ГЛАВА 22. ПЯТЬДЕСЯТ НА ПЯТЬДЕСЯТ: НОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ О НЕФТИ

В 1950 году в Лондоне велись переговоры между представителями министерства финансов США и британскими должностными лицами. В ходе переговоров американцы упомянули некоторые обстоятельства, имеющие отношение к политике Саудовской Аравии в области нефти, влияние которых обязательно скажется на всем Ближнем Востоке. „Правительство Саудовской Аравии недавно предъявило поразительные требования к „Арамко“, – признался один из американских чиновников. – Они затронули все возможные аспекты, едва ли изучаемые правительством-концессионером“. Однако в той или иной форме все требования сводились к одному – Саудовская Аравия желала большей прибыли от концессии. Намного большей.

Подобные требования никоим образом не связывались только с Саудовской Аравией. В конце сороковых – начале пятидесятых годов нефтяные компании и правительства постоянно сражались за финансовые условия деятельности в послевоенном мире. Центральным вопросом было распределение ренты, „этого неудобного, но важного условия экономики природных ресурсов“. Характер борьбы варьировался от страны к стране, но главная цель инициаторов была всюду одна и та же – перераспределить доходы от налогов в пользу стран-экспортеров нефти в ущерб нефтяным компаниями и странам-потребителям. На карту были поставлены не только деньги, но и власть.

„Практичные люди, считающие себя свободными от какого-либо интеллектуального влияния, – однажды сказал Джон Мейнард Кейнз, – обычно находятся в плену у какого-нибудь усопшего экономиста“. Когда дело касается нефти, в категорию „практичных людей“ попадают не только бизнесмены, которых имел в виду Кейнз, но и короли, президенты, премьер-министры и диктаторы, а также их министры финансов и нефтяной промышленности. Ибн Сауд и другие лидеры того времени, а также последующие монархи, были очарованы Давидом Рикардо, фантастически удачливым биржевым маклером, жившим в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века в Англии. (Среди всего прочего он здорово нажился за счет победы Веллингтона при Ватерлоо.) Еврей по национальности, Рикардо стал квакером, а затем искушенным членом палаты общин и одним из отцов-основателей современной политэкономии. Он и Томас Мальтус, друг и интеллектуальный соперник Рикардо, воплотили в себе целое поколение последователей Адама Смита.

Рикардо разработал концепцию, которой предстояло стать основой борьбы национальных государств и нефтяных компаний. Это было понятие „ренты“ как чего-то отличного от нормальной прибыли. Он основывал свою теорию на производстве зерна, но она приложима и к нефти. Возьмем двух землевладельцев, один из которых владеет намного более плодородными землями, чем другой. Они оба продают зерно по одной цене. Но затраты того, у кого земля богаче, намного меньше затрат другого, владеющего менее плодородными землями. Последний, возможно, получает прибыль, но первый, тот, у которого земля богаче, получает не только прибыль, но еще кое-что – ренту. Его награда – рента -не результат мастерства или усердной роботы, она замечательным образом проистекает из щедрого наследства.

Нефть – один из даров природы. Ее геологическое наличие не имеет никакого отношения ни к характеру и деятельности людей, которым довелось жить над ней, ни к политическому режиму в том регионе, где она найдена. Это наследие порождает ренту, которую можно определить как разницу между рыночными ценами, с одной стороны, и стоимостью затрат на производство, с другой, включая дополнительные расходы на транспорт, обработку и распределение нефти и прибыль на капитал. Например, в конце сороковых годов нефть продавалась по 2,5 доллара за баррель. Какой-нибудь седовласый оператор истощенной скважины получит не более 10 процентов прибыли на свою нефть. Но на Ближнем Востоке баррель стоит всего 25 центов. Прибавим 50 центов, стоимость транспортировки и 10 центов, прибыль от нефти стоимостью в 2,5 доллара за баррель. Разница составит приличную сумму – 1,65 доллара на каждый баррель ближневосточной нефти. Это и составит ренту. Увеличьте ее в соответствии с ростом производства, и деньги потекут рекой. А кто – страна-производитель, фирма или страна-потребитель, взимающая налоги, получит долю ренты и какую? По этому простому вопросу соглашения не было.

У всех есть законные требования. Страна-владелец обладает правом законного владения нефтью в своих недрах. Однако у нефти нет стоимости, пока иностранное государство не рискнет своим капиталом, не проведет экспертизу, чтобы разведать, произвести и поставить ее на рынок. В сущности, страна-владелец -это землевладелец, а добывающая компания – всего лишь арендатор, который платит установленную ренту. Но если арендатор рискнул, приложил усилие и сделал открытие, в результате чего значительно возросла цена собственности землевладельца, должен ли он платить прежнюю ренту или она должна быть увеличена землевладельцем? „Это великий водораздел в нефтяной отрасли промышленности – богатое открытие ведет к неудовлетворенности землевладельца, – говорил экономист М. А. Адельман, занимавшийся вопросами нефти. – Он знает, что прибыль арендатора много больше необходимой для продолжения производства, и хочет иметь часть ренты. Если он получает какую-то часть, он хочет еще больше“. Борьба вокруг ренты в послевоенные годы не ограничивалась только экономикой. Это была и политическая борьба. Для „землевладельцев“ – стран-производителей – эта борьба была тесно связана с вопросами суверенитета и национального строительства, с националистическими выступлениями против иностранцев, которые, по их словам, „эксплуатировали“ страну, препятствовали ее развитию, игнорировали социальное благополучие, возможно, подкупали чиновников и, конечно, вели себя как „хозяева“, высокомерные, надменные, заносчивые. На них смотрели как на явное воплощение колониализма. Этим не исчерпывались их грехи, они к тому же выкачивали „невосполнимое наследие“ и богатства землевладельца и будущих поколений. Естественно, нефтяные компании видели все это в другом свете. Они рисковали, они решили вложить свой капитал и усилия именно сюда, они подписали контракты, дающие им определенные права, достигнутые трудными переговорами. Они создали стоимость там, где ее не было. Они должны получить компенсацию за риск и неудачные бурения. Они считали, что их обманывают жадные, ненасытные, двуличные местные власти. Они вовсе не думали, что они „эксплуатируют“, а жалобно кричали: „Нас ограбили“.

У этой борьбы была и политическая подоплека. Для стран-производителей в промышленно развитом мире доступ к нефти был стратегически важен, он не только был жизненно необходим их экономике, не только определял возможности роста, но и являлся центральным, наиболее существенным элементом национальной стратегии, и к тому же значительным источником прямых доходов от акцизов, а также от налогов со всей экономики, снабжаемой топливом. Для производящей страны нефть означала власть, влияние, значение и статус – все, чего раньше недоставало. Таким образом, это была борьба, в которой деньги выступали символом власти и национальной гордости. Именно это делало борьбу такой жестокой. Первый фронт этого эпического состязания был открыт в Венесуэле.

