ЧАСТЬ III. ВОЙНА И СТРАТЕГИЯ

ГЛАВА 16. ЯПОНИЯ: ПУТЬ К ВОЙНЕ

Поздно ночью 18 сентября 1931 года расквартированные в Маньчжурии солдаты японской Квантунской армии произвели взрыв на одном из участков Южно-Маньчжурской железной дороги, находившейся под контролем Японии. Последствия взрыва оказались незначительными: было повреждено лишь около 31 дюйма (77,5 см) дороги. Уже через несколько минут следовавший по расписанию железнодорожный экспресс, не снижая скорости, миновал место взрыва. Но так и было задумано: от солдат требовалось осуществить провокацию, вина за которую будет возложена на китайскую сторону. Наконец-то у японского командования появился предлог для нападения на китайскую территорию. Так начался „маньчжурский инцидент“, ознаменовавший в истории Японии новую эпоху, которую назовут впоследствии, когда все будет уже позади, „Долиной тьмы“.

В соответствии с японо-китайским договором, заключенным в 1895 году в результате победоносной войны с Китаем, а также согласно Портсмутскому мирному договору с Россией (1905 г.), Япония имела в Маньчжурии множество экономических и политических привилегий, включая и право держать там войска. К концу двадцатых годов в Японии значительной поддержкой пользовался политический курс, направленный на установление полного контроля над Маньчжурией, этой „первой линией обороны Японии“, как назвал ее один из премьер-министров страны. Маньчжурия должна была поставлять промышленное сырье, а также предоставить „свою территорию“, столь необходимую для перенаселенных островов Японского архипелага и имевшую решающее значение для обороноспособности Японии. Более того, само географическое положение Маньчжурии делало контроль над ней чрезвычайно важным с точки зрения обеспечения безопасности Японии; японское военное руководство постоянно испытывало страх перед двойной угрозой советского коммунизма и китайского национализма. Остальные великие державы, имевшие интересы в Тихоокеанском бассейне, с нарастающим беспокойством следили за Японией, которая за каких-то несколько десятилетий превратилась в мощную, как в военном, так и в экономическом отношении, державу.

В 1923 году Франклин Рузвельт написал статью „Можем ли мы доверять Японии?“. Предваряя публикацию, издатели подчеркнули, что одной из „основных обязанностей [Рузвельта], во время Первой мировой войны занимавшего пост министра военно-морского флота, была подготовка войны с Японией“. В статье говорилось, что американо-японская война казалась неминуемой „задолго до того, как события 1914 года привлекли всеобщее внимание. Неизбежность ее начала уже становиться аксиомой“. „В настоящее же время война, – заявлял автор, – скорее всего зашла бы в тупик с чисто военной точки зрения, а затем решающим фактором стал бы экономический“. И все же на вопрос „можем ли мы доверять Японии?“ Рузвельт отвечал однозначно утвердительно. Япония соблюдала международные обязательства; в 1921 году она приняла участие в Вашингтонской конференции, определивший ее место в англо-американском послевоенном разделе сфер влияния; а в бассейне Тихого океана было „достаточно, и даже с избытком, пространства для экономической активности – как Японии, так и нашей, – еще на неопределенно долгий срок“.

И действительно, на протяжении двадцатых годов выводы, сделанные Рузвельтом, подтверждались. В Японии функционировала парламентская система. Вашингтонская конференция приостановила наметившуюся гонку морских вооружений в бассейне Тихого океана между Японией, Соединенными Штатами и Великобританией, и безопасность Страны восходящего солнца теперь стало возможным обеспечить на основе.сотрудничества с англосаксонскими державами.

Но это сотрудничество не продлилось и десяти лет. Преобладающее влияние в японском правительстве получили военные. Под влиянием армейской верхушки страна начала экспансию в Восточной Азии, стараясь по возможности не допустить западные державы к тому, что впоследствии будет названо „Сферой сопроцветания в Великой Восточной Азии“.

Столь решительные перемены во внешней политике Японии были вызваны рядом причин. „Великая депрессия“ в США и свертывание мировой торговли привели к жестокому экономическому кризису в Японии, обострили уязвимость страны, связанную с недостатком сырья и ограниченным доступом на международные рынки. В то же время армия и широкие слои общества были пронизаны духом крайнего национализма, мистической веры в превосходство японской культуры, имперских институтов и „имперского пути“. Положение нагнеталось страхом, что другие великие державы сознательно стремятся оттеснить Японию на вторые роли и не допустить к тому, что ей по праву принадлежало в Азии. В феврале 1930 года наметилось, казалось бы, легкое потепление: убедительную победу на выборах премьер-министра одержал Осати Хамагути, выступавший за расширение применения договора с Соединенными Штатами и Великобританией об ограничении морских вооружений. Однако оппозиционные настроения вновь взяли верх уже несколько месяцев спустя. На Хамагути было совершено покушение противниками сотрудничества Японии с США. Премьер-министр так и не оправился от ран – он умер в 1931 году. Вместе с ним был похоронен и дух сотрудничества, а на его место пришел культ ультранационализма, поддерживаемый „правительством, пришедшим к власти после покушения“. В 1932 году Япония создала марионеточное государство в Маньчжурии, названное Маньчжоу-Го, номинальным главой которого был провозглашен свергнутый китайский император Пу И. Когда Лига Наций осудила Японию за ее действия в Маньчжурии, та гордо вышла из этой международной организации, избрав собственный путь, который и привел ее в конце концов к краху.

Политическая жизнь Японии бурлила – Токио пытался обосновать свои притязания в Восточной Азии своей особой миссией и особыми обязательствами в регионе. В стране организовывались заговоры, возникали идеологические движения и секретные общества, отвергавшие либерализм, капитализм и демократию как пути, ведущие к ослаблению и упадку. Считалось, что нет ничего благороднее, чем погибнуть в бою за императора. Тем не менее некоторые круги японской армии в середине тридцатых годов были озабочены и более практическими вопросами, например, какими средствами вести современную войну. Провозглашая доктрину тотальной войны, они стремились к установлению „государства национальной обороны“, в котором промышленные и военные ресурсы были бы мобилизованы и приведены в готовность на случай начала боевых действий. Офицеры, которые участвовали в Первой мировой войне либо изучали ее, считали причиной поражения Германии ее экономическую уязвимость – относительный недостаток сырья и неспособность противостоять морской блокаде противников. Япония была еще менее обеспечена, чем Германия; перед ней стояла уникальная по своей значимости проблема поставок. Страна была практически лишена запасов нефти. Хотя собственное производство нефти к концу тридцатых годов составляло лишь около 7 процентов от общего ее потребления, ее значение имело стратегическую важность, поскольку крупнейшими потребителями были вооруженные силы и торговый флот. Остальная часть импортировалась – 80 процентов из США и еще 10 из голландской Ост-Индии. Но Америка проводила в Азии политику „открытых дверей“, что полностью противоречило имперским амбициям Японии. Имея США наиболее вероятным противником в бассейне Тихого океана, она не могла получать нефть в соседних регионах для своих кораблей и самолетов.

Нефтяной вопрос вызвал раскол между руководствами японской армии и флота, что сыграло впоследствии решающую роль в эволюции политики Японии и руководстве ею. Командование армии отдавало приоритет Маньчжурии, Северному Китаю, Внутренней Монголии и учитывало угрозу со стороны Советского Союза. Командование же флота, исходя из доктрины „хокусю нансин“ („обороняться на севере, наступать на юге“), обратило свои взоры в сторону голландской Ост-Индии, Малайи, Индокитая и небольших островов в Тихом океане с тем, чтобы обеспечить империи безопасный доступ к природным ресурсам, особенно к нефти. Но оба командования видели основную задачу Японии в преобразовании Азии в „духе сопроцветания и сосуществования“ на базе „Имперского пути“, т.е. в установлении своего контроля над Азией.

С начала тридцатых годов японское правительство стремилось взять нефтяную промышленность страны в свои руки. К этому времени 60 процентов внутреннего рынка контролировались двумя западными компаниями – „Рай-зинг сан“ (японский филиал „Ройял Датч/Шелл“) и „Стандард-Вакуум“, из вестной также под названием „Станвак“ (совместное предприятие компаний „Джерси“ и „Стандард оф Нью-Йорк“ на Дальнем Востоке). Оставшаяся доля приходилась на примерно тридцать японских компаний, импортировавших нефть, купленную у ряда американских производителей. Заручившись поддержкой японских деловых кругов, стремившихся улучшить свое положение на рынке, военные добились принятия в 1934 году закона о нефтяной промышленности, который предоставлял правительству полномочия контролировать ввоз, устанавливать квоты удельного веса отдельных компаний в обороте рынка, устанавливать цены и осуществлять принудительное отчуждение. От иностранных компаний требовалось хранение шестимесячных товарно-материальных запасов сверх общепринятого в отрасли рабочего уровня. Цель всего этого была очевидна: сосредоточить нефтеперерабатывающую промышленность в японских руках, снизить долю иностранных компаний и готовиться к войне. В это же время Япония установила в своей новой колонии Маньчжурии нефтяную монополию.

Иностранные компании осознавали, что их стремятся вытолкнуть с рынка. Американское и британское правительства также с неодобрением отнеслись к новым ограничениям в нефтяной отрасли Японии. Но какова должна быть реакция? В Вашингтоне, Нью-Йорке и Лондоне ходили слухи о введении эмбарго – полного или частичного, – об ограничении поставок сырой нефти в Японию. В августе 1934 года Генри Детердинг и Уолтер Тигл прибыли в Вашингтон на встречу с чиновниками государственного департамента и с администратором нефтяной промышленности Гарольдом Икесом. Нефтяные магнаты предложили „припугнуть“ Японию, лишь намекнув на возможность введения эмбарго, и тем самым принудить ее к уступкам. Они надеялись, что слухи об эмбарго заставят Токио изменить свою политику. В ноябре британский кабинет поддержал мнение МИДа о том, что японской нефтяной политике „необходимо оказать как можно более сильное сопротивление“, включая правительственную поддержку частного эмбарго. Однако государственный секретарь США Корделл Халл объявил, что его правительство не поддержит подобную акцию, и разговоры об эмбарго стихли. Тем временем напряжение между нефтяными компаниями и японским правительством продолжало нарастать вплоть до лета 1937 года. После этого положение Японии резко изменилось.

7– 8 июля 1937 года на мосту Лугоуцяо неподалеку от Пекина произошли две стычки между японскими и китайскими подразделениями. В течение последующих нескольких недель военные действия нарастали. „Если мы позволим захватить еще хотя бы один дюйм нашей территории, -заявил лидер китайских националистов Чан Кай-ши, – то тем самым мы окажемся повинными в непростительном преступлении перед нашей расой“. Японцы в свою очередь считали, что китайцев необходимо проучить и что армия нанесет им „решающий удар“. Началась японско-китайская война. Япония немедленно форсировала усилия по полному переводу экономики на военные рельсы и постаралась уладить отношения с иностранными нефтяными компаниями – правительство не хотело сорвать поставки нефти. Одновременно специальная сессия парламента, созванная для одобрения мобилизационного законодательства, приняла закон о производстве искусственного горючего. Он включал семилетний план развития данной отрасли, по которому к 1943 году производство искусственного топлива -преимущественно жидкого, получаемого из угля, – должно было составить величину, равную половине всего энергопотребления Японии за 1937 год, – задача в высшей степени нереальная.

С самого первого дня официальная американская политика и общественное мнение в начавшейся японско-китайской войне выступали на стороне Китая как жертвы агрессии. Но Соединенные Штаты были в значительной степени в тисках изоляционизма. Прошло четырнадцать лет с тех пор, как Франклин Рузвельт, тогда лишь заместитель министра военно-морского флота, написал статью „Можем ли мы доверять Японии?“. Теперь же президент Рузвельт был удручен как политической напряженностью в стране, так и угрожающим развитием событий на международной арене. В своей речи в октябре 1937 года он косвенно затронул вопрос об установлении „карантина“ с целью остановить распространение „эпидемии мирового беззакония“. После налета японской авиации на четыре американских судна на реке Янцзы он неофициально разъяснил своему кабинету, что, говоря о „карантине“, имел в виду „такие действия, как введение экономических санкций без объявления войны“. Но законодательство о нейтралитете и преобладание изоляционистских настроений не позволили президенту реализовать эту идею.

Однако с увеличением числа сообщений о зверствах японцев в отношении мирных жителей Китая настроения в Америке приобрели резко антияпонский характер. В 1938 году после обошедших все газеты снимков и демонстрации кинохроники с японской бомбардировкой Кантона, опросы общественного мнения показали, что значительное большинство американцев были настроены против продолжения экспорта в Японию материальных ресурсов военного значения. Но администрация Рузвельта опасалась занимать чересчур жесткую позицию, чтобы тем самым не подорвать положение японских умеренных кругов, а также не отвлечь Америку от более близкой и серьезной угрозы со стороны нацистской Германии. Поэтому она не пошла дальше объявления „морального эмбарго“ на экспорт в Японию самолетов и авиационных двигателей. Не имея правомочий по закону, государственный департамент начал отправлять американским производителям письма с просьбой не продавать указанные товары. Вашингтон был также встревожен развитием сотрудничества между Японией и Германией, подписавшими в 1936 году антикоминтерновский пакт, официально направленный против Советского Союза. Но Япония оказывала сопротивление германскому нажиму в отношении дальнейшего сближения – главным образом, как Токио объяснял Берлину, вследствие ее зависимости от поставок необходимого сырья, и в первую очередь нефти, из Соединенных Штатов и Британской империи, что означало, что она „еще не в состоянии выступать в роли противника демократий“.

В этом и состоял беспощадный для Японии парадокс. Она хотела уменьшить свою зависимость от Соединенных Штатов, особенно от поставок большей части нефти, идущей в основном на топливо для флота и военной авиации. Япония справедливо полагала, что это может повредить ей в ходе войны. Но концепция безопасности Токио и шаги, предпринятые им для достижения независимости жестокая экспансия с целью создания „сферы сопроцветания“ – способствовали в свою очередь возникновению условий для войны с Соединенными Штатами. К концу тридцатых годов потребности в поставках для войны с Китаем фактически увеличили экономическую зависимость Японии от США. Еще более усложнило ситуацию то, что недостаток иностранной валюты серьезно затруднил ее возможности по расчету за ввозимые товары. Это повлекло за собой существенные ограничения на поставки для нужд народного хозяйства, рационирование потребления нефти и других видов топлива, что ослабило усилия по созданию военной экономики. Рыболовецкий флот – а рыбная ловля была одним из основных источников питания в Японии, – получил указание отказаться от использования нефти и полагаться вместо этого исключительно на силу ветра!

К 1939 году Соединенные Штаты стали открытым противником действий Японии. И все же Рузвельт и государственный секретарь Халл еще надеялись найти некий средний путь между слишком решительными контрмерами, которые могли бы вызвать серьезный кризис в бассейне Тихого океана, с одной стороны, и политикой „умиротворения“, которая только потворствовала бы дальнейшей японской агрессии, с другой. Японские бомбардировки мирных китайских городов, в особенности Чунцина в мае 1939 года, потрясли и еще больше взбудоражили американское общественное мнение. Сотрудник журнала „Тайм“ Теодор X. Уайт назвал их „вехами в истории воздушного пиратства“. Различные группы, такие как Американский комитет за неучастие в японской агрессии, организовывали кампании за полное прекращение экспорта в эту страну. Как писалось в одном памфлете, „Японский – лишь летчик, а самолет, бензин, горюче-смазочные масла и бомбы для уничтожения беззащитных китайских городов предоставляет Америка“. Опрос Службы Гэллапа в июне 1939 года показал, что 72 процента респондентов выступали за эмбарго на экспорт материалов военного значения в Японию.

В самой администрации Рузвельта также шло интенсивное и острое обсуждение возможных ответных мер, включая постоянно возникавший вопрос о прямых экономических санкциях. Но американский посол в Японии Джозеф Грю предостерегал от возможных последствий. Японцы пойдут, сообщал он из Токио, на любые лишения, лишь бы не видеть унижения своей нации перед западными державами и не потерять лицо. В ходе поездки в Вашингтон осенью 1939 года Грю дважды встречался с президентом Рузвельтом. Позднее он записал в дневнике: „Я ясно изложил свое мнение, которое состоит в том, что если мы однажды введем санкции против Японии, мы должны будем довести их до конца, а таким концом предположительно может быть война. Я также заявил, что если мы прекратим поставки Японии нефти, и если Япония придет к выводу, что она не в состоянии получить достаточное количество нефти для обеспечения своей национальной безопасности из иных коммерческих источников, то она, по всей вероятности, пошлет флот для захвата Нидерландской Ост-Индии“. „В таком случае мы легко сможем преградить путь ее флоту“, – ответил президент.“

Грю высказывал дурные предчувствия, а не комментировал политические события, назревавшие осенью 1939 года. Плана введения нефтяного эмбарго не было. И Рузвельт, несмотря на свои замечания, не стремился к конфронтации. Но вопрос о поставках нефти становился основной проблемой во взаимоотношениях двух стран8. Годом раньше в Гааге два американских бизнесмена сидели у радиоприемника и угрюмо слушали последние новости. Это были глава компании „Станвак“ Джордж Уолден и президент отделения той же компании в Нидерландской Ост-Индии Ллойд „Шорти“ Эллиот. Уже разразился мюнхенский кризис; Европа стояла на пороге войны. Уже Британия и Франция уступили Гитлеру в его территориальных притязаниях к Чехословакии, надеясь таким способом сохранить то, что премьер-министр Невилл Чемберлен назовет „миром нашего времени“. Но для Уолдена и Эллиота, внимательно слушавших по радио о речи, которую в этот день произнес Гитлер, война казалась неизбежной не только в Европе, но и в Азии. Они были уверены, что в случае войны в Азии японцы попытаются захватить Ост-Индию; как говорил Эллиот: „вопрос лишь в том, когда и как“.

Той ночью в Гааге оба бизнесмена всерьез задумались о том, что делать в случае японского вторжения. Первым результатом этих раздумий стало увольнение всех немецких, голландских и японских служащих, надежность которых вызывала сомнения. Далее предполагалось разрушение нефтеперерабатывающих заводов и нефтяных скважин компании „Станвак“ с целью напугать японцев. К началу 1940 года были детально разработаны планы эвакуации, а Уолден информировал руководителей местных подразделений „Станвак“ в голландской Ост-Индии о том, что если Соединенные Штаты введут эмбарго на поставки нефти в Японию, то компания „должна принять посильное участие“ и „прекратить отгрузку в пунктах, находящихся под ее контролем во всем мире“, даже если большинство из них находится вне американской юрисдикции. „Поставки из Нидерландской Ост-Индии должны быть прекращены, – разъяснял он, – несмотря на возможную попытку японского флота захватить там наше имущество, и несмотря на то, что американское правительство может не принять ответных мер по защите своих интересов в этом регионе из-за шумихи, поднятой в Соединенных Штатах против „войны за интересы „Стандард ойл“.

Все больше опасаясь прекращения поставок нефти и других видов сырья из Соединенных Штатов, Токио начал бороться за самообеспечение промышленности и делать попытки избавиться от экономической зависимости от заокеанских поставщиков. Японскому обществу, даже школьникам, настойчиво внушалась мысль, что такие державы, как США, Великобритания, Китай и Нидерланды участвуют в заговоре с целью отрезать империю от источников сырья и тем самым задушить ее. Но с началом войны в Европе, особенно после майско-июньской кампании 1940 года, когда немецкая армия прошла по Бельгии, Нидерландам и Франции, сметая все на всем пути, положение Японии заметно упрочилось. Японские войска продолжали наступательные действия в Китае. И с крушением крупнейших, за исключением Великобритании, колониальных держав Западной Европы вся Восточная Азия оказалась действительно беззащитной перед лицом японской угрозы. Как бы подчеркивая эту угрозу, японцы внезапно потребовали резкого увеличения объемов поставок нефти из Ост-Индии, теперь подчинявшейся голландскому эмигрантскому правительству Нидерландов в Лондоне. Опасаясь того, что осажденная Великобритания выведет свои силы из Восточной Азии, Вашингтон принял роковое решение: он передислоцировал свой флот с баз на юге Калифорнии в Перл-Харбор на один из Гавайских островов – Оаху. В тот момент флот находился в районе Гавайских островов на маневрах и операцию провели без лишнего шума. Предполагалось, что этот шаг повысит решимость британцев и устрашит японцев.

Лето 1940 года стало поворотным пунктом в отношениях Японии и США. В июне в качестве основного направления дальнейшей экспансии Япония выбрала южное. Она запросила согласия нового коллаборационистского правительства Франции на то, чтобы направить свою военную миссию во французский Индокитай; потребовала от Ост-Индии гарантии поставок сырья военного значения; а также пригрозила войной Великобритании, если та не выведет свои войска из Шанхая и не перекроет маршрут поставок в Китай через Бирму. В этом же месяце Рузвельт ввел в свой кабинет в качестве военного министра Генри Стимсона. Стимсон был давно известен тем, что критиковал американский экспорт в Японию – по его мнению, американской внешней политике недоставало решительности. 2 июля 1940 года Рузвельт подписал „Акт о национальной обороне“, спешно принятый после нацистского вторжения в Западную Европу. Раздел VI этого документа предоставлял президенту полномочия контролировать экспорт; это должно было послужить рычагом регулирования поставок в Японию.

В Токио в свою очередь политики, желавшие избежать столкновения с западными державами, стремительно теряли почву под ногами. Одно из подразделений тайной полиции организовало заговор с целью убийства тех, кого считали сторонниками соглашения с Великобританией и Соединенными Штатами. В число жертв входил и премьер-министр. В июле заговор потерпел неудачу, но политическая тенденция сохранилась. В том же месяце был реорганизован японский кабинет, новым премьер-министром стал принц Ко-ноэ, военным министром – воинственный генерал Хидэки Тодзио по прозвищу „камисори“, т.е. „бритва“. Ранее он занимал пост начальника штаба Квантунс-кой армии в Маньчжурии, ответственной за провокацию на Южно-Маньчжурской железной дороге в 1931 году.

События, произошедшие в Токио и Вашингтоне фактически одновременно, во второй половине июля 1940 года еще более приблизили Японию и Соединенные Штаты к столкновению. Яблоком раздора снова стала нефть. Японцы усилили свое проникновение в Юго-Восточную Азию, что, по их мнению, должно было облегчить им достижение победы в войне с Китаем. Для поддержания поставок сырья на надлежащем уровне Японии необходимо было любым путем добиться получения дополнительных объемов нефти из Нидерландской Ост-Индии. Кроме того, она попыталась обеспечить ввоз из Соединенных Штатов авиационного бензина в объемах, значительно превышающих обычные, что встревожило Вашингтон. Рузвельт провел встречу со своими главными советниками 19 июля 1940 года. Указав на карту, висевшую во всю ширину комнаты, президент пояснил, что день за днем изучал ее и наконец пришел к „выводу, что единственный путь преодолеть мировые трудности“ состоит в прекращении поставок топлива странам-агрессорам, „в особенности запасов топлива, необходимых для ведения войны“. Входе последовавшего за тем обсуждения о необходимости подобного шага применительно к агрессорам в Европе разногласий не возникло. Однако вопрос о Японии вызвал резкий обмен мнениями о том, улучшит ли этот шаг обстановку или только ухудшит ее. Согласия достичь не удалось.

На следующий день Рузвельт подписал закон о создании флота на двух океанах с тем, чтобы Соединенные Штаты могли противостоять японской угрозе на Тихом океане, не отдавая Атлантику Германии. Так почему же, задавались вопросом некоторые, следует продолжать поставки топлива для японского флота? Министр финансов Генри Моргентау и министр обороны Стимсон выступали за принятие декларации, которая означала бы полное эмбарго на экспорт нефти в Японию. Но государственному департаменту, все еще опасавшемуся спровоцировать разрыв с этой страной, удалось добиться того, что документ приняли в такой редакции, согласно которой запрещение на экспорт касалось только авиационного бензина с октановым числом 87 и выше, а также некоторых видов железной руды и стального лома. Это не отразилось на запасах горючего для американской военной машины, так как для самолетов США использовался лишь бензин с октановым числом 100. Но запрет не повредил и японцам, поскольку их самолеты могли заправляться бензином с октановым числом ниже 87. И в случае необходимости уже в Японии можно было повысить октановое число топлива за счет „под-бавления“ к нему небольшого количества тетраэтилсвинца. Как выяснилось, за пять месяцев до принятия в июле 1940 года этой декларации Япония закупила в Соединенных Штатах бензина с октановым числом 86 на 550 процентов больше, чем обычно. И в силу вступило не эмбарго, а система лицензирования. Тем не менее Токио получил предупреждение об ожидавшей его в будущем опасности.

Расстановка сил была теперь ясна. 26 сентября 1940 года в ответ на японские действия в Индокитае и как бы предваряя близящееся заключение пакта Японии с Германией и Италией, Вашингтон ввел запрет на экспорт в Японию любого железного и стального лома, но не нефти. На следующий день Япония официально подписала тройственный пакт с Гитлером и Муссолини, еще крепче связав себя со странами Оси. „Военные действия в Европе, Африке и Азии являются частями единого мирового конфликта“, – заявил Рузвельт. Но для него война в Европе, угрожавшая самому существованию Великобритании, имела первостепенное значение, и поэтому он оставался приверженцем концепции „Европа в первую очередь“. Это означало экономию всех возможных ресурсов ради нужд Европы. У Рузвельта была еще одна причина для осторожности: до президентских выборов оставался лишь месяц, он выставил свою кандидатуру на третий срок, чего до него не делал никто, и не хотел в оставшиеся недели бросать вызов кому бы то ни было. Руководство армии и флота Соединенных Штатов, старавшееся избежать конфронтации с Японией, поскольку процесс расширения и переоснащения вооруженных сил был еще не завершен, также присоединилось к тем, кто выступал против введения нефтяного эмбарго. Тем временем японцы стремились скупить все запасы нефти, какие могли, а также буровое оборудование, резервуары-хранилища в разобранном виде и др. Британцы опасались, что, создав большие запасы этих материалов, Япония станет относительно невосприимчивой к любым экономическим санкциям, и пытались прекратить поток нефти в Японию. Однако Рузвельт и Халл сопротивлялись этим попыткам.

Возможно ли было найти способ урегулирования, некое средство, которое позволило бы избежать войны и в то же время не оставлять Азию беззащитной перед угрозой со стороны Японии? Чем можно было бы пренебречь? Государственный секретарь Халл задавал себе этот вопрос снова и снова. В поисках ответа он начал в 1941 году неофициальные переговоры с новым японским послом – адмиралом Китисабуро Номура, бывшим министром иностранных дел. Встречи двух дипломатов происходили обычно по ночам в номере Халла в отеле „Уордман-Парк“ в присутствии лишь пары доверенных помощников. Каждый дипломат был воплощением своего общества.

Высокий седовласый Корделл Халл за свою долгую жизнь прошел путь от простого паренька из глухого местечка в штате Теннесси до государственного деятеля. Он был судьей в федеральном окружном суде, затем добровольцем участвовал в испано-американской войне, его избирали конгрессменом и сенатором. Осторожный, аккуратный, „склонный до мельчайших деталей тщательно анализировать рассматриваемые споры“ и по-своему непримиримый, он, заняв пост государственного секретаря в 1933 году, посвятил себя достижению одной главной цели: разрушению системы торговых ограничений, которое послужит созданию свободного мирового экономического порядка и укреплению мира во всем мире. И вот – все его труды идут прахом. Но Халл не собирался сдаваться. Он был готов снова и снова терпеливо исследовать каждую трещинку в американо-японских взаимоотношениях, чтобы найти какую-либо альтернативу полному разрыву. Он старался выиграть время.

Адмирал Номура пользовался большим уважением в японских политических и военных кругах. Умеренный политик, он разделял стремление Халла предотвратить конфликт. Во время Первой мировой войны Номура служил военно-морским атташе в Вашингтоне, где познакомился с заместителем министра военно-морского флота Франклином Рузвельтом. Когда они снова встретились в феврале 1941 года после прибытия японца в Вашингтон в качестве посла, Рузвельт приветствовал его как друга и настоял на том, что, обращаясь к нему, будет называть его „адмиралом“, а не „послом“. Номуре нравились Соединенные Штаты, здесь у него было много друзей, и он не хотел войны, но „его уста и сердце расходились во мнениях“. Он был лишь послом, а решения принимали другие. Несколько лет спустя, стараясь описать свои чувства в те напряженные дни, Номура сказал просто: „Когда рушится большое здание, одна колонна не может этому помешать“.

Начиная с марта 1941 года, Халл и Номура провели вместе множество вечеров, сорок или пятьдесят, анализируя возможные меры, которые предотвратили бы столкновение; вновь и вновь пытаясь найти точки соприкосновения, хотя внешнеполитическая ситуация совсем к тому не располагала. Во время переговоров Халл обладал несомненным преимуществом. Благодаря удачно проведенной операции, носившей кодовое название „Мэджик“, Соединенным Штатам и Великобритании удалось расшифровать сверхсекретный японский дипломатический код, известный как „Пурпур“. Таким образом, Халл имел возможность перед встречей с Номурой прочитывать инструкции токийскому послу, а после встречи – его отчеты. Американец никогда даже намеком не дал понять, что знает больше, чемему полагалось бы. В начале мая немцы информировали японцев, что Соединенные Штаты расшифровали их коды. Но Токио не принял известие во внимание, просто не поверив, что американцы способны на это.

Несмотря на успех „Мэджик“, Халл и его коллеги в Вашингтоне о многом не знали. Например, об обеспокоенности командования японского военно-морского флота тем, что в ходе вторжения в Ост-Индию и на Сингапур американский флот на Гавайских островах сможет нанести удар во фланг. В результате командование японского флота приступило к разработке плана дерзкой и крайне рискованной акции – внезапного нападения на Перл-Харбор.

Еще весной 1940 года командующий Объединенным флотом Японии адмирал Исороку Ямамото начал вчерне готовить план этой дикой, почти абсурдной авантюры. Он был наиболее дерзким, оригинальным и противоречивым из всех японских адмиралов; его уважали за храбрость и талант командира, хотя некоторые обижались на него за резкость. Он был низок ростом и широк в кости; весь его внешний облик и манера поведения свидетельствовали о недюжинной силе воли и решительности. Из всего личного состава Объединенного флота, состоявшего накануне Второй мировой войны на действительной службе, он единственный имел опыт участия в боевых действиях – во время Русско-Японской войны. В ходе цусимского сражения в 1905 году, когда японский флот одержал величайшую победу, он потерял два пальца на левой руке.

Ничто так не соответствовало духу стратегической концепции Ямамото -или его склонности к авантюрам, – как план атаки Перл-Харбор. В свое время он провел в Соединенных Штатах четыре года сначала как студент Гарвардского университета, затем как военно-морской представитель и атташе в Вашингтоне. Он прочел четыре или пять биографий Авраама Линкольна, регулярно выписывал журнал „Лайф“. Ямамото много путешествовал по Соединенным Штатам, знал страну и гордился тем, что понимал американцев. Он отлично сознавал, что Соединенные Штаты гораздо богаче природными ресурсами, и что по своим производственным возможностям Америка значительно превосходит его страну.

В самом деле, даже в ходе разработки плана нападения на Перл-Харбор Ямамото продолжал противоречить всей идее войны с Соединенными Штатами. Подобная война в лучшем случае будет делом очень рискованным, а вероятнее всего, проигрышным. Он принадлежал к тем офицерам флота, которые предпочли бы некий компромисс с Америкой и Великобританией. Он едко критиковал гражданских лидеров и армейское командование Японии и считал их частично ответственными за напряженность в отношениях с Соединенными Штатами. „Жалобы на экономическое давление со стороны Америки, – говорил он в декабре 1940 года, – напоминают мне бесцельные действия школьника, который стремится лишь к удовлетворению своих ближайших потребностей или даже минутных прихотей“. Он высмеивал ультранационалистов и шовинистов, увлеченных „кабинетными рассуждениями о войне“ и мистическими фантазия ми, но имевших весьма смутное представление о реальных затратах и жертвах, которых требует война.

Кроме того, значительное влияние на мнение Ямамото оказал его взгляд на нефтяной фактор. Ямамото уделял особое внимание топливным проблемам Японии в целом и флота в частности, он основательно их изучил. Он вырос в префектуре Ниигата, одном из районов нефтедобычи (хотя и в небольших масштабах) на территории Японии, и в его родном городе Нагаока были сотни крошечных предприятий, вырабатывавших масло для светильников. В Америке Ямамото убедился, что промышленный мир переходит с угля на нефть и что будущее – за авиацией, даже для военно-морских сил. Остро ощущая уязвимость Японии в вопросе с нефтяными поставками, как командующий Объединенным флотом (третьим по численности в мире), он настоял, чтобы корабли проводили учения только в прибрежных водах Японии. Причина – экономия топлива. Ямамото был настолько озабочен нефтяной проблемой, стоявшей перед страной, что даже субсидировал, к раздражению своих сослуживцев, эксперименты по получению нефти из воды.

Однако, какие бы сомнения адмирал ни испытывал, он оставался пламенным патриотом, до глубины души преданным императору и своей стране. Он верил в избранность японцев и в их особую миссию в Азии, был готов выполнить свой долг. „Воевать с Соединенными Штатами – все равно, что воевать со всем миром, – восклицал Ямамото. – Но решение принято. Поэтому я сделаю все, от меня зависящее. Без сомнения, мне суждено погибнуть“.

Если уж Япония вступит в войну, считал Ямамото, то необходимо сделать это“решающим ударом“, постараться выбить Соединенные Штаты из состояния равновесия, вывести их из строя, обезопасив себя в Юго-Восточной Азии. Отсюда внезапное нападение на Перл-Харбор. „Когда я изучал русско-японскую войну, наиболее глубокое впечатление на меня произвел тот факт, что в самом начале наш флот осуществил ночную атаку на Порт-Артур, – заявил он в начале 1941 года. – Это была самая замечательная стратегическая инициатива из когда-либо рассматривавшихся в ходе войны“. „Наиболее прискорбным, -добавил он, – было то, что, осуществляя атаку, мы не шли напролом“. Его собственный план атаки Перл-Харбора – „в самом начале войны нанести смертельный удар флоту противника“ – был выработан в конце 1940 – начале 1941 года. Целью было не только „решить судьбу войны в самый первый день“, разгромив флот США на Тихом океане, но и подорвать дух американского народа.

Для успеха операции „Гавайи“ – такое название она получила – было необходимо многое: соблюдение секретности, первоклассная разведка, великолепная координация, высокие технические возможности, внедрение разнообразных технических новшеств, в том числе создание новых авиационных торпед и новых методов дозаправки в море, самозабвенная преданность делу, а также подходящие погодные условия. Однако уже в начале 1941 года, несмотря на секретность, дипломатический представитель Перу сообщил послу США Грю о циркулировавших в Токио слухах о том, что Япония готовит нападение на Перл-Харбор. Грю передал об этом в Вашингтон, но его предупреждение проигнорировали. Американские чиновники просто не могли поверить, что такое дерзкое нападение вообще возможно. Более того, чиновники военно-морского министерства и государственного департамента были изумлены тем, что такой опытный посол, как Грю, мог серьезно воспринять подобную ерунду.

С апреля по июнь 1941 года в правительстве США продолжались жаркие споры о прекращении экспорта нефти в Японию и замораживании японских фондов в Соединенных Штатах, большинство которых использовалось для закупки нефти. Державы Оси и Америка явно шли к конфронтации. 27 мая 1941 года президент Рузвельт объявил о введении в стране „неограниченного чрезвычайного положения“. Его целью, пользуясь словами одного из советников, было „напустить на всех страху“, показать, что стремление стран Оси к мировому господству представляет реальную опасность. Непосредственно после этого Гарольд Иксе, только что назначенный координатором нефтяной промышленности своей собственной властью, запретил вывоз нефти в Японию. Ее поставки в восточные районы Соединенных Штатов сокращались вследствие проблем с транспортировкой, и поэтому экспорт, в особенности в Японию, все больше раздражал общественное мнение. Однако действие этого распоряжения не распространялось на побережье Мексиканского залива и западное побережье.

Разгневанный президент отменил распоряжение Икеса, что привело к взаимным обвинениям. „Такого удобного момента для того, чтобы прекратить поставки нефти в Японию, как сейчас, больше не представится, – защищался Иксе. – Япония настолько поглощена тем, что происходит в России, и как это может отразиться на Сибири, что неспособна на какие-либо враждебные действия в отношении Нидерландской Ост-Индии. Такой шаг, как введение эмбарго на вывоз нефти в Японию, будет самым популярным из всех, какие вы можете предпринять, причем во всех регионах страны“.

„С меня достаточно и вашего шага, предпринятого 23 июня, когда вы рекомендовали немедленное прекращение отгрузки нефти в Японию, – саркастически отвечал Рузвельт. – Дайте мне знать, если это, конечно, останется в вашем ведении, как этот шаг повлияет на чувствительность весов, с помощью которых японцы будут решать, куда нанести первый удар – по России или по Нидерландской Ост-Индии“. Заодно он преподал Икесу небольшой урок из области конституционного права, заявив, что вопрос экспорта в Японию „определяется не необходимостью сохранения запасов нефти, а является проблемой внешней политики и, как таковой, находится в компетенции президента и действующего под его руководством государственного секретаря“.

Обиженный недружелюбным тоном писем, полученных от президента, Икес заявил о своей отставке, однако – лишь с поста координатора нефтяной промышленности, но не министра внутренних дел. Но Рузвельт, как уже часто делал в прошлом, отказался ее принять. „Вы опять за свое! – укоряет президент в письме от 1 июля. -…я не проявлял к вам никакого недружелюбия и полагаю, что лишь жаркая погода заставила вас воспринять мой тон как недружелюбный!“ Далее он пишет, что „среди япошек наблюдается самая настоящая потасовка… они пытаются выбрать, куда бы им прыгнуть“. И добавляет: „Как вы знаете, для нас чрезвычайно важно поддерживать мир на Тихом океане чтобы контролировать Атлантику. У меня просто не хватит флота на оба океана, и любая маленькая заварушка на Тихом океане означает, что для Атлантики останется меньше кораблей“.

„Потасовка“, о которой упоминает Рузвельт, была вызвана внезапным нападением Германии на Советский Союз, что активизировало обсуждение в Япо нии важного стратегического решения: продолжать ли экспансию в южном направлении или, воспользовавшись успехами Гитлера, напасть на Россию с востока и обеспечить себе „кусок“ Сибири. С 25 июня по 2 июля высокопоставленные чиновники в Токио яростно спорили, какому варианту отдать предпочтение. Наконец судьбоносное решение было принято: отложить какие-либо действия в отношении Советского Союза и сконцентрировать все усилия на южном направлении; попытаться обеспечить контроль над всем Индокитаем, что необходимо для дальнейших операций в Ост-Индии. Японцы сознавали, что оккупация Южного Индокитая наверняка спровоцирует американцев на введение полного нефтяного эмбарго, а это согласно заявлению генерального штаба военно-морского флота – „вопрос жизни и смерти для империи“. Но даже угроза войны с Великобританией и Соединенными Штатами не остановила бы Японию в ее стремлении к поставленной цели.

Имея расшифровки японской корреспонденции, в Вашингтоне знали о важных дебатах и до некоторой степени об их результатах. „После оккупации Французского Индокитая, – говорилось в одном из перехваченных сообщений, -следующей в нашем списке идет… Нидерландская Ост-Индия“. На заседании кабинета 18 июля 1941 года. Рузвельту сообщали, что, по всей вероятности, через несколько дней японцы нападут на Южный Индокитай.

„Я бы хотел задать вопрос, на который вам, хотите вы того или нет, придется дать ответ, – сказал президенту министр финансов Моргентау, – что вы собираетесь предпринять на экономическом фронте против Японии в том случае, если она пойдет на этот шаг?“

„Если мы прекратим все поставки нефти, – ответил Рузвельт, – то тем самым мы вынудим японцев напасть на Нидерландскую Ост-Индию, а это будет означать войну на Тихом океане“.

Но он не упомянул, что, если бы Япония пошла на этот шаг, то он бы поддержал иную форму экономических санкций – замораживание японских финансовых активов в Соединенных Штатах, что существенно ограничило бы возможности Японии по приобретению нефти. Даже Халл, совершенно больной и в полном упадке сил, позвонил с курорта, чтобы присоединить свой голос к сторонникам усиления контроля над экспортом – без ввязывания в войну с Японией.

Великобритания выразила свою озабоченность тем, что тотальное эмбарго может способствовать ускорению подготовки Японии к наступлению на южном направлении, а британцы были далеко не уверены, что Вашингтон готов к возможным последствиям, в том числе и к войне. Но в Вашингтоне введению новых ограничений сопротивлялись только командования армии и флота, которые готовились к операциям в Атлантике и Европе и старались выиграть как можно больше времени для подготовки и развертывания.

24 июля 1941 года по радио сообщили, что японские военные корабли вошли в бухту Камрань и что с контролируемого ими острова Хайнань на юг отплыла дюжина военных транспортов с целью оккупации Южного Индокитая. В тот же день Рузвельт, принимая посла Номуру, предложил объявить Индокитай нейтральным. Он заявил, что до сих пор, несмотря на „ожесточенную критику“, предотвращал все попытки прекратить экспорт нефти в Японию только для того, чтобы не дать японцам повод для нападения на Ост-Индию. Это привело бы,указал он, в конечном счете к прямому конфликту с Соединенными Штатами. И ясно дал понять, что „после этого нового шага, предпринятого Японией в Индокитае“, он уже вряд ли сможет противостоять внутреннему давлению относительно ограничения экспорта нефти в Японию.

Нужное средство было уже под рукой. Рузвельт не хотел введения полного эмбарго. Он хотел закрутить гайки, но не насовсем, а лишь, как он сам выразился, „на день, на два“, пользуясь гибким экономическим инструментом применительно к конкретным обстоятельствам. Его целью было держать Японию в состоянии максимальной неопределенности, но не подталкивать ее к пропасти. Президент считал, что сможет использовать нефть как инструмент дипломатии, а не как спусковой крючок, нажав на который можно развязать войну. Он не хотел, как заявил британскому послу, вести две войны одновременно. Программу, которая соответствовала президентской цели, предложил заместитель государственного секретаря Самнер Уэллес. Согласно ей поставка нефти сохранялась на уровне 1935-1936 годов, но запрещался экспорт любых ее сортов или нефтепродуктов, на основе которых может быть произведен авиационный бензин. Экспортные лицензии вводились бы на все виды экспорта нефти. Вечером 25 июля правительство США объявило о замораживании всех японских финансовых активов в Соединенных Штатах. Для любых операций с замороженными фондами, включая покупку нефти, требовались лицензии, т.е. правительственные разрешения. 28 июля Япония начала давно ожидавшееся вторжение в Южный Индокитай, т.е. сделала еще один шаг к войне.

Новая американская политика не предполагала полного прекращения вывоза нефти, по крайней мере открыто, но в результате предпринятых мер получилось фактически полное эмбарго. Основную роль в этом сыграл помощник государственного секретаря по экономическим вопросам Дин Ачесон, один из немногих высших чиновников государственного департамента, выступавших за тотальное эмбарго. После консультации с министерством финансов он превратил указ от 25 июля в полный запрет на высвобождение замороженных фондов, необходимых японцам для покупки нефти. „Была ли у нас политика или нет, у нас было состояние дел, – заявил Ачесон позднее. – Впредь до дальнейших распоряжений так и будет продолжаться“. С начала августа из Соединенных Штатов в Японию нефть больше не поставлялась.

„Мы должны действовать так же решительно, как и США, – заявил британский министр иностранных дел Энтони Идеи. И британское, и голландское эмигрантские правительства были совершенно сбиты с толку американской политикой. Великобритания все же ввела замораживание и эмбарго, прекратив поставки с Борнео. Так же поступила Нидерландская Ост-Индия.

К концу июля 1941 года Япония завершила оккупацию Южного Индокитая. „Сегодня по их помрачневшим лицам я понял, что они всерьез взялись за дело, – сообщил посол Номура в министерство иностранных дел в Токио после очередной встречи с американскими чиновниками, состоявшейся 31 июля. – Следует ли мне указать вам, господа, что, по моему мнению, необходимо безотлагательно принять какие-либо примирительные меры“. Министр иностранных дел в резкой форме отверг озабоченность посла. После японской агрессии в Индокитае и последовавшим за этим замораживанием японских фондов в Америке – что на практике означало нефтяное эмбарго – начался обратный от счет времени. Как Номура позднее сказал Халлу, „японское вторжение в Южный Индокитай в конце июля… повлекло за собой… меры по замораживанию, что в свою очередь означало фактическое эмбарго и вызвало в Японии ответную реакцию и, следовательно, дальнейший рост напряженности“.

Но эмбарго само по себе не означало неминуемой конфронтации. По существу, для США, а также для Великобритании и Нидерландов это пока был единственный способ выразить свое отношение к японской агрессии в Юго-Восточной Азии и нацистскому вторжению в Советский Союз. Соединенные Штаты оказались перед перспективой стать единственной свободной территорией между Европой и Азией, находящимися под контролем стран Оси. Вот почему Рузвельт пытался использовать свой нефтяной рычаг. Для японцев, однако, это было последнее звено в цепи „окружения“ враждебными державами. Токио отказывался признать, что он изрекает пророчества, которые сам же и выполняет. Эмбарго было результатом четырех лет японской военной агрессии в Азии. Япония сама себя загнала в угол: единственная нефть, доступ к которой был для ее безопасен, находилась в ее собственных недрах. Никаких иных источников пополнения запасов нефти в случае прекращения поставок из Америки и Ост-Индии у Токио не было. Чтобы продолжать войну, необходимо было начинать войну.

Поначалу командование японского военно-морского флота проявляло по отношению к конфронтации с Соединенными Штатами значительно большую осторожность, чем армейское командование. Но после объявления эмбарго положение стало иным. Позднее один японский адмирал заявил: „В отсутствие поставок нефти линейные корабли и все прочие боевые суда были бы не чем иным, как пугалами“. Начальник генерального штаба военно-морского флота адмирал Осами Нагано в своем докладе императору подчеркнул, что нефтяных резервов Японии, если их не пополнять, хватит не более чем на два года.

Паническое настроение, царившее в японских внешнеполитических кругах, хорошо отразилось в секретных сообщениях, направленных новым японским министром Тейдзиро Тойода послам Японии в Берлине и Вашингтоне: „Торговые и экономические отношения Японии с третьими странами, подчиняющимися Англии и Соединенным Штатам, постепенно становятся все более напряженными, и мы больше не в состоянии этого выдержать, – писал он 31 июля 1941 года. – Поэтому наша империя в целях сохранения самого ее существования должна принять меры по обеспечению поставок сырья из южных морей. Наша империя должна немедленно разбить все укрепляющуюся цепь окружения, которая куется под руководством и при участии Англии и Соединенных Штатов, действующих как коварный дракон, претворяющийся спящим“.

Совершенно иначе события виделись Корделлу Халлу. Больной и уставший, Халл находился на лечении в Уайт-Салфер-Спрингс. „Японцы стремятся к военному господству практически над половиной мира… Ничто не в состоянии остановить их, кроме силы“, – сказал он по телефону заместителю государственного секретаря Уэллсу. Однако Халл стремился отсрочить то, что казалось неизбежным: „Вопрос в том, как долго мы сможем маневрировать в данной ситуации, ожидая пока военные действия в Европе не завершатся“. В Токио посол Грю видел ситуацию слишком ясно. „Порочный круг ответных мер на ответные меры, – писал он в своем дневнике. – Facilis descensus averno est [Легок путь в преисподнюю (лат.)]. Трудно сказать, как предотвратить это движение по наклонной плоскости, или как далеко все это зайдет пока в мире не произойдет что-то неожиданное, что в корне изменит ситуацию. Очевиден вывод о неизбежности войны“. К этому времени мощные экскаваторы уже рыли бомбоубежища по периметру вокруг императорского дворца в Токио.

В последнюю минуту обе стороны предприняли дипломатические усилия по предотвращению конфронтации. Заручившись поддержкой некоторых кругов командования военно-морского флота, премьер-министр принц Коноэ поднял вопрос о своей вероятной встрече с Рузвельтом. Возможно, он мог напрямую обратиться к американскому президенту. Коноэ даже был готов отвергнуть союз с Гитлером в рамках Оси ради достижения соглашения с американцами. Обеспокоенные придворные круги поддержали идею Коноэ. „Весь комплекс стоящих перед Японией проблем сведен к одному очень простому вопросу, а именно – нефти, – заявил премьеру в частной беседе лорд-хранитель печати Коити Кидо. -Возможно, что Япония не сможет победить в войне с Соединенными Штатами“.

Сам император благословил миссию Коноэ. „Я получил от командования военно-морского флота разведывательные данные о полном эмбарго на экспорт нефти, введенного Америкой против Японии, – сообщил император принцу Коноэ. – Ввиду вышеизложенного встреча с президентом должна состояться как можно быстрее“. Коноэ предложил провести свою встречу с Рузвельтом не где-нибудь, а в Гонолулу. Сначала президент заинтересовался предложением и даже ответил, что вместо Гонолулу встречу лучше провести в Джуно на Аляске. Но Халл и государственный департамент энергично воспротивились такому нарушению дипломатической процедуры. Американцы не понимали, что это последняя ставка Коноэ в надежде избежать столкновения, они больше не доверяли японцам и не верили, что Коноэ может предложить нечто новое. Кроме того, Рузвельт не желал выглядеть сторонником компромисса с агрессором; он не хотел, чтобы „Джуно“ вошло в словари наