счет всевозможными способами: в виде наличных, дополнительных выплат, долей от прибыли или как угодно еще. Эти активы будут расти, не включаясь в налогооблагаемую базу, в виде тех или иных сберегательных или Инвестиционных инструментов — по выбору работника. Но если для него настанет пора сменить место, он сможет забрать свой финансовый портфель с собой и не будет вынужден либо обналичивать его, либо оставлять в управлении прежнего работодателя. Возможность такого транзита предусмотрена и сегодня, но существующая система чрезвычайно запутана, и по этой причине многие ею не пользуются.

Универсальный формат транзита накоплений сделает его простым и общеприменимым, и поэтому пенсия как таковая перестанет быть фактором, удерживающим человека на одном рабочем месте. Любой работодатель может по–прежнему предлагать сотрудникам свою версию плана 401 (к) в качестве привлекающего стимула. Но как только сотрудник оставляет свое место, его накопленный финансовый багаж должен быть автоматически переведен наличный пенсионный счет. На каждом новом месте, возможно открывать новый план типа 401 (k), но с каждым новым перемещением отчисления будут депонироваться на его едином универсальном счету.

В дополнение к этой простой и общеприменимой транзитной программе Уилл Маршалл, президент Института прогрессивной политики, предлагает внедрить законодательные инициативы, которые значительно упростят приобретение работниками долей акционерного капитала их предприятий. Такое законодательство должно обеспечить положительные налоговые стимулы для компаний, которые предоставляют сотрудникам более широкие возможности участия в капитале на более раннем этапе, и отрицательные стимулы для компаний, которые этого не делают. Повышение мобильности рабочей силы зависит, в том числе и от того, как много перспектив стать собственниками финансовых активов — а не только своего труда — существует для максимально широкого слоя населения. «Нам нужно общество, которое видит себя заинтересованным участником капиталосозидающей стороны плоского мира, а не только участником конкуренции на глобальном рынке труда, — сказал Маршалл. — Мы все должны не только зарабатывать, но и владеть. Вот чему должна быть посвящена государственная политика — сделать так, чтобы у людей, вступающих в XXI век, появились денежнопроизводящие активы, то есть произвести операцию, аналогичную той, которая была проделана в XX веке с домовладением».

Почему? Потому что солидный объем накопившейся специальной литературы показывает: люди, имеющие интерес в бизнесе, имеющие свой кусок пирога, «более глубоко вовлечены в нашу систему демократического капитализма и в процессы, поддерживающие его динамическое развитие», — сказал Маршалл. Вместе с массовым характером собственности на недвижимость это еще один способ укрепления легитимности демократическо–капиталистического общественного устройства. И это еще один способ вдохнуть в него новую жизнь, поскольку люди, являющиеся собственниками, более производительны на своем рабочем месте. Мало того, в плоском мире, где каждый работник ощутит на себе ужесточение конкуренции, чем больше будет у него шансов наращивать свой капитал благодаря функционированию фондового рынка и его разнообразным процентным ставкам, тем вернее он сможет рассчитывать на свою самодостаточность. Мы должны дать работнику все возможные средства финансовой стабильности и уравнять его права доступа к фондовым активам с теми, что имеются у крупных денежных воротил. Вместо того чтобы с пеной у рта отстаивать нынешних капиталовладельцев — чем, кажется, только «занимаются консерваторы, — гораздо перспективнее сосредоточиться на максимальном расширении их круга.

С точки зрения проблем здравоохранения, которые я не могу осветить здесь во всей полноте, поскольку это потребовало бы отдельной книги, для нас принципиально важно разработать транзитную схему медицинского страхования, которая сняла бы с работодателей часть груза по обеспечению его покрытия. Практически все предприниматели, с которыми я общался в процессе написания этой книги, приводили бесконтрольный рост издержек на медицинское обслуживание в Америке как одну из главных причин перевода мощностей в страны, где–либо существуют минимальные обязательства в этой сфере (а иногда не существуют вовсе), либо здравоохранение является целиком государственным. И снова я выступаю за транзитную медицинскую программу, предложенную PPI. Ее суть заключается в поэтапном учреждении на уровне штатов коллективных закупочных фондов — того типа, который используется сегодня для этой цели сотрудниками Конгресса и служащими федерального правительства. Эти фонды установят свои правила в сфере медицинского страхования и создадут рынок, на который страховые компании могли бы выносить свои диверсифицированные программы. В таком случае каждый работодатель обязывался бы предложить это меню программ каждому вновь нанятому работнику. Последние, в свою очередь, могли бы выбирать между дорогими, средними и дешевыми полисами, но какое–то покрытие должно было бы быть у каждого. Разные работодатели могли бы брать на себя все или только часть взносов, а остаток вычитался бы из зарплаты работника. Но работодатели, по отдельности не способные сколько–нибудь существенно влиять на страховые компании, перестали бы нести ответственность за выбивание из них максимально выгодных для себя цен.

Эту функцию взяли бы на себя фонды федерального или регионального уровня. В таком случае работники, беспрепятственно переводящие свой медицинский полис на любое новое место, могли бы достичь полной мобильности. Если подобный план сработал чудеснейшим образом для членов конгресса, почему бы не сделать его достоянием широкой публики? Нуждающиеся и малообеспеченные, не способные самостоятельно принять в нем участие, получали бы на это правительственную субсидию. Но главная идея в том, чтобы сформировать подконтрольный правительству, регламентируемый и субсидируемый им рынок частного страхования, в котором власти устанавливают основные правила, исключающие избирательный подход: преференции для здоровых сотрудников или произвольный отказ от обслуживания. Медицинские услуги оказываются частным сектором, а задача работодателей в том, чтобы помочь своему работнику присоединиться к одному из государственных фондов и в идеале взять на себя целиком или частично выплату его взносов, — но не в том, чтобы брать на себя ответственность за само обслуживание. В переходный период работодатели могут в качестве дополнительного стимула продолжать предлагать работнику собственные программы, и тот будет иметь выбор между подобной программой своей компании и набором программ, доступных через государственный закупочный фонд. (Подробности смотрите на ppionline.org.)

.Можно не соглашаться с тем или иным пунктом описанных инициатив, однако их базовый подход кажется мне абсолютно правильным: в выравнивающемся мире, где гарантии полного пенсионного и медицинского страхования не может себе позволить ни одна компания из списка 500 «самых» журнала «Форчун», нам нужны решения, опирающиеся на сотрудничество между государством, трудом и капиталом, — они будут подталкивать людей к самодостаточности, в то же время не оставляя их наедине со своими насущными проблемами.

В том, что касается наращивания мускулов работоспособности, у государства есть еще одна принципиально важная роль. С каждым столетием завоевания человеком новых познавательных территорий усложнялся и характер любого вида его занятий — они все больше требовали от него навыков самостоятельного суждения и решения задач. В доиндустриальную эпоху грубая физическая сила значила очень много. Это был действительно стоящий товар, множество людей могли реализовать его на поле или в мастерской. Однако с изобретением электрического и парового двигателей сила утратила прежнюю ценность. Хрупкие женщины смогли сесть за руль огромных грузовиков. Статус основного ходового товара все активнее перенимала другая способность: умение разбираться с возникающими проблемами и решать их. Сейчас это верно даже для фермы в дикой глуши. Сельское хозяйство стало наукоемким как никогда — движения сеялки сегодня управляются спутниками GPS, которые призваны следить за геометрической правильностью пройденных ею борозд. Итак, техническая модернизация аграрной отрасли вместе с популяризацией удобрений оставила многих людей без работы или как минимум без тех денег, которые они привыкли зарабатывать в сельском хозяйстве.

Общество в целом относилось к этому переходу от традиционного хозяйства к индустриальному с энтузиазмом. Оно говорило: «Прекрасно! У нас появится больше пищи лучшего качества за меньшие деньги, к тому же больше людей будет высвобождено для работы на заводах и фабриках». Но те, кто раньше зарабатывал хлеб физическим трудом, говорили: «Это настоящее горе! На какую работу я могу надеяться в городе, если у меня нет ничего, кроме мускулов и шести классов образования? Пищевое изобилие, которое производится на современных фермах, будет мне не по карману. Индустриализацию необходимо остановить!»

Так или иначе, мы миновали этот переход от сельскохозяйственного общества столетней давности к промышленно развитому — и вопреки опасениям подавляющее большинство американцев пришло к финишу с повысившимся уровнем жизни. Как нам это удалось? «Мы решили, что каждый гражданин нашей страны должен иметь образование выше начального, — разъяснил экономист из Стэнфорда Пол Ромер. — Именно эту цель преследовало движение за среднюю школу в начале XX века». Как показали многочисленные исследования историков экономики (в первую очередь речь идет о работах гарвардских экономистов Клаудии Голдин и Ларри Каца), развитие техники и торговли заставляет расти общий пирог, но оно же перераспределяет его в пользу высококвалифицированных кадров. Американское общество, сделав среднее образование обязательным, чтобы производить больше высококвалифицированной рабочей силы, подарило шанс большему количеству людей рассчитывать на больший кусок растущего и усложняющегося экономического пирога. Историческими дополнениями к введению обязательной средней школы в XX веке стали гарантии бесплатного образования для военнослужащих в «Солдатском билле о правах» и развитие современной университетской системы.

«На фоне этих серьезных идеологических достижений, — отметил Ромер, — у наших нынешних политических лидеров просто не хватает воображения — они не знают, как добиться столь же важных и масштабных перемен в начале XXI века, каких мы смогли добиться в XIX и XX веках». Наша очевидная задача, добавил Ромер, это сделать образование третьей ступени если не обязательным, то хотя бы субсидируемым государством на двухлетний период — будь то университет штата, окружной колледж или техникум. Важность образования третьей ступени напрямую зависит от степени глобального выравнивания, потому что развитие технологий будет уничтожать старые профессии и порождать усложнившиеся новые гораздо большей скоростью, чем это происходило при переходе от аграрной экономики к индустриальной.

Увеличение доли населения, охваченной образованием третьей ступени, имеет два последствия. Во–первых, это приводит к увеличению числа людей, чьи профессиональные навыки позволяют претендовать на высокостоимостные рабочие кеста в новых рыночных нишах. Во–вторых, это приводит к уменьшению числа людей, способных выполнять низкоквалифицированную работу, — от содержания дорог до ремонта жилища и обслуживания посетителей в сетевых ресторанах. Сокращение низкоквалифицированного контингента способствует стабилизации уровня заработков в этой сфере (в условиях контролируемой иммиграции), потому что спрос на их услуги вынужден иметь дело с ограниченным предложением. То, что водопроводчики в мегаполисах могут брать за свою работу 75 долларов в час или что не так просто найти хорошую прислугу по дому или хорошего повара, явление вполне закономерное.

Способность США с середины XIX столетия до середины XX века давать своему населению надлежащую профессиональную подготовку, ограничивать приток иммиграции, удерживать объем низкоквалифицированной рабочей силы на уровне, обеспечивающем ей достойное вознаграждение, была ведущим фактором создания в стране широкого среднего класса без серьезных перепадов в распределении доходов. «Фактически, — заметил Ромер, — с середины XIX до середины XX века у нас наблюдалось сокращение разрыва между уровнями доходов. Наше поколение в последние двадцать–тридцать лет стало свидетелем обратной тенденции. Вывод отсюда только один: чтобы остаться на одном месте, следует бежать все быстрее и быстрее». С каждым шагом технического прогресса и усложнением рынка услуг вам требуется еще активнее совершенствовать профессиональные навыки, иначе новая работа оставит вас в прошлом. Переход от «специализации» поденного полевого рабочего к профессии телефонного оператора, от которого требуется вежливость и умение говорить на правильном английском, это одно. Но переход от профессии телефонного оператора, которую теперь выполняет кто–то в Индии, к умению устанавливать и ремонтировать телефонно–почтовые системы — или писать под них пользовательские программы, — это совсем другое, здесь необходим настоящий скачок.

Хотя развивать систему университетских исследований на высших уровнях образовательной иерархии — вещь, без сомнения, важная, для нас не менее важно развивать систему общедоступных техникумов и окружных колледжей. Каждый должен иметь шанс получить образование, выходящее за пределы средней школы. В ином случае дети из семей с высоким уровнем дохода получат свою квалификацию и свой кусок общего пирога, а дети из малообеспеченных семей лишатся каких–либо серьезных перспектив. Мы должны увеличить государственные субсидии на программы, которые будут позволять все большему числу подростков учиться в колледжах и все большему числу работников пройти необходимую переподготовку.

Если Кеннеди хотел отправить человека на Луну, то моя мечта — отправить каждого американца учиться в вуз.

Работодатели могут и должны сыграть ключевую роль в гарантиях непрерывного обучения и поддержания надлежащего уровня наймоспособности американских работников — в противовес гарантиям пожизненного найма. Возьмите пример «Кэ–питал Уан», глобальной компании кредитного обслуживания, которая за последние годы стала все активнее пользоваться аутсорсингом внутренних операций, сотрудничая с индийскими «Инфосис» и «Уипро». В условиях жесткой конкуренции на мировом рынке финансовых услуг компания осознала необходимость обратить к своей выгоде все те инструменты затратосбережения, которыми уже пользовались ее соперники. Тем не менее, первым делом «Кэпитал Уан» постарался подготовить к реформам своих сотрудников и организовал семинары, где обсуждались текущие вопросы конкурентоспособности. Компания ясно дала понять, что больше не существует тихой гавани под названием «пожизненное трудоустройство» — ни в «Кэпитал Уан», ни в остальном мире. После чего разработала целую программу смежного обучения для тех программистов, кого аутсорсинг должен был затронуть в первую очередь. Компания брала специалиста, обслуживающего мейнфреймы, и давала ему дополнительную специальность программиста распределенных систем. «Кэпитал Уан» осуществил аналогичную программу и в сфере бизнес–администрирования, охватив максимальное число–доспециальностей, от управления автомобильными кредитами до управления рисками. В итоге работники, которым, в конечном счете, пришлось уйти после внедрения аутсорсинга, оказались в гораздо более выигрышном положении с точки зрения получения нового места, поскольку, владея смежными специальностями, они значительно повышали свою наймоспособность. Те же, кто посещал эти курсы, но сохранил свое место, Перешли в разряд более разносторонних и, следовательно, более ценных для компании кадров, которые теперь могли справляться с многообразием сложных задач.

«Кэпитал Уан», решившийся на этот шаг одновременно из корыстных соображений и из чувства ответственности перед персоналом, подлежащим увольнению, бессознательно стремился добиться того, чтобы максимум его сотрудников стал тем, кого называют «версатилистами». Слово «версатилист» впервые было употреблено в материалах консалтинговой компании «Гартнер инк.», которая с его помощью пыталась описать наметившуюся тенденцию мира информационных технологий: от предпочтения специалистам к предпочтению работникам более гибким и разносторонним. «Формирование многопрофильного работника, поиск тех, кто уже является или готов стать версатилистом, станет новым паролем политики компаний в области планирования карьеры, — говорится в исследовании «Гартнер инк.», цитируемом на TechRepublic.com. — Предприятия, которые будут по–прежнему ограничивать свое внимание уровнем технических навыков, не смогут заставить свой коллектив работать с эффективностью, необходимой для достижений коммерческих целей. Вместо этого они должны стремиться сформировать у себя команду версатилистов, обладающих богатым портфелем знаний и компетенций для выполнения разнообразных бизнес–задач». Далее авторы исследования констатировали, что «специалисты, как правило, сочетают глубокие профессиональные навыки с ограниченным профессиональным горизонтом, благодаря чему их экспертная квалификация пользуется заслуженным признанием в узком кругу коллег, но редко ценится за его пределами. Генералисты обладают широким кругозором и поверхностными навыками, что позволяет им достаточно быстро ориентироваться в сложившейся ситуации, но не приводит к завоеванию доверия со стороны партнеров и клиентов. Напротив, версатилисты способны применять фундаментальные навыки к постоянно расширяющейся области опыта, осваивая новые компетенции, выстраивая отношения с людьми, примеряя на себя новые роли». Сайт TechRepublic процитировал слова Джо Сантаны, директора по обучению «Сименс бизнес сервисиз»: «При сохраняющихся на прежнем уровне или даже урезаемых бюджетах, с меньшими штатами, управленцам приходится выжимать максимум из имеющегося. Они больше не могут себе позволить рассматривать сотрудников как уникально заточенные инструменты. Самим сотрудникам тоже нужно выходить из образа уникальных инструментов и становиться больше похожими на ножи швейцарской армии. Швейцарские складные ножи с множеством насадок — вот что такое версатилисты». Помимо их собственной заинтересованности в превращении максимального числа своих сотрудников в мультиинструменталистов, компании, предлагающие самый широкий спектр возможностей заочного обучения, должны получать поощрение в виде государственных субсидий или налоговых льгот. Разнообразие интернет–курсов переподготовки сегодня невероятно велико — от онлайновых программ получения докторской степени до профессиональных программ повышения квалификации. Причем разнообразие альтернатив — это не единственный плюс, надо сказать, что и издержки на такое обучение для бизнеса минимальны. Чем больше возможностей непрерывного обучения предоставляет компания, тем шире профессиональная база ее собственных кадров и тем полнее она реализует моральную ответственность перед людьми, теряющими работу из–за аутсорсинга, — она действительно заботится о том, чтобы они ушли из нее более наймоспособными, чем пришли. Если должен существовать социальный контракт, который станет фундаментом новых отношений между работодателем и работником, он должен гласить следующее: «Ты отдаешь мне свой труд, а я гарантирую, что пока ты работаешь на меня, у тебя будут все возможности — в плане карьерного роста или профессиональной подготовки — стать более разносторонним, более привлекательным для потенциальных нанимателей».

Мы должны приложить дополнительные усилия, чтобы создать инфраструктуру, помогающую наращивать американские Цускулы, но мы также должны продолжать импортировать мускулы из–за рубежа. Большинство индийских, китайских, русских, японских, корейских, иранских, арабских, израильских «инженеров и ученых, которые приехали в Соединенные Штаты, чтобы работать или учиться, становятся гражданами, которыми наша страна может гордиться. Они исповедуют семейные ценности, они образованны и трудолюбивы, и у основной их части шанс натурализоваться в Америке вызвал бы только восторг. Они представляют собой людскую породу, которая необходима нашей стране, и мы не можем позволить ФБР, ЦРУ и Министерству внутренней безопасности в их самозабвенном старании не пустить к нам следующего Мохаммеда Атту, оставить пограничным барьером следующего Сергея Брина — одного основателей Google, который родился в России. Как сказал мой знакомый специалист по компьютерной архитектуре, «если однажды иммигрант займет мое место на работе, мне бы хотелось знать, что это американский гражданин и что его налоги идут в мой пенсионный фонд».

Я бы приветствовал иммиграционную политику, которая гарантирует пятилетнюю визу для каждого иностранного студента, едущего готовиться к получению докторской степени в любом аккредитованном американском вузе. Мне все равно, что будет его специальностью — математика или греческая мифология. Пока мы можем снимать интеллектуальные сливки со всего мира, наша страна непременно окажется в плюсе. Если выравнивание подразумевает слияние всех мировых резервуаров знания, значит, нам нужно иметь самый большой из них. Приведу слова Билла Броди: «Мы вовлечены в глобальный поиск талантов, и значит, все, что, мы в Америке, сможем сделать для вербовки лучшей молодежи со всего света, мы должны сделать, потому что, если кто–то из них окажется потенциальным феноменальным бейсболистом довоенной поры Малышом Рутом, с какой стати мы позволим ему осесть где–нибудь в другом месте?»

Несмотря на то, что многие корпоративные и государственные системы гарантий в плоском мире придется демонтировать под влиянием глобальной конкуренции, определенное количество социального жира обществу нужно будет сохранить, а где–то даже нарастить. Всякий, кто заботится о своем здоровье, знает, что есть «хороший жир» и «плохой жир» — но что совсем без жира организму не выжить. То же самое верно и для любой страны в плоском мире. Социальное страхование — это пример хорошего жира, мы должны его сохранить. Система пособий, которая отбивает у людей желание искать работу, это плохой жир. Другая разновидность хорошего жира, которой нам не хватает и которой необходимо обзавестись в плоском мире, это страхование зарплаты.

Согласно исследованию Лори Клетцер, экономиста из Университета Калифорнии в Санта–Крусе, в 1980–х и 90–х годах две трети из тех, кто потерял работу в производственных отраслях, пострадавших от иностранной конкуренции, на своём следующем месте получали более низкую зарплату. Четверть уволенных по сокращению, которые смогли трудоустроиться повторно, столкнулись с минимум 30–процентным владением их личных доходов. Потеря работы, чем бы она ни была вызвана, это серьезная травма — для самого работника его семьи, — но особенно тяжело она сказывается на людях старшего возраста, которые менее приспособлены к освоению новых производственных методов или лишены соответствующего образования, чтобы претендовать на высокоспециализированные рабочие места в сфере услуг.

Идея страхования зарплаты впервые была предложена в 1986 году гарвардским профессором Робертом Лоуренсом и сотрудником Брукингского института Робертом Э. Лайтаном в книге «Как спасти свободу торговли». Какое–то время она не привлекала сколько–нибудь существенного внимания, пока снова не стала горячей темой для дискуссий в связи с опубликованием Клетцер и Лайтаном в 2001 году обновленных статистических данных. Дополнительную популярность в политических кругах она приобрела в связи с работой двухпартийной Комиссии по изучению причин торгового дефицита США в том же 2001 году. Члены комиссии, которые не могли согласиться между собой ни по одному вопросу — включая собственно причины торгового дефицита и меры по его ликвидации, — единодушно высказались в пользу внедрения системы страхования зарплаты.

«Экономика рождает победителей и проигравших, и мы просто задумались о механизмах, с помощью которых победители могли бы компенсировать проигрыш, особенно тем, кто получал приличные деньги прежде и внезапно очутился там, где ему платят заметно меньше», — рассказал Лоуренс. Это можно осмыслить, таким образом, пояснил он, что у каждого работника есть «общие навыки и специальные навыки» в качестве базы для начисления ставки, и когда вы меняете место, вы быстро понимаете, к какой категории что относится. Например, у вас может быть диплом колледжа и профессиональный диплом бухгалтера или, допустим, диплом о среднем образовании и квалификация токаря. В ставке заработной платы отражены обе половины вашего профессионального багажа. Но предположим, что в один прекрасный день ваше место токаря переводят в Китай или вашу базовую бухгалтерскую работу переправляют в Индию. Вам нужно идти и искать того, кто бы вас снова нанял. Ваш потенциальный наниматель вряд ли согласится предложить хорошие деньги за ваши специальные навыки, потому что ваши знания как оператора токарного станка или бухгалтера средней руки, скорее всего, представляют для него меньшую ценность. Вам будут платить преимущественно за общие навыки: среднее образование или степень, полученную в колледже. Страхование ставки призвано компенсировать обесценивание ваших прежних специальных навыков на ограниченный срок — пока вы не устроитесь на новое место и не освоите новые специальные навыки.

Стандартная государственная программа страхования на случай безработицы отчасти смягчает бедственное положение пострадавших, но она не учитывает их более важных проблем: понижения зарплаты на новом месте и невозможности позволить себе медицинское страхование в промежуточный период. Подпадать под действие программы страхования зарплат будут те, кто удовлетворяет трем критериям. Во–первых, это должны быть люди, которые лишились работы в результате того или иного рода структурной трансформации: организации оффшорных рабочих мест, аутсорсинга, сокращения штатов, закрытия производства. Во–вторых, на предыдущем месте они должны будут проработать минимум два года. И, в–третьих, страховочная сумма не будет выплачиваться до оформления нового трудоустройства ее получателя — это должно стать серьезным стимулом скорейшего поиска работы и повысить шансы того, что получатель пройдет обучение непосредственно на новом месте. Обучение без отрыва от рабочего процесса всегда было лучшим способом освоения новых навыков — в отличие от посещения каких–нибудь государственных курсов переподготовки с отсутствием перспективы трудоустройства в их окончании и необходимостью все это время сидеть на пособии.

Таким образом, работники, отвечающие трем перечисленным требованиям, в течение двух лет должны будут получать выплаты, покрывающие половину разницы между предыдущим и нынешним доходом (но не выше 10000 долларов в год). Каетцер и Лайтан также предложили властям взять на себя половину взносов медицинского страхования для всех «сокращенных» на период до полугода. Такое страхование окладов кажется мне куда более перспективной идеей, чем попытка ограничиться традиционными пособиями от правительств штатов, которые обычно покрывают не больше 50% предыдущей зарплаты, выплачиваются максимум шесть месяцев и никак не помогают возместить падение уровня доходов тем, «то нашел новое место.

Мало того, как отмечают Клетцер и Лори, несмотря на «недавно гарантированное для всех «сокращенных» право на выкуп несубсидируемой медицинской страховки у бывшего работодателя — если таковая у них имелась до увольнения, — многие безработные просто не обладают средствами, чтобы реализовать эту гарантию. Несмотря на еще одно гарантированное право — получить годичное продление пособия при условии посещения аккредитованных курсов переподготовки, — людям никто не даст гарантии, что по их окончании они все–таки смогут получить работу.

Все эти причины убеждают меня в том, что в плоском мире предложенные Клетцер и Лайтаном меры являются важным «нужным типом социальной защиты трудящегося населения. К тому же программа таких мер была бы до крайности необременительна. По оценкам Лайтана, при уровне безработицы в 5% страхование окладов потерявших работу и частичное субсидирование медицинских полисов для них стоило бы нынешнему годовому бюджету 8 млрд. долларов — мелочь по сравнению с положительным эффектом, который эта программа оказала бы на положение трудящихся в нашей стране. Она не стала бы заменой классических схем помощи безработным на уровне штатов, но ее успешная реализация серьезно снизила бы издержки на такие схемы, ускорив процесс нового трудоустройства.

У некоторых может родиться вопрос: «К чему вообще пытаться быть сострадательным? Зачем нужны этот «жир», эти барьеры, убивающие эффективность?» Позволю себе в данном случае выразиться с максимально возможной прямотой. Если вы хотите быть выравнивателем без сострадания — сторонником безудержного рыночного выравнивания под лозунгом «пусть проигравший плачет», — вы не только жестокий, вы еще и весьма недалекий человек. На политическом уровне вы столкнетесь с отпором тех, кто является потенциальной — а вскоре станет действительной — жертвой выравнивающего процесса, и такая реакция запросто может приобрести ожесточенный характер, как только мы вступим в период сколь либо продолжительного кризиса.

Несомненно, переход к плоскому миру негативно отразится на огромной массе людей. Вот наблюдение, которым поделился со мной Джошуа С. Ливайн, директор по технологиям компании «Е Трэйд»: «Знаете, это как, бывает, переживаешь, мучительный период в жизни, и тебе так нужна передышка, но она все не наступает и не наступает. Возьмите персонал авиакомпаний. Они прошли сквозь этот ужас 11 сентября, их руководство и профсоюзы вели переговоры в течение четырех месяцев, и теперь руководство заявляет, что если профсоюзы не урежут требования по окладам и выплатам на 2 миллиарда, им придется закрыть лавочку. И после этих долгих и мучительных переговоров профсоюзам ничего не остается, как отступить. Знаете, я почти рассмеялся, потому что через несколько месяцев менеджмент придет снова и заявит что–то в том же духе. Это нескончаемый процесс. Меня не нужно специально просить каждый год сокращать бюджетные расходы, мы и так прекрасно знаем, что с каждым годом от нас будут ждать большего за меньшие деньги. Если вы обеспечиваете выручку, каждый год от вас ждут притока все больших сумм, если вы управляете расходами, каждый год вы должны увеличивать цифры экономии. И на передышку здесь можно не рассчитывать».

Если общества не способны справиться с напряжением, которое возникает в результате выравнивания, обратная реакция не замедлит воспоследовать: те или иные политические силы попытаются восстановить источники трения и протекционистские барьеры, с которыми силы выравнивания вроде бы успешно расправились, и сделают это грубо, так, что во имя защиты униженных и слабых мы в конечном счете получим снижение уровня жизни для всех. Бывший мексиканский президент Эрнесто Седильо, который слишком хорошо знаком с этой проблемой, — именно на его правление пришлось вступление Мексики в НАФТА и все пертурбации, которое оно вызвало в обществе, — сказал мне о процессе глобального выравнивания следующее: «Его очень трудно остановить, но на какое–то время можно. Пусть и не во всем, его вполне реально притормозить. А ведь между тем, чтобы миновать переходный период за двадцать пять или пятьдесят лет, большая разница. В этом промежутке два или три поколения — те, кто мог бы воспользоваться плодами торговли и глобализации, — вместо этого проживут свою жизнь с жалкими крохами». Никогда не забывайте, сказал Седильо, что за всем этим техническим прогрессом лежит политическая инфраструктура, которая позволяет ему осуществлять свою победную поступь. «За последние полвека был принят ряд совершенно определенных политических решений, которые сделали мир таким, Каким он стал, — добавил он. — Отсюда следует, что существуют и другие политические решения — те, которые способны загубить этот процесс на корню». Как говорится, если хочешь жить как республиканец, голосуй как демократ — не забывай заботиться о проигравших отстающих. Поэтому единственный верный путь выравнивания — это сострадательное выравнивание.

Еще одна сфера ожидает в будущем существенной перетряски и сортировки: моральные принципы глобальных корпораций. Кого–то может насмешить сама мысль о том, что у глобальной корпорации есть моральные принципы или что они вообще могут у нее быть. Тем не менее, некоторые корпорации такими принципами обладают, а другим придется ими обзавестись, и все потому, что в плоском мире, с разветвленной глобальной системой товарообмена, баланс сил между транснациональными компаниями и отдельными сообществами, на территории которых они действуют, будет все больше и больше склоняться в пользу компаний, чаще всего — американских. Как таковая каждая из этих компаний будет иметь больше возможностей, чем любая другая международная организация на земле — возможностей не только создавать материальные ценности, но и транслировать ценности нематериальные. Активисты общественных и экологических объединений и прогрессивно мыслящий бизнес сегодня имеют шанс сотрудничать с обоюдовыгодными целями, которые подразумевали бы одновременное повышение прибыльности и улучшение жизни на нашей плоской планете. Сострадательное выравнивание ставит такое сотрудничество во главу угла.

Проиллюстрирую то, о чем я веду речь, парой примеров. Если задуматься о том, какая сила активнее других уничтожает биоразнообразие на земном шаре, это будут фермерские хозяйства. Но фермеры вовсе не являются каким–то племенем злоумышленников, дело просто в том, что причинение вреда заложено в самой природе их деятельности. Поэтому то, как и где люди занимаются земледелием и рыболовством, имеет серьезнейшее значение для сохранения естественной среды обитания и видового состава флоры и фауны. «Консер–вейшн интернэшнл», одна из крупнейших неправительственных экологических организаций в мире, называет сохранение биоразнообразия своей первоочередной миссией. Вместе с тем она твердо верит в необходимость налаживания, где это возможно, партнерских отношений с большим бизнесом — потоку, что если вы привлекаете одного из крупнейших игроков на глобальном рынке, вы способны оказать огромное влияние на состояние окружающей среды. В 2002 году компания «Мак–Доналдс» и «Консервейшн интернэшнл» подписали соглашение о сотрудничестве, предполагающее использование глобальной сети поставщиков «Макдоналдс» — этого гигантско монстра, потребляющего говядину, рыбу, курятину, свинину, хлеб, салат, маринады, картофель и помидоры со всех четырех углов плоского мира, — в производстве не только коммерческой ценности, но и ценностей экологического самосознания. «Мы с компанией «Макдоналдс» взглянули на ряд вопросов экологической повестки дня и набросали список мер по сокращению отрицательного воздействия на природу, которые поставщики продовольствия могут реализовать без существенных или вообще каких–либо издержек», — пояснил Гленн Приетт, старший вице–президент «Консервейшн интернэшнл».

После подписания соглашения «Макдоналдс» встретился, что своими ключевыми поставщиками и выработал с ними, при участии «Консервейшн интернэшнл», ряд стратегических принципов, которые были объединены под названием «Социально ответственное продовольственное снабжение». «Для экологов главной проблемой всегда было, как проконтролировать сотни — миллионов решений в сельскохозяйственной и рыболовецкой отрасли и тех, кто их принимает, если между ними отсутствует какая–либо координация помимо рыночной, — сказал Прикетт. — Поэтому мы ищем партнеров, способных гарантировать своей платежеспособностью внедрение определенных экологически эффективных практик, которые выгодны им самим, окупаются для производителей и благотворно влияют на «поддержание биоразнообразия. Так мы получаем доступ к гораздо большему числу решений… Поскольку у нас нет мирового правительства с полномочиями природо охраны, приходится «Сотрудничать с наиболее влиятельными игроками глобального рынка, и «Макдоналдс» — один из них».

«Консервейшн интернэшнл» уже отмечает позитивные сдвиги в области сохранения водных и энергетических ресурсов и утилизации отходов, а также некоторые шаги, направленные на упорядочивание использования рыбных ресурсов среди поставщиков «Макдоналдс». Но пока рано говорить об эффектах, и понадобится какое–то количество лет, чтобы на основе всестороннего мониторинга данных определить, принесло ли достигнутое соглашение пользу окружающей среде. Такого рода сотрудничество не может и не должно вытеснить регламентацию и надзор со стороны государств. Но если оно докажет свою эффективность, оно сможет стать инструментом реального выполнения правительственных предписаний в сфере природоохраны. Экологи, которые отдают явное предпочтение администрированию перед формами горизонтального сотрудничества, нередко забывают, что жесткие правила, навязанные хозяйствующим субъектам против их воли, обычно исполняются из рук вон плохо — или вообще никак.

Что это соглашение значит для «Макдоналдс»? Редкий шанс улучшить позиции своего бренда во всем мире, ведя себя как его примерный гражданин. Да, для «Макдоналдс» это в первую очередь коммерческий шанс. Но иногда самый прямой путь к изменению мира заключается в том, чтобы заставить крупных игроков совершать правильные поступки на неправильных основаниях. Потому что ожидание правильных поступков на правильных основаниях может затянуться навечно. «Консервейшн интернэшнл» заключил аналогичные сделки и со «Старбакс», установив правила для сотрудничающих с ним кофейных плантаций, и с «Оффис Депот», задействовав для своих целей поставщиков писчебумажной продукции.

Функция таких соглашений, по свидетельству Пикетта, — начать «разрушать барьеры между различными группами интересов». Обычно экологи находились по одну сторону баррикад, фермеры — по другую, и каждая сторона прибегала к всевозможным ухищрениям, чтобы вынудить правительство регулировать рынок в нужном ей ключе. Как правило, в конечном счете, правительство больше прислушивалось к требованиям бизнесменов. «Вместо этого теперь представители частного сектора заявляют: «Мы, хотим использовать свою деть снабжения для доброго дела», Но нам понятно, что без налаживания сотрудничества и с экологами, и с фермерами реализация подобных благих намерений обречена на неудачу», — г.сказал Пикетта.

Развивая эту идею, я, как приверженец сострадательного выравнивания, хотел бы видеть на каждом образце электронной техники этикетку, свидетельствующую, что ее производство соответствует стандартам недавно образованного альянса «Хьюлетт–Паккард» — «Делл» — «Ай–Би–Эм». В октябре ,2004 года эти три отраслевых гиганта объединили силы с ключевыми участниками своей сети поставщиков компьютерного и принтерного оборудования, чтобы утвердить единый кодекс социально ответственных производственных норм для всего мира. Новый «Кодекс поведения для электронной промышленности» включает в себя запрет на подкуп, детский труд, растрату, вымогательство, нарушение прав интеллектуальной собственности, регламентирует утилизацию сточных вод, токсичных и загрязняющих веществ, а, также правила мониторинга производственного травматизма. В написании кодекса приняли участие некоторые крупные изготовители электронной техники, обслуживающие «Ай–Би–Эм», «Делл» и «Хьюлетт — Паккард», в частности «Целестика», «Флекстроникс», «Дже–бил», «Санмина–Эс–Си–Ай» и «Солектрон». Например, что касается «Хьюлетт–Паккард», все его поставщики обязываются подчиняться Кодексу, но компанией принята гибкая политика в отношении сроков перехода на новые правила. «Мы полностью готовы к возможным последствиям и уже прекратили отношения с поставщиками, неоднократно уклонявшимися от выполнения наших требований», — сказала представитель «Хьюлетт–Паккард» Моника Саркар. К октябрю 2004 года «Хьюлетт–Паккард» завершил ревизию более 150 из своих 350 поставщиков, включая заводы в Китае, Мексике, Юго–Восточной Азии и Восточной Европе. Совместно с «Ай–Би–Эм» и «Делл» компания создала рабочий орган по выработке мер оценки соответствия кодексу и наказания его злостных нарушителей. Поскольку в письменных соглашениях главное — это реализация, пока нам остается лишь ждать и надеяться, что корпорации окажутся, действительно верны взятым на себя обязательствам, и, тем не менее, использование отлаженных бизнес–сетей для созидания не только материальных, но и моральных ценностей может оказаться первой ласточкой грядущих глобальных тенденций.

«Когда мы начали выбирать на роль изготовителей нашей продукции оффшорные фирмы, для нас стала очевидной необходимость взять на себя некоторую ответственность за то, как именно они справляются с поставленной задачей», — объясняла Дебра Данн, старший вице–президент «Хьюлетт–Паккард», отвечающий за корпоративную политику и глобальные социальные инициативы. Ведь для начала именно этого требуют многие потребители продукции «Хьюлетт–Паккард». «Нашим потребителям не все равно, — сказала Данн, — и европейским потребителям не все равно больше остальных. Правозащитные и другие неправительственные организации, которые приобретают все большее влияние в мире по мере падения доверия к корпорациям, чаще всего говорят нам: «В этом вопросе у вас на руках все карты. Вы — компании глобального масштаба, именно вы способны добиться нужного понимания игроков новых рынков и тем самым повлиять на то, как у них обстоят дела с экологией и правами человека»».

Эти голоса совершенно правы и, мало того, при желании они с большой выгодой могут использовать Интернет, чтобы в нужных случаях пристыдить транснациональные корпорации и вынудить их к сотрудничеству.

«Когда вы обладаете покупательным могуществом уровни «Хьюлетт–Паккард» или «Макдоналдс», — сказала Данн, — люди просто рвутся иметь с вами дело. Это значит, что в ваших руках мощные рычаги и широкие возможности, чтобы диктовать стандарты, и это значит, что в этом смысле на вас лежит определенная ответственность». Роль глобальных кор., как образцов для зарождающихся рынков оказывается вдвойне важной, если знать, что зачастую местные власти искренне хотят повысить свои стандарты в области охраны окружающей среды. Они осознают необходимость этого в долгосрочной перспективе, но давление проблем трудоустройств населения и ограниченности бюджетных средств заставляет их сделать противоположный выбор. Такие страны, как Китай, отметила Данн, нередко стремятся прибегнуть к внешней силе, например, силе транснациональных компаний, чтобы е ее помощью «продавить» новые нормы и критерии у себя на родине, будучи не в состоянии ввести их силами собственной бюрократии. В книге ««Лексус» и оливковое дерево» я нажал этот тип взращивания ценностей «глобалюцией», то есть революцией извне.

Еще одна цитата из Данн: «Раньше мы говорили, что коль скоро мы не нарушаем местное законодательство, то большего от нас и ожидать нельзя. Но при сегодняшнем дисбалансе сил нужно совсем зарваться, чтобы продолжать настаивать, что «Уолл–Март» или «Хьюлетт–Паккард» могут делать все, что им заблагорассудится, до тех пор пока государство не скажет — Стоп». Было бы просто аморально не пользоваться средствами влияния, которые есть у «Хьюлетт–Паккард», учитывая, каким могуществом он обладает… У нас есть возможность включить в систему решения мировых проблем всю вселенную наших поставщиков, сотрудников и потребителей — а она, надо сказать, довольно обширна».

Данн рассказала, что в Китае и других странах местные компании активно борются друг с другом за право стать частью системы «Хьюлетт–Паккард», или «Делл», или «Уолл–Март». Хотя предъявляемые требования весьма высоки, также право означает стабильный и приличный объем заказов — того масштаба, который может стать для компании вопросом жизни или смерти. В результате у «Хьюлетт–Паккард» появляется серьезнейший рычаг давления на своих китайских поставщиков, и они на самом деле охотно идут на то, чтобы забрать планку все выше и выше, потому что, сумев подняться на уровень, диктуемый«Хьюлетт–Паккард», в дальнейшем они могут использовать свои успехи как средство добывания заказов у «Делл» или «Сони».

Сторонники сострадательного выравнивания должны объяснять потребителям, что их покупательная способность и покупательский выбор имеют политическое измерение. Каждый раз, делая такой выбор, вы поддерживаете определенный набор ценностей и установок. Вы голосуете за то, какие барьеры и источники трения должны быть сохранены, а какие ликвидированы. Прогрессивные политики должны обеспечивать потребителям доступ к информации такого рода, чтобы все больший процент населения мог голосовать правильно и поддерживать тот тип глобального корпоративного поведения, который соответствует их этическим принципам.

Марк Гантер, который занимает важный пост в журнале «Форчун» и является автором книги «Вера и богатство: Тихая революция, меняющая американский бизнес», был одним из немногих бизнес–журналистов, признавших влияние прогрессивной политики на транснациональные корпорации. «Естественно, — писал Гантер в «Вашингтон пост» (14 ноября 2004 года), — подлецов, безразличных к этическим вопросам деятельности корпораций, вполне хватает. Естественно, некоторые высокопоставленные бизнесмены, вещающие о насущных социальных проблемах, всего лишь попусту жонглируют словами. Однако в сухом остатке можно зафиксировать следующее: все больше и больше компаний осознают, что моральные ценности, в их широком понимании, способны стать одним из двигателей рыночных ценностей. И это наглядный пример, из которого каждый может извлечь свои уроки».

Прогрессистский крен большого бизнеса, отмечает Гантер не привлек значительного внимания прессы, «Отчасти это объясняется тем, — продолжает он, — что материалы о корпоративных скандалах несравнимо пикантнее. Но главная причина в том, что изменения в корпоративной практике носили постепенный характер, да и к тому же журналисты давно привыкли относиться к разговорам о социальной ответственности корпораций как к виду саморекламы. Однако главы компаний, находящихся в фокусе общественного внимания, — таких, как «Дженерал электрик», — не будут обещать делаться добропорядочными гражданами планеты, если не намереваются исполнить своих обещании. Как говорит руководитель «Дженерал электрик» Джефф Иммелт: «Сегодня, чтобы быть великой компанией, вы должны быть компанией примерного поведения». Когда я спросил его, почему «Дженерал электрик» начала все чаще говорить о гражданской позиции бизнеса, он ответил: «Причина, по которой люди приходите «Дженерал электрик», это желание быть частью чего–то большего, чем они сами». Иммелт полагает, что важнейшим двигателем корпоративных реформ является желание компаний привлекать к себе тех, кто видит в своей работе не только источник денег, но и источник смысла. Мало кто из нас каждый день идет на службу с целью повышения курса акций. люди, особенно молодежь, хотят работать на компании, миссия которых не ограничивается благополучной балансовой отчётностью».

Резюмирую: мы живем в эпоху большого перелома, время; когда Компании начинают осознавать не только свое могущёство в плоском мире, но и свою ответственность перед ним. Сторонники сострадательного выравнивания верят, что это не время бездействия, что пора перестать воспринимать мир в Традиционных координатах правой и левой политики, противостояния маленьких потребителей и больших корпораций. Вместо этого мы должны думать о том, каким образом сотрудничество между потребителями и корпорациями может создать надежную защиту от худших черт глобального выравнивания, не скатываясь при этом к классическим рецептам протекционизма.

«Сострадательный капитализм. Думаете, это оксюморон? Не спешите, подумайте еще раз, — писал Гантер. — Даже если Америка действительно становится все более консервативной в социальных вопросах, большой бизнес движется совсем в другую сторону».

Ни одно обсуждение сострадательного выравнивания не было бы полным, если бы мы не затронули тему улучшения воспитания подрастающего поколения. Помочь человеку адаптироваться к жизни в плоском мире — это не только задача государства и бизнеса. Это также задача родителей. Им тоже необходимо знать, в каком мире растут их дети и какие требования предъявит им жизнь. Короче говоря, нам нужно новое поколение родителей, готовых к строгой любви: наступает пора, когда вы должны забрать у ребенка игровую приставку, выключить телевизор, отложить в сторону iPod и усадить его за работу.

Сознание прав без ответственности, сознание того, что наше прежнее лидерство в глобальной экономике и геополитике — и олимпийском баскетболе — автоматически перейдет в будущее, сознание отсроченного удовольствия как наказания, которое хуже ремня, наконец, представление о том, что наших детей нужно поплотнее укутать от любых возможных стрессов и разочарований в школе, —это настоящая раковая опухоль на теле американского общества, И если мы не прекратим ее рост, нашим детям придете» испытать громадный шок от встречи с плоским миром, и он будет иметь разрушительные социальные последствия. Действия политиков, направленные против этого, конечно, необходимы, но далеко не достаточны.

Дэвид Балтимор, лауреат Нобелевской премии и президент Калифорнийского технологического института, знает, что такое подготовить ребенка к соревнованию с лучшими из лучших. По его словам, он был поражен, узнав, что почти все абитуриенты, поступившие в КТИ, один из ведущих технических вузов мира, пришли в него из государственных, а не частных школ — тех, которые иногда воспитывают в ребенке сознание, что сам факт его учебы в этой школе делает его уникальным, и оправдывают все его претензии. «Я смотрю на наших первокурсников и вижу, чему их научили в семье: упорно трудиться, стараться не гнаться за удовольствиями, понимать, что нужно оттачивать свои знания и умения, если хочешь сыграть важную роль в будущем мире, — сказал Балтимор. — Я невероятно благодарен за это их родителям, ведь эти дети приходят из государственных школ, которые все считают пропащим местом. Если государственное образование дает нам замечательных студентов, значит это все–таки возможно. Родителя смогли вырастить их с установкой, что они должны реализовать собственный потенциал. Вообще в том, что касается родительского отношения к образованию, мне кажется, наша страна нуждается в настоящей революции.

Родители, приехавшие в Америку из–за рубежа, явно справляются с этим лучше. «Около трети наших студентов имеют азиатское происхождение или сами являются недавними иммигрантами», — сообщил Балтимор. Значительное большинство поступивших в КТИ на инженерные специальности приехали из–за рубежа, и то же самое относится к немалой доле преподавательского состава. По его словам, «в биологии на ступени последокторского обучения преобладание китайцев просто бросается в глаза». Не удивительно, что сегодня основной массив исследовательских статей на темы современной биологии, которые представляются на крупные научные конференции, имеют как минимум одно китайское имя в списке авторов.

Мои друзья Джуди Эстрин и Билл Каррико основали несколько неуторкинговых компаний в Силиконовой долине, а Джуди одно время была директором по технологиям в «Цис–ко». Как–то, беседуя с ними, я поднял проблему воспитания нашей молодежи. «Когда мне было одиннадцать, — сказал Билл, — я уже знал, что буду инженером. Клянусь, сегодня мне найдете одиннадцатилетнего американца, который мечтает о том же самом. Наш уровень амбиций стал ниже».

Вот слова Джуди: «Больше проблем решается правильным родительским подходом, чем любыми административными или финансовыми мерами. Все хотят, чтобы на ту или иную проблему выделили денег, но решение все равно начинается с родителей. Целеустремленность достается нам от них, и людям пора бы уже это понять. Возможно, понадобиться кризис, чтобы мы изменили свои приоритеты».

В июле 2004 года актер Билл Косби, выступая на ежегодной конференции коалиции «Рэйнбоу ПУШ», основанной Джесси Джексоном, упрекнул родителей–афроамериканцев в том, что они не учат своих детей грамоте, а чернокожих подростков — в том, что они сами слишком плохо стремятся к знаниям. Косби и раньше заявлял нечто подобное: «Как важно правильно говорить по–английски, известно всем, кроме этих недоумков. Ты не можешь быть доктором, если у тебя изо рта вываливается такой словесный мусор». Обращаясь к коалиции «Рэйнбоу», Косби говорил об афроамериканцах, которые бездарно израсходовали свой шанс на лучшую жизнь: «Вы должны перестать бить своих жен из–за того, что не можете найти работу, из–за того, что в прошлом вам не захотелось получать образование и теперь вы сидите на минимальной зарплате. Вам нужно было серьезнее задуматься о собственной жизни еще в старших классах, когда у вас была перспектива». Слова Косби вызвали целый шквал критики, но преподобный Джексон встал на его защиту: «Билл говорит вот о чем: давайте будем сражаться в честном бою. Давайте выровняем игровую площадку для всех. Ты не можешь этого сделать, если ты пьешь. Ты не можешь этого сделать, если не умечешь читать и писать».

Абсолютно верно. Американцы — это народ, которому все необходимее заботиться о выравнивании игрового поля — не опуская других, не проводя жизнь в жалости к самому себе а поднимая себя все выше и выше. В том, что касается путей выравнивания, слова Косби важны не только для черных американцев, но и для белых, не только для бедных, но и для богатых. Воспитание, в школе или в семье, должно быть связано не только с получением знаний, оно должно быть также и воспитанием характера. Родители, школа, культура действительно влияют на формирование личности — это общеизвестная истина. Лично на меня самое важное влияние в жизни, кроме семьи, оказала Хэтти М. Отайнберг, моя преподавательница ткурналистики. Она безжалостно вколачивала основы репортерской профессии в своих учеников, объясняя не только, что такое подводка к статье или корректная цитата, но и что такое профессионализм в карьерном и жизненном измерении. Ей было почти шестьдесят, когда я учился у нее и когда она помогала мне выпускать школьную газету в конце 1960–х. Она была абсолютной противоположностью того, что ценилось среди подростков, но мы не отходили от ее кабинета, как будто это была дискотека, а она была диск–жокеем. Никто из нас тогда не смог бы сформулировать причину, но она заключалась в том, что нам просто нравилось выслушивать ее рассказы, внимать ее поучениям и наставлениям. Она была женщиной ясных принципов в век тотальной неясности: мне стоит лишь подумать о ней, чтобы перестать сутулиться за столом! Следующему поколению предстоит все глубже втягиваться в соревнование с молодежью из Китая, Индии, других азиатских стран, чьи родители гораздо ближе к строгому, но справедливому воспитательному подходу Хэтти, чем мы сами. Я не предлагаю сделать школу похожей на казарму, но мне кажется, нам надо чаще заставлять детей покидать их уютные зоны отдыха, стараться приучить их к доведению дела до конца и готовности пережить кратковременные неудобства ради будущей выгоды.

Боюсь, однако, что ситуация должна сначала ухудшиться; чтобы потом улучшиться. Как сказала Джуди Эстрин, возможно, нам понадобится кризис. Я добавлю лишь одно: кризис уже наступил. Он просто разворачивается перед нами в «Замедленном движении. Выравнивание мира идет вперед широкими шагами, и за исключением войны или какой–нибудь Ужасной террористической атаки ничто не может его остановить. Что может остановиться, или даже обратиться, так это рост американского уровня жизни, и это произойдет, если у нас не будет достаточно людей со знаниями и инициативой, способных активно участвовать в развитии мира, все интеллектуальные центры которого объединены между собой. В нашем — обществе есть все нужные составляющие, позволяющие «отдельному его члену процветать в таком мире, но если мы их утратим, мы зайдем в тупик.

Повторяю: это не проверка. Это настоящий кризис, и как замечательно сформулировал Пол Ромер, «Кризис — такая вещь, которая слишком дорого достается, чтобы ею не воспользоваться».

Примечания:

1

Virtual Tax Room — виртуальная налоговая комната (англ.). Примеч. Автора.

11

После событий 11 сентября, говорилось далее, замедлилась и выдача виз для студентов и работников НИ–отрасли —: Организация экономического сотрудничества и развития — группа из 40 государств с высокоразвитой рыночной экономикой. — Примеч. ред.