Деспотический режим диктатора Венесуэлы генерала Гомеса пал в 1935 году со смертью диктатора, когда все другие попытки свергнуть режим оказались тщетны. Гомес оставил после себя разруху; он считал всю Венесуэлу своей собственностью, личной гасиендой, где все делалось для его обогащения. Большинство населения оставалось бедняками в то время, как национальная нефтяная промышленность была поднята на такой уровень, что судьба всей экономики страны зависела от нее. Гомес оставил после себя пеструю оппозицию. Военные терпели унижения от Гомеса; им мало платили, они занимали низкое общественное положение, им приходилось пасти многочисленные стада скота, принадлежавшие лично Гомесу. Не менее важным было создание демократической оппозиции слева, ядром которого стало „Поколение 28 года“. В 1928 году студенты Центрального университета в Каракасе восстали против Гомеса. Они, конечно, потерпели поражение, их лидеров посадили в тюрьму, где их заковали в кандалы весом в 25 килограммов или отправили на принудительные работы по строительству дорог в кишащие болезнями джунгли внутри страны. Многие члены „Поколения 28 года“ погибли, пав жертвами террора Гомеса. Те, кто выжил, со ставили ядро реформаторов, либералов и социалистов, вернувшихся в политическую жизнь Венесуэлы после смерти диктатора. Окончательно же придя к власти, именно „Поколение 28 года“ обеспечит основу установления новых отношений между нефтяными компаниями и странами-производителями, между арендатором и землевладельцем во всем мире, а также разработает методику перераспределения ренты.

В условиях, когда от нефти зависело наличие денег в обращении, а в конце тридцатых годов она составляла более 90 процентов экспорта, новое руководство страны приступило к реформированию бессистемного законодательства о промышленности и к осуществлению полномасштабного пересмотра договорных отношений между государством и нефтяными компаниями, включая перераспределение ренты. Правительство США содействовало этому процессу. Во время Второй мировой войны Вашингтон слишком сильно ощущал напряженность продолжающейся борьбы с Мексикой из-за национализации нефтяной отрасли, чтобы не быть заинтересованным в сохранении доступа к Венесуэле, которая была самым важным источником нефти за пределами Соединенных Штатов. Таким образом, американское правительство пошло на прямое вмешательство, чтобы избежать новой Мексики и обезопасить в разгар войны такой стратегически важный источник. Со своей стороны, компании тоже не хотели национализации. „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ и „Шелл“ были главными производителями в Венесуэле. Они понимали, что здесь находятся одни из самых значительных месторождений нефти в мире, и не могли позволить себе их потерять. Венесуэла была главным источником дешевой нефти и дочерняя фирма „Джерси“ „Креол“ давала половину продукции компании и обеспечивала половину ее доходов2.

Однако в „Джерси“ не было единства мнений, что делать перед лицом стремления венесуэльского правительства к перераспределению ренты. Традиционалисты, кое-кто из которых были приверженцами режима старика Гомеса, противостояли каким-либо переменам, независимо от того, кто их пробивает -Каракас или Вашингтон. С противоположным мнением выступил Уоллес Пратт, бывший главный геолог компании, а к тому времени один из ее руководителей. Пратт с его богатым опытом работы в Латинской Америке считал, что мир изменился, и что компании неизбежно придется адаптироваться, тем более, что этого требовали ее долгосрочные интересы. Он был также убежден, что упорное сопротивление будет не только бесполезным, но и дорогостоящим. По мнению Пратта, лучше помочь создать новый порядок, чем стать его жертвой. Спор происходил в то время, когда сама „Джерси“ стала мишенью острых политических атак в Вашингтоне в связи с ее довоенными отношениями с „И. Г. Фарбен“ и новой антитрестовской кампании со стороны министерства юстиции. В результате этого „Джерси“ изменила свое отношение к политике и к политическим кругам, и не только в США. Более того, администрация Рузвельта дала ясно понять, что в случае разногласий с Венесуэлой, вызванных неумением компании приспособиться к новым условиям, „Джерси“ не сможет рассчитывать на помощь из Вашингтона.

„Джерси“ не могла рисковать своим положением в Венесуэле. Уоллес Пратт победил. „Джерси“ назначила нового главного управляющего в Венесуэле -Артура Праудфита, который сочувственно относился к социальной политикестраны и отличался умением улавливать изменения на политической сцене Венесуэлы. Как и другие нефтяники, Праудфит в двадцатых годах перебрался из Мексики в Венесуэлу, он хорошо помнил приведшие к катастрофе противоречия между правительством и компаниями, яростную борьбу рабочих на нефте-разработках, и был намерен извлечь урок из мексиканского опыта.

Все главные игроки – правительства Венесуэлы и США, „Джерси“ и „Шелл“ – хотели все проработать. Чтобы содействовать этому процессу, заместитель государственного секретаря США Самнер Уэллес пошел на беспрецедентный шаг и рекомендовал венесуэльскому правительству нескольких независимых консультантов, включая Герберта Гувера-младшего, сына бывшего президента и известного геолога, который мог бы помочь Венесуэле заключить выгодную сделку с компаниями. Уэллес также оказал давление на британское правительство, чтобы заручиться поддержкой „Роял Датч/Шелл“. С помощью консультантов составили соглашение, основанное на новом принципе „пятьдесят на пятьдесят“. Это стало вехой в истории нефтяной промышленности. Согласно этой концепции различные налоги и арендная плата за право разработки недр будут увеличены, и доходы правительства станут примерно равными извлекаемой компаниями прибыли в Венесуэле. Фактически, обе стороны становятся равными партнерами и делят ренту пополам. В обмен на это не будет подниматься острый вопрос о законности и методах получения отдельных концессий, выданных „Джерси“ и ее дочерним компаниям. Право собственности на существующие концессии будет закреплено, они будут продлены, и будут созданы новые возможности для дальнейших разработок. Для компаний это были ценные приобретения.

Предложенный закон вызывал критику со стороны „Демократического действия“, либерально-социалистической партии, которую образовали оставшиеся в живых члены „Поколения 28 года“. Они утверждали, что в таком виде закон на практике приведет к гораздо меньшей, чем 50 процентов, доле Венесуэлы, они требовали компенсаций за прошлую прибыль компаний. „Всеобщее очищение венесуэльской нефтяной отрасли, ее ритуальное очищение, останется невозможным, пока компании не выплатят адекватной компенсации нашей стране“, – заявил Хуан Пабло Перес Альфонсо, представитель „Демократического действия“ по вопросам нефти. Но несмотря на воздержавшихся депутатов от „Демократического действия“, конгресс Венесуэлы принял новый закон о нефти в марте 1943 года, защитив соглашение.

Крупные компании были вполне готовы к существованию в новых условиях. „Деньги – вот, что им нужно, – сказал директор „Шелл“ Фредерик Годбер вскоре после принятия закона, имея в виду правительство Венесуэлы. – Если наши заморские друзья не станут склонять их к этому, маловероятно, что они откажутся от хороших денег, откуда бы они ни поступали“. В отличие от крупных, некоторые более мелкие компании, работающие в Венесуэле, были возмущены. Уильям Ф. Бакли, президент „Пантепек ойл компани“, телеграфировал государственному секретарю, осуждая новый закон, как „обременительный“ и заявляя, что он был принят только „под давлением правительства Венесуэлы и государственного департамента“. Закон побуждает, добавлял он, предпринять „новые шаги по ограничению прав собственности американских нефтяных компаний“. Телеграмму Бакли положили под сукно.

Через два года, в 1945 году, временное правительство Венесуэлы пало в результате переворота, предпринятого недовольными молодыми военнымив союзе с „Демократическим действием“. Ромуло Бетанкур стал первым президентом новой хунты. Он был форвардом в университетской футбольной команде, прежде чем стать лидером „Поколения 28 года“, был впоследствии дважды сослан, стал генеральным секретарем „Демократического действия“, а к моменту переворота был членом городского совета Каракаса. Министром развития стал Хуан Пабло Перес Альфонсо, главный критик закона о нефти в 1943 году в конгрессе. Теперь он жаловался, что обещанные „пятьдесят на пятьдесят“ в действительности оказались „шестьдесят на сорок“ в пользу компаний. Перес Альфонсо ввел значительные новации в налоговое законодательство, рассчитанные на получение реальных 50 процентов. „Джерси“ приняла изменения; ее управляющий в Венесуэле Артур Праудфит сказал государственному секретарю, что „нельзя было выдвинуть никакого разумного возражения против изменений в структуре подоходного налога“. Таким образом, произошло кардинальное перераспределение ренты между Венесуэлой и нефтяными компаниями по закону о нефти 1943 года и благодаря поправкам, внесенным Пересом Альфонсо. В результате этих изменений и быстрого расширения производства государственные доходы в 1948 году выросли в 6 раз по сравнению за 1942 год.

Перес Альфонсо решает предпринять еще один беспрецедентный шаг и попытаться извлечь доход из всех подразделений нефтяной промышленности. Венесуэла должна, говорил он, „пожинать плоды с прибылей от транспортировки, очистки и продажи нефти“. В этих целях он потребовал, чтобы часть причитающейся Венесуэле арендной платы вносилась не деньгами, а нефтью. Затем он продал эту нефть на мировом рынке. Как сказал президент Бетанкур: „табу“ было нарушено. Венесуэла стала известна на мировом рынке как страна, где можно купить нефть путем непосредственных переговоров. Завеса таинственности над торговлей нефтью, которой англосаксы прикрывали свою монополию прав и секретов, была поднята навсегда“.

В отличие от Мексики более крупные нефтяные компании не только приспособились к перераспределению нефти, но и поддерживали нормальные рабочие отношения с „Демократическим действием“ в течение всего времени нахождения его у власти. В „Креол“ появилось много местных работников, через несколько лет 90 процентов всех работающих составили венесуэльцы. Артур Праудфит даже выступал лоббистом правительства Венесуэлы в государственном департаменте США, а журнал „Форчун“ называл „Креол“ „пожалуй, наиболее важным аванпостом американского капитала и ноу-хау за рубежом“.

Может быть, Бетанкур и назвал однажды транснациональные компании „империалистическими спрутами“, но он и его коллеги были прагматиками, они поняли, что компании им нужны и с ними можно работать. Нефть давала 60 процентов государственных доходов, она была основой экономики. „Было бы самоубийством национализировать декретом эту отрасль“, – говорил впоследствии Бетанкур. Национальные интересы можно отстоять и без национализации. Бетанкур с гордостью отмечал, что за счет налоговых реформ в середине сороковых годов правительство Венесуэлы на каждый баррель нефти получало на 7 процентов больше, чем мексиканское правительство от ее национализированной промышленности. К тому же объем производства в Венесуэле в 6 раз превышал мексиканский. При Бетанкуре в Венесуэле неизменно соблюдался принцип „пятьдесят на пятьдесят“. Но шло время. В 1947 году семьюдесятью процентами голосов было избрано новое правительство партии „Демократическое действие“. Меньше чем через год, в ноябре 1948 года оно было свернуто членами той же самой военной хунты, которая помогла им совершить переворот 1945 года.

Некоторые производители нефти шумно приветствовали путч 1948 года. Уильям Ф. Бакли был доволен, так как, по его словам, Бетанкур и его соратники по „Демократическому действию“ „использовали большие долларовые ресурсы страны для содействия интересам коммунистической России в западном полушарии, они заставили американцев оплачивать эту антиамериканскую кампанию“. Однако не так видели ситуацию крупные американские компании. У Артура Праудфита переворот вызвал „уныние и разочарование“. Он угрожал усилиям последних трех лет, потраченных на установление стабильных отношений с демократическим правительством.

Бетанкур продемонстрировал свой прагматизм во многих направлениях. Он даже пригласил одного известного американца для основания нового предприятия – „Интернэшнл бейсик экономи корпорейшн“, которое финансировало бы проекты развития и новые предприятия в Венесуэле. Американец своим значительным состоянием был обязан нефти. Это был недавно ушедший в отставку Координатор межамериканских отношений в государственном департаменте – Нельсон А. Рокфеллер, внук Джона Д.

Еще один беспрецедентный шаг к переосмыслению отношений между землевладельцем и арендатором был сделан в одном далеком уголке, у которого было сразу два хозяина. Нейтральная зона занимала около 2 тысяч квадратных километров бесплодной пустыни и была создана британцами в 1922 году в ходе демаркации границы между Кувейтом и Саудовской Аравией. Чтобы дать приют бедуинам, которые кочевали между Кувейтом и Саудовской Аравией и не знали понятия „гражданство“, было решено, что обе страны разделят власть над этой зоной. Если и бывает система, несущая в себе зародыш саморазрушения, то таковой была Нейтральная зона. Способ раздела в ней прав на нефть, как своего рода эрозия, в итоге положил конец послевоенному нефтяному порядку.

В конце войны правительство США, особенно государственный департамент, активно поддерживали многие нововведения, связанные с нефтью на Ближнем Востоке, но их постоянно волновало одно: тесные связи между нефтяными монополиями, появившиеся после „великих нефтяных сделок“. Правительство заботило, как это отразится на конкуренции и рынке. Еще больше его волновало восприятие в обществе как доминирующей роли такой небольшой группы компаний, так и их поддержка правительством США. Это напоминало картель, что было удобной мишенью для нападок со стороны националистов и коммунистов в регионе и вне его. В то же время перемены на Ближнем Востоке могли легко вызвать критику и оппозицию со стороны различных групп в Соединенных Штатах, не только противников трестов и либеральных критиков большого бизнеса, но и представителей независимого сектора нефтяной промышленности внутри страны с их укоренившейся враждебностью к „большой нефти“ вообще и к „иностранной“ в особенности. Предупреждая такую критику, Вашингтон стал проводить совершенно недвусмысленную политику поощрения участия „новых компаний“ в развитии нефтяного бизнеса на Ближнем Востоке, чтобы уравновесить долю монополий. Такая политика отвечала двум требованиямгосударственного департамента. Вступление в игру новых игроков ускорит разработку ближневосточных нефтяных ресурсов и таким образом принесет более высокие доходы странам региона, что имело все большее значение. В то же время считалось, что чем больше источников нефти на Ближнем Востоке разрабатывается, тем ниже цены для потребителей. Но ведь есть столько способов делить ренту, что более низкие цены для потребителей при более высоких доходах стран-производителей были явно недостижимыми.

В 1947 году государственный департамент, следуя своей новой политике, разослал американским компаниям депеши, в которых говорилось, что Кувейт может продать свои права в Нейтральной зоне на аукционе, а правительство США будет радо, если компании воспользуются этой возможностью. Некоторые крупные компании полагали, что это слишком рискованное дело. Они опасались, что, участвуя в аукционе, будут вынуждены предложить значительно лучшие условия, чем те, на которых они платят по ныне существующим концессиям, а это вызовет недовольство у заинтересованных стран.

Одним из тех, кто был очень хорошо знаком с новой американской политикой, а также с возможностями ближневосточных стран, был Ральф Дэвис, бывший управляющий по маркетингу „Стандард оф Калифорния“, бывший заместитель Гарольда Икеса в Военном управлении нефтяной промышленности, бывший руководитель департамента нефти и газа в министерстве внутренних дел, а ныне частное лицо. В 1947 году Дэвис для участия в аукционе по продаже концессии Кувейта в Нейтральной зоне организовал консорциум, включавший такие известные независимые компании, как „Филлипс“, „Эшлэнд“ и „Синклер“ и назвал его „Аминойл“. Можно ли было придумать лучшее название? „Аминойл“ расшифровывалась как „Американская независимая нефтяная компания“. Дэвис предупреждал своих партнеров, что скачка будет жестокая, они вступают в „большую игру“, и конкуренция с крупными компаниями будет сильна, говорил он.

Но у „Аминойл“ было уникальное преимущество, право доступа, полученное благодаря Джиму Бруксу, техасскому сварщику на нефтеразработках. Возвращаясь из Саудовской Аравии, он остановился в отеле „Шеппардз“ в Каире. По чистой случайности там же остановился секретарь эмира Кувейта, которому дали поручение найти человека, связанного с техасскими нефтяными компаниями, но не с монополиями, чтобы привлечь новых участников в аукцион. Ковбойская шляпа сварщика давала достаточно оснований для завязывания разговора, и вскоре он оказался гостем дворца Дасман в Эль-Кувейт, где оставил по себе добрую память, починив водопроводную систему этого вечно нуждавшегося в воде дворца так, что потребление воды снизилось на 90 процентов. Когда сварщик вернулся в Штаты, слухи о его новой дружбе уже ходили в нефтяных кругах, но мало кто верил этой истории. Благодаря своим ценным связям, он стал членом команды „Аминойл“ на переговорах, и это дало положительный результат. „Аминойл“ выиграла торги на концессию в Нейтральной зоне, а поразившую всех сумму в 7,5 миллиона долларов наличными, минимальную ежегодную ренту 625000 дрлларов, т.е. 15 процентов прибыли, эмир Кувейта получил в подарок яхту стоимостью 1 миллион долларов. С этим было улажено, но оставались еще права Саудовской Аравии в Нейтральной зоне. Их тоже нужно было захватить.

Если целью политики США являлось увеличение богатства путем рассеивания холдингов, то тот факт, что саудовской концессией в Нейтральной зоне завладела независимая американская компания, мог иметь совсем противоположный эффект. За восемь лет борьбы за концессию некий Джин Пол Гетти или Джей Пол Гетти, как он сам себя называл, станет самым богатым человеком в Америке. С первых дней в бизнесе самодовольный, тщеславный и ненадежный Гетти был охвачен страстью делать деньги, которой равным был только его удивительный талант их делать. „В городе всегда есть лучшая гостиница, и в этой лучшей гостинице есть лучший номер, и там всегда кто-то есть, – говаривал он. – И есть худшая гостиница, и худший номер в худшей гостинице, и в нем тоже всегда кто-то есть“. Было ясно, что Гетти намеревался занять лучший номер.

Гетти постоянно искал побед, власти над людьми, а затем, или лишь так казалось некоторым, предавал тех, кто от него зависел или кто ему доверился. Он был таким же ненадежным, как Гульбенкян. „Вас почти всегда подводят мелкие служащие, – объяснял он. – С ними можно было бы мириться в восьмидесяти процентах случаев, если бы не те двадцать, когда они творят нечто невероятное“. Две вещи Гетти не выносил: проигрывать в споре и делиться властью. Он просто обязан был всегда быть у руля. „У меня прекрасные деловые отношения с Джей Полом Гетти, – говорил один его деловой партнер. – Я тысячу раз с ним спорил и ни разу не победил. Гетти не меняет свою точку зрения. Ему наплевать на ваши доказательства. Даже если бы вы смогли показать, что ваше решение в 10 раз лучше, он не уступит из принципа“. Гетти был азартный игрок, но даже идя на большой риск, он не терял осторожности, оставался консерватором и делал все возможное, чтобы укрепить свою позицию. Он объяснял: „Если бы я хотел поживиться за счет азартных игр, я бы скорее купил казино и получал процент прибыли, чем играл сам“.

Отец Гетти был юристом в одной из страховых компаний Миннесоты. Начал он с того, что отправился в Оклахому за безнадежным долгом, а закончил как нефтяной миллионер. Сын начал строить свой собственный нефтяной бизнес рядом с отцовским во время Первой мировой войны. Для отца данное слово было законом. Сын, напротив, занимался тем, что называлось „мошенничеством“, и так в нем преуспел, что превратил это дело в своего рода искусство. Он радовался своим успехам, и не только в бизнесе. Боксер Джек Дэмпси, который однажды дрался с ним, говорил, что Гетти „хорошо сложен, задирист по натуре и быстр. Я никогда не встречал никого с такой волей и умением концентрироваться, у него этого излишек. Вот в чем секрет“.

Еще будучи совсем молодым, Гетти предавался жизни, полной любовных утех, питая особую склонность к молоденьким девушкам. Он женился пять раз. Но узы брака не доставляли ему неудобств, чтобы предаться тайной любви, он просто назывался другим именем – „мистер Пол“, что было не очень осмотрительно с его стороны. Он любил путешествовать по Европе, потому что там было менее заметно, что у него бывает по 2-3 романа одновременно. Однако его единственной настоящей любовью была жена русского консула в Малой Азии, француженка, с которой у него был страстный роман в 1913 году. Прощаясь в Стамбуле, он рассчитывал, что лишь временно расстается с ней, но навсегда потерял ее след, затерявшийся где-то на дорогах войны и революции. Даже спустя 60 лет, всякий раз, когда он по деталям разбирал свои браки, как будто это были судебные дела, при малейшем упоминании о мадам Маргерит Талласу глаза его наполнялись слезами.

У Гетти, конечно, были и другие увлечения. Он баловался литературой и написал по крайней мере семь книг, включая ту, где он рассказывал, как стать богатым (подготовленную для „Плейбоя“). Одна из книг была посвящена истории нефтяного бизнеса, другая – коллекционированию предметов искусства, был еще целый том с названием „Европа в XVIII веке“. Он сделал замечательную карьеру в качестве коллекционера произведений искусства, собрав одну из самых больших коллекций в мире. Его увлечения, особенно женщинами, обыкновенно втягивали его в судебные разбирательства, что выносило его имя в заголовки газет, но никогда ни одно из них не мешало главному его призванию: его целеустремленному поиску денег в нефтяной сфере. „Человек потерпит неудачу в бизнесе, если позволит семейной жизни мешать делу“, – утверждал он. Одной из своих жен он более откровенно признался: „Когда я думаю о нефти, я не думаю о девушках“.

Гетти постоянно искал выгодных сделок. „У него была идея-фикс, – говорил один из его партнеров. – Он был одержим ценностью. Если он считал, что какая-то вещь ценная, он покупал ее и уже никогда не продавал“. Охотясь за ценностями, он без колебаний шел против течения. В двадцатые годы Гетти решил, что добывать нефть самому дешевле, чем покупать акции других нефтяных компаний по завышенной стоимости. После краха фондовой биржи в 1929 году он сменил курс; он увидел, что акции нефтяных компаний продаются со значительной скидкой, и принялся за „поиски“ нефти на фондовой бирже, в ходе которых вступил в длительную и острую борьбу за „Тайдуотер ойл компани“ со „Стандард оф Джерси“ в качестве главного противника. Его беспорядочная покупка акций была очень рискованным предприятием. На этот раз решение оказалось верным. Эти покупки стали основой роста его состояния в тридцатые годы.

Гетти всегда хотел самой низкой цены, самой выгодной сделки и был беспощаден в преследовании этих целей. Во время Депрессии он уволил всех своих рабочих и затем нанял их снова за более низкую плату. В 1938 году он купил на Пятой авеню отель „Пьер“ за 2,4 миллиона долларов – меньше, чем за четверть ее первоначальной стоимости. В том же году, спустя несколько месяцев после захвата Австрии нацистами, Гетти был в Вене, где умудрился попасть в дом барона Луи де Ротшильда. Он не барона хотел видеть, который тогда был в нацистской тюрьме, а ценную мебель, что, по его мнению, может скоро стать доступной. Ему понравилось увиденное и он немедленно отправился в Берлин (где у него были знакомые девушки с большими связями), чтобы узнать, что СС собирается делать с мебелью Ротшильда. В конце концов он купил несколько предметов с большой скидкой к своему большому удовольствию. Однако всю жизнь его не покидал страх. Он сказал одной из жен, что у него в Калифорнии есть большая яхта, чтобы можно было быстро покинуть страну, если коммунисты возьмут власть в США. К концу тридцатых годов Гетти стал очень богатым человеком. Внеся значительные суммы в Демократическую партию и поддерживая различных политиков, он напрашивался на дипломатический пост, а затем, когда Америка вступила в войну, на офицерскую должность в военно-морском флоте США. Его усилия не увенчались успехом, потому что и ФБР, и военная разведка подозревали Гетти в довольно обширных связях с нацистскими лидерами, а может быть, даже в сочувствии нацистам. Некоторые доклады заходили еще дальше, в них содержались невероятные голословные утверждения типа того, что Гетти наводняет отель „Пьер“ итальянскими и немецкими шпионами. Его прошение о службе в военно-морском флоте „было отклонено, потому что его подозревали в шпионской деятельности“, как утверждала разведка. Какова бы ни была правда, диктаторы восхищали Гетти всю его жизнь.

Во время войны Гетти управлял авиационным заводом в Тулзе, принадлежавшим его нефтяной компании. К этому времени его эксцентричности не было предела. Он не только руководил заводом из бетонного бункера, но и жил в нем, в частности, из-за страха бомбежки. Он взял себе за правило жевать каждый кусочек пищи 33 раза и стал сам стирать свое белье каждый вечер из антипатии к фабричным моющим средствам. К 55-ти годам он сделал вторую пластическую операцию, волосы он красил в забавный рыжевато-каштановый цвет, и все это делало его похожим на мумию.

В конце войны его желание делать деньги, много денег, разгорелось с новой силой. Сначала он посвятил свои силы тому, что, по его убеждению, было прямой дорогой к баснословному богатству, а именно – производству жилых автоприцепов, так как американцы после войны взялись за дороги и автомагистрали. Но он бросил это занятие ради другого, которое он знал намного лучше, – нефти. Гетти был уверен, еще не изучив вопроса, что ему нужна саудовская концессия в Нейтральной зоне. „Если вы хотите стать кем-то в мировом нефтяном бизнесе, – утверждал он, – вы должны утвердиться на Ближнем Востоке“. Это был его шанс.

Главой разведывательных работ в Скалистых горах, в подразделении принадлежавшей Гетти „Пасифик вестерн ойл компани“, был молодой геолог Пол Уолтон, получивший ученую степень доктора философии в Массачусетском технологическом институте. Уолтон работал в Саудовской Аравии на „Стандард оф Калифорния“ в конце тридцатых годов и хорошо ориентировался в этом регионе. Ему было суждено стать правой рукой Гетти в заключении сделки с Саудовской Аравией. Гетти вызвал Уолтона на несколько дней в отель „Пьер“ для обсуждения и инструктажа. Впоследствии Уолтон вспоминал, что у Гетти было „полусумасшедшее“ выражение лица – сердитый, неприятный, хмурый вид, который он напускал на себя, чтобы, по мнению Уолтона, держать людей на расстоянии от себя и от своих денег. Уолтон нашел Гетти властным, но умным человеком. Их дискуссии о саудовской концессии проходили гладко. Гетти установил границы сделки: с какой суммы начинать торги и до каких пределов можно торговаться. Уолтону он строго приказал: ни с кем ничего не обсуждать, как только Уолтон окажется в Саудовской Аравии.

Уолтон отправился в Джидду, где встретился лицом к лицу с Абдуллой Су-лейманом, тем самым министром финансов, который вел переговоры о концессии „Сокал“ два десятка лет назад. Сулейман устроил Уолтону бреющий полет на ДС-3 над пустыней Нейтральной зоны. Уолтон не мог поверить своим гла зам: на ровном пространстве пустыни возвышался небольшой холм, похожий на тот, что находился в Кувейте на месторождении Бурган, тогда самом большом в мире. Уолтон ликовал.

Хотя Уолтон, вернувшись в Джидду, находился в возбужденном состоянии, он, помня предписание Гетти, оставался очень осторожным. В его отеле в Джид-де не было замка на двери, и он нигде не оставлял ни листочка бумаги. Он не решился послать Гетти телеграмму, так как был уверен, что ее перехватят. Вместо этого он отослал письмо авиапочтой. „Судя по увиденному им холму, – писал он Гетти, – их шансы найти нефть составляют 50 на 50“. Он бы оценил их выше, если бы не был в Саудовской Аравии после открытий 1938 года и не помнил, как на первый взгляд беспроигрышные структуры оказывались „сухими дырами“. 50 на 50 – это немало по сравнению с разведкой в Скалистых горах, где шансы найти нефть составляли 1 к 10 или даже 1 к 20.

Начались переговоры, которые в основном велись на веранде дома Сулейма-на в Джидде. Было ясно, что сделка будет дорого стоить. Саудовская Аравия опять нуждалась в деньгах, очень нуждалась, и, как и в 1933 году, Сулейман требовал большую предоплату. Согласно инструкциям Гетти, Уолтон начал с 8,5 миллиона долларов, а кончил 9,5 миллиона долларов в виде предоплаты. Они обязались выплачивать 1 миллион долларов ежегодно, даже если нефть не будет найдена, а с каждого барреля – 55 центов, – намного больше, чем где бы то ни было. Уолтон также согласился на осуществление учебных программ, строительство домов, школ и даже маленькой мечети и обеспечение бесплатным бензином саудовской армии. Более того, Сулейман настаивал, чтобы Гетти содержал подразделение саудовской армии, которое защищало бы зону концессии от возможного нападения со стороны Ирана или Советов. В конце концов саудовскому правительству отправили телеграмму за подписью государственного секретаря Дина Ачесона, в которой объяснялось, что частным американским компаниям запрещено законом финансировать армии других государств. Вопрос был снят с повестки дня.

В самом конце 1948 года Сулейман заверил Уолтона, что Гетти выиграл концессию. Однако Сулейман позаботился о том, чтобы сообщить „Аминойл“ и одной из фирм на Уолл-Стрит, что если кто-нибудь предложит лучшие условия, чем Гетти, то концессия перейдет к ним. Но слишком высока была цена и слишком велик риск; никто не хотел браться за это дело. Со своей стороны, Уолтон провел неплохую партию в покер. Сулейман остановился на 9,5 миллионах долларов. Он никогда не узнал, что в отеле „Пьер“ Гетти дал Уолтону полномочия торговаться до 10,5 миллионов долларов. И тем не менее компания Гетти „Пасифик вестерн“ платила беспрецедентно высокую цену за „кота в мешке“ в неизвестной пустыне5.

И Кувейт, и Саудовская Аравия обладали „неделимыми равными правами“ от Нейтральной зоны, то есть „пирог на двоих“, а поэтому их концессионеры вынуждены были в значительной степени объединиться. Результат – „несчастный брак“. Отношения между „Аминойл“ и „Пасифик вестерн“ были ужасны, Гетти и Ральф Дэвис, глава „Аминойл“, терпеть друг друга не могли. „Пасифик вестерн“ управлялась единолично; „Аминойл“ представляла собой неуклюжий консорциум, когда решения принимались с одобрения ее многочисленных членов.

„Аминойл“ играла ведущую роль в ведении разведки территории. Ничего не давалось легко. Старались держать затраты на низком уровне и делать все какможно дешевле. Но что бы ни делала „Аминойл“, Джею Полу Гетти затраты казались все еще слишком высоки. Разведка заняла больше времени, оказалась более трудной и, следовательно, более дорогой, чем ожидалось. Время шло, и в среде нефтяных воротил росло беспокойство. К началу 1953 года, спустя 5 лет после приобретения концессий, обе группы израсходовали более 30 миллионов долларов, отдачи не было, было лишь 5 сухих скважин. Гетти пытался успокоиться разными путями. Он сосредоточил внимание на своих деловых интересах. Он ездил по Европе. Он провел несколько недель, исследуя принадлежавший ему портрет Мартена Лотена кисти Рембрандта. Как молодой Джон Д. Рокфеллер за сотню лет до него, 60-летний Гетти искал успокоения, подсчитывая каждый вечер расходы и доходы. В статью „доходы“ он записывал, например, поступления из Парижа, составляющие тысячи и миллионы, а в статью „расходы“ такие вещи, как: „газета – 40 сантимов“, „билет на автобус – 5 сантимов“. Вернувшись в Соединенные Штаты, он окончательно отвоевал „Тайдуотер ойл“, за которую боролся 25 лет, купил редкий лакированный стол времен Людовика XV и записался за 178 долларов в школу танца Артура Муррея, где особое внимание уделялось самбе и джазовым танцам и где он надеялся усовершенствовать свое умение вести партнершу.

Но и у Гетти истощались терпение и уверенность. Раздражала не только череда неудачных бурений, но и бесполезные расходы, включая ежегодно выплачиваемые Саудовской Аравии 1 миллион долларов. Гетти дал понять, что это ему надоело. „Аминойл“ постоянно игнорировала тот небольшой холм, который Уолтон увидел с самолета. Гетти настоял, чтобы шестую скважину пробурили именно там. Более того, выброшенные деньги есть выброшенные деньги, но если и шестая скважина окажется пустой, он выйдет из дела. Этого не потребовалось. В марте 1953 года группа геологов из „Аминойл“ нашла нефть там, где ее давно предсказывал Уолтон. Назвать это открытие просто крупным было бы недооценить его. Журнал „Форчун“ назвала его „чем-то средним между колоссальным и историческим“.

Только после этого Гетти впервые съездил в этот регион. Готовясь к одной из поездок, он изучил арабский с помощью магнитофонного курса и знал достаточно, чтобы поговорить о геологии Нейтральной зоны на банкете-семинаре, данном им совместно с „Арамко“ в честь эмира Кувейта и короля Сауда, сменившего на троне своего недавно умершего отца Ибн Сауда. Соперник Гетти Ральф Дэвис („Аминойл“) так и не приехал в Нейтральную зону; по словам одного из управляющих „Аминойл“, „у него была патологическая боязнь пыли, грязи и микробов“, что было веской причиной оставаться поближе к дому.

Гетти использовал нефть, добытую в Нейтральной зоне, особенно дешевую „тяжелую“ нефть, для организации тесно интегрированных производств в США, Западной Европе и Японии. Он реорганизовал свои компании, поставив во главе их „Гетти ойл“ и стал единоличным командующим огромной нефтяной империи. К концу пятидесятых годов Гетти стал седьмым по величине поставщиком бензина на рынки США. В 1957 году журнал „Форчун“ объявил его самым богатым американцем, единственным миллиардером Америки. Он стоически пере нес эту новость. „Мои банкиры говорили мне об этом, – сказал он, – но я надеялся, что меня не обнаружат“. Затем он добавил: „Если вы можете пересчитать свои деньги, то у вас еще не миллиард долларов“. Гетти завоевал славу скупого миллиардера. Свои последние годы он провел в Саттон-Плейс, изящном доме эпохи Тюдоров в графстве Суррей. В доме было 72 комнаты, а среди великолепных экспонатов своей бесценной коллекции произведений искусства и антиквариата он установил платный телефон для гостей.

Пол Уолтон после переговоров 1948 года вернулся в США больным тяжелой формой дизентерии. Три года понадобилось для окончательного выздоровления. Гетти премировал его 1200 долларов, и Уолтон вернулся в Солт-Лейк-Сити, где и работал независимым геологом. В начале шестидесятых годов, спустя более десяти лет после того, как он с воздуха заметил маленький холмик в Нейтральной зоне, Уолтон посетил Англию. Из Лондона он позвонил Гетти, и миллиардер пригласил его в Саттон-Плейс. Гетти всегда заботился о своем здоровье и находился в прекрасной физической форме, и на восьмом десятке он регулярно занимался гантелями, которые держал у себя в спальне. Оба вспоминали, в какую ярость пришел Гетти, когда люди „Аминойл“ отказались бурить в месте, указанном Уолтоном. В конце концов они сдались, доказав тем самым правоту Уолтона и Гетти. Нейтральная зона, по словам Гетти, была самым большим его вкладом. „Вся операция произвела на него очень благоприятное впечатление“, – вспоминал Уолтон. Еще бы не благоприятное! По оценкам, его компания обладала запасом в 1 миллиард баррелей еще не выкачанной нефти. Нейтральная зона сделала его не только самым богатым американцем, но и самым богатым частным лицом в мире. А что до Уолтона, открывшего месторождение, то он продолжал бурить скважины где-то в Солт-Лейк-Сити.

Гетти умер в 1976 году в возрасте 83-х лет. На похоронах герцог Бедфордский сказал: „Когда я думаю о Поле, я думаю о деньгах“. Для Джея Пола Гетти не могло бы найтись лучшего комплимента.

Необычная сделка, которую Гетти заключил с Саудовской Аравией в 1948-1949 годах, оказалась именно тем, чего так опасались с приходом независимых давно работающие там компании. Однако только шоком можно назвать всеобщую реакцию на заключение такой сделки с „Пасифик вестерн“. Таких условий никто не ожидал. 55 центов с барреля, сумма, которую Гетти обязался выплачивать Саудовской Аравии, была несравнима с 35 центами, выплачиваемыми „Аминойл“ Кувейту, 33, выплачиваемыми „Арамко“ Саудовской Аравии, не говоря уже о 16,5 цента, выплачиваемых „Англо-иранской компанией“ и „Ирак петролеум компани“ соответственно Ирану и Ираку и 15 центах, которые выплачивала „Кувейтская нефтяная компания“. Управляющий „Ирак петролеум“ заявил, что 55 центов с барреля – это „безрассудный, неуместный шаг, приведший к трудностям в Иране и Ираке“. Британский дипломат гневно осуждал концессию пресловутой „Пасифик вестерн“.

С приходом независимых компаний у Калуста Гульбенкяна, этого мастера вести переговоры о концессиях на Ближнем Востоке, появилось дурное предчувствие. „Этим новым группам недостает опыта работы в условиях концессии на Ближнем Востоке, – писал он одному из руководителей „Стандард ойл оф Нью-Джерси“. – Они предлагают фантастические условия местным правительствам, которые ожидают такого же безумства от нас. Вот вам и причина неприятностей“. Возможно, Гульбенкян недолюбливал Гетти, ведь американец сделал карьеру в тех садах, которые Гульбенкян так любовно выращивал на Ближнем Востоке в течение пятидесяти лет. Более того, Гетти соперничал с ним и в другой сфере – в яростном соревновании за место коллекционера мирового уровня. Однако Гульбенкян говорил, опираясь на свой длительный опыт и проницательность человека, умеющего выживать, и предсказывал: „Я уверен, что местные правительства, хотя и недолюбливающие друг друга, сойдутся в вопросе о нефтяных концессиях и сделают все возможное, чтобы выжать из нас побольше. Я боюсь, что ветер национализации и другие осложнения коснуться и нас“. Гульбенкян предостерегал: „Я бы не расслаблялся“.

Рост мировых потребностей в саудовской нефти остановился в 1949 году в связи со спадом производства в Америке и экономическими проблемами в Великобритании. Производство „Арамко“ сократилось, а с ним и доходы Саудовской Аравии, тогда как финансовые обязательства короля и королевства, наоборот, возрастали. Все это слишком хорошо напоминало два предыдущих финансовых кризиса в начале тридцатых и сороковых годов. Солдатам и офицерам не выплачивали жалованья, кочевникам – субсидий, а долги правительства росли.

Куда же обратиться в это тяжелое время, как не к такому прибыльному концерну, как „Арамко“? В 1933 году министр финансов Абдулла Сулейман с помощью мастера на все руки Филби провел переговоры о концессии с „Сокал“. Но теперь он постоянно уфожал закрыть производство, если Саудовская Аравия не получит доли „офомных прибылей компании“. Требования Сулеймана казались бесконечными: „Арамко“ должна профинансировать строительные объекты; „Арамко“ должна внести деньги в саудовский Фонд благосостояния, „Арамко“ должна дать новые займы. „Как только компания соглашалась на что-то, – говорил генеральный юрисконсульт „Арамко“, – тут же возникало что-нибудь другое“. Саудовская Аравия добилась пересмотра первоначальной концессии с целью увеличения ренты. „Арамко“ была прибыльной компанией и правительство настаивало на своем праве получения значительной доли прибыли. Они хотели того, что венесуэльцы уже получили. Из Каракаса пришло не только известие о сделке, заключенной Венесуэлой. Делегация Венесуэлы пропагандировала идею равного распределения прибыли (принцип 50 на 50), даже обеспечив перевод документов на арабский язык. Как заметил Ромуло Бетанкур, в Каракасе становится „все очевиднее, что конкуренция со стороны дешевой ближневосточной нефти – серьезная уфоза для Венесуэлы“. Лучше бы поднять цены, этого можно достигнуть, если ближневосточные страны повысят свои налоги. Как иронично заметил эксперт по вопросам нефти Государственного департамента, венесуэльцы „решили распространить выгоды принципа 50 на 50 и в регионе, который подрывал их дело, – на Ближнем Востоке“.

Венесуэльская делегация не добралась дальше Басры в Ираке. Саудовской Аравии не понравилось, как Венесуэла проголосовала по израильскому вопросу в ООН, и она не захотела принять делегацию. Тем не менее принцип 50 на 50 самостоятельно и быстро пересек фаницу. Когда правительство Саудовской Аравии подвело итоги 1949 года, ему стало ясно, что они могли быть совсем другими. Прибыль „Арамко“ в этом году почти в 3 раза превосходила доходы самой Саудовской Аравии от концессии. Но поразило Саудовскую Аравию не это, а то, как возросли налоги, взимаемые американским правительством. В 1949 году они на 4 миллиона превысили выплаты „Арамко“ Рияду и составили 43 миллиона долларов. Саудовцы дали понять американцам, что им в точности известно, сколько компания получила прибыли, сколько она заплатила США в виде налогов и что это не идет ни в какое сравнение с размером арендной платы, получаемой Саудовской Аравией. Они также дали понять, как тактично выразился глава „Арамко“, что они не „испытывают ни малейшего счастья по этому поводу“.

Условия концессии, заключенное с Джеем Полом Гетти в Нейтральной зоне, показали, что нефтяные компании способны платить намного больше. Однако саудовцы не хотели слишком давить. В рамках концессии была предусмотрена очень большая инвестиционная программа. Более того, они видели, что „Арамко“ потеряла долю рынка, и не хотели опутывать компанию новыми расходами, что могло привести к ее неконкурентоспособности по сравнению с компаниями других стран Персидского залива.

Возможно, им удастся извлечь больше денег из „Арамко“, не повлияв на конкурентоспособность компании. Саудовцы начали свои изыскания; они даже в тайне от „Арамко“ наняли собственного советника по вопросам американского налогового законодательства и к своей радости обнаружили очень интересный и занимательный пункт; так что „Арамко“ останется цела и невредима. Он назывался „иностранные налоговые льготы“.

По законодательству 1918 года американская компания, действующая за рубежом, могла вычесть из подоходного налога США сумму, выплачиваемую в виде налогов другим государствам. Это делалось для того, чтобы не ставить в невыгодное положение американские компании, действующие за рубежом. Арендная плата за право разработки недр и другие фиксированные выплаты – издержки производства – не могли вычитаться, учитывался только подоходный налог. В этом заключалась суть. Это означало, что если бы Саудовская Аравия в 1949 году получила в качестве арендной платы не только 39 миллионов долларов, как это было в действительности, а еще 39 миллионов долларов в виде налогов, тогда эти 39 миллионов долларов вычитались бы из 43 миллионов долларов, заплаченных „Арамко“ США. В результате этого „Арамко“ заплатила бы только 4 миллиона долларов министерству финансов США – разницу между 43 и 39 миллионами долларов, а не 43 миллиона долларов. Со своей стороны, Саудовская Аравия получила бы не 39, а в 2 раза больше – 78 миллионов долларов. Другими словами, налоги, выплачиваемые „Арамко“ остались бы те же, только большая их часть была бы собрана в Рияде, а не в Вашингтоне. Так и должно быть, решили саудовцы, это ведь их нефть.

Обзаведясь новым оружием, Саудовская Аравия усилила давление на „Арамко“. Наконец в августе 1950 года компания посмотрела в лицо реальности и начала переговоры о фундаментальном пересмотре концессии. Компания постоянно контактировала с государственным департаментом, который придерживался той точки зрения, что требования Саудовской Аравии надо удовлетворить. В июне 1950 года началась корейская война, и американское правительство все больше беспокоили коммунистическое влияние и советская экспансия на Ближнем Востоке, стабильность в регионе и безопасность доступа к нефти. Нельзя было подпускать к власти в регионе антизападных националистов. Несмотря на потерюдля министерства финансов США, государственный департамент желал получения Саудовской Аравией и другими нефтедобывающими странами региона больших доходов, чтобы удержать прозападные правительства у власти, а недовольство в контролируемых рамках. Особенно важно было сделать все необходимое, чтобы сохранить позиции американских компаний в Саудовской Аравии.

Прошло 12 лет с момента экспроприации Мексикой американских и британских нефтяных компаний. Это стало грозным предостережением. „Если отступление неизбежно, – говорилось в предписании государственного департамента, – то нужно отступить в порядке и извлечь все возможные выгоды для всех заинтересованных сторон“. По словам Джорджа Мак-Ги, помощника государственного секретаря по ближневосточным делам, принцип 50 на 50 стал неизбежностью. „Саудовцы знали, что венесуэльцы получают 50 процентов, говорил он впоследствии. – Почему бы им не хотеть того же?“ На заседании государственного департамента 18 сентября 1950 года Мак-Ги сказал представителям американских нефтяных компаний, действующих за рубежом, что пришло время „получить удар кулаком“.

Оставалось одно затруднение – четыре компании-учредители „Арамко“. Некоторые из них определенно не поддерживали эту идею, в конце концов первоначальные условия концессии специально запрещали подоходный налог. Но на следующем заседании Мак-Ги прямо сказал компаниям-учредителям, что альтернативы нет, а долговременные контракты создают „практическую необходимость обсуждения условий сделки, идя на взаимные уступки“.

Выступая в поддержку принципа 50 на 50, вице-президент „Арамко“ сказал: „С психологической точки зрения эта формула справедлива и будет рассматриваться как таковая и в Саудовской Аравии“. Учредители были переубеждены. 30 декабря 1950 года после сложных переговоров, длившихся месяц, „Арамко“ и Саудовская Аравия подписали новое соглашение, сутью которого был венесуэльский принцип 50 на 50.

Саудовцы были удовлетворены новыми доходами, но оставался еще один очень серьезный вопрос: подпадают ли эти налоговые выплаты под американские налоговые льготы? Фактически их законность не была подтверждена до 1955 года, когда в ходе проверки департаментом налоговых сборов счетов „Арамко“ за 1950 год эти льготы были утверждены. В 1957 году совместная комиссия конгресса по налогообложению также одобрила этот договор, ссылаясь на различные налоговые законы, их юридическую историю, различные юридические решения и указания департамента налоговых сборов для „налогоплательщиков, находящихся в похожих ситуациях“. Позже некоторые утверждали, что правительство США, в частности, Совет национальной безопасности (СНБ), подогнал налоговые законы под необходимость предоставления „Арамко“ права на льготное налогообложение. Но судя по документам, дело обстояло не так. Все было законно.

А тем временем значительная часть доходов переместилась из американской казны в Саудовскую Аравию. В 1949 году американская казна получила от „Арамко“ 43 миллиона, а Саудовская Аравия 39 миллионов долларов. В 1951 году положение дел кардинально изменилось. Саудовская Аравия получила НО миллионов, а США – 6 миллионов долларов6.

Воздействие соглашения между „Арамко“ и Саудовской Аравией на соседние страны не замедлило сказаться. Кувейт настаивал на подобном соглашении, и „Галф ойл“ боялась не откликнуться. „Мы можем проснуться в одно прекрасное утро и обнаружить, что Кувейт нами потерян“, – говорил обеспокоенный председатель „Галф“ полковник Дрейк американским чиновникам. „Галф“ преодолела сопротивление председателя „Англо-иранской нефтяной компании“ сэра Уильяма Фрейзера и заставила согласиться на принцип 50 на 50 в Кувейте (они были партнерами по „Кувейт ойл компани“). Британский департамент налоговых сборов сначала выступил против льгот „Англо-иранской нефтяной компании“, но под давлением других членов правительства согласился одобрить механизм льготного налогообложения. В соседнем Ираке к началу 1952 года также было подписано соглашение по принципу 50 на 50.

Таким образом, новый принцип был заложен в основу отношений между землевладельцем и арендатором по Давиду Рикардо. И нефтяные компании-арендаторы должны были считаться с этим. В „Джерси“ был разработан целый свод принципов работы в новых условиях. Документ показал, что „Джерси“ кое-чему научилась со времени мексиканской экспроприации. „Мы теперь знаем, что безопасность нашего положения в любой стране зависит не только от исполнения законов и контрактов или от величины наших выплат правительству, но и от того, считают ли правительство и общество в целом в этом государстве и у нас в стране наши отношения справедливыми. Если нет, то ситуация меняется. К сожалению, понятия „справедливость“ и „несправедливость“ скорее эмоциональные, их нельзя измерить“. Независимо от того, насколько это было неприятно, насколько вредило планам инженеров, бизнесменов и воротил нефтяного бизнеса, таков был теперь порядок вещей. „Опыт показывает, что принципу 50 на 50 присуще внутреннее состояние удовлетворенности“.

Так или нет, но это была необходимость. Но закончилась ли борьба за ренту длительным и прочным миром или только перемирием? Стабильна ли позиция компаний перед лицом национализма, утверждения суверенитета и неизбежной жажды новых доходов со стороны национальных государств? Документ, приготовленный „Джерси“ как руководство к действию, предупреждал: „Если мы когда-нибудь признаем, что деление доходов пополам не совсем справедливо, у нас выбьют почву из-под ног. „Джерси“ должна твердо стоять на принципе пятьдесят на пятьдесят: это – хорошая позиция, ее не надо отстаивать, на нее трудно покуситься; пятьдесят пять на сорок пять или шестьдесят на сорок выглядели бы иначе и стали бы лишь ступеньками для бесконечного отступления“.лее действенно, чем попытки получить дополнительную помощь иностранным государствам от конгресса. Более того, чисто психологически такой принцип действовал успокаивающе. Он стал символом новой политики, было сделано действительно необходимое.

Спустя много лет, в 1974 году, когда обострились противоречия нефтяной политики, Джордж Мак-Ги отвечал на слушаниях в сенате на вопросы, связанные с соглашением, которое он, будучи помощником государственного секретаря, поддерживал и помогал разрабатывать, то есть соглашение между Саудовской Аравией и „Арамко“ 1950 года. Его спросили, не являлись ли эти налоговые льготы на самом деле „просто хитрым способом передать миллионы из общественной казны в руки иностранных государств путем простого административного решения без необходимости утверждения его конгрессом США“.

Мак– Ги не согласился с этим. Это не было мошенничеством. Проводились консультации с министерством финансов и с конгрессом. Решение не держалось в секрете. Принцип 50 на 50 уже семь лет действовал в Венесуэле до того, как был принят в Саудовской Аравии. „Нет, -объяснял Мак-Ги, – вопрос не по существу. Обладание этой нефтяной концессией было очень ценным. Сидеть сложа руки было очень рискованно“. „В сущности, – сказал Мак-Ги, – была угроза потери концессии“. Конечно, концессия „Арамко“ в Саудовской Аравии была сохранена. Но уже через 6 месяцев после подписания сделки, в декабре 1950 года события в соседнем Иране показали, что вопрос об отношениях землевладельца и арендатора вовсе не был удовлетворительно решен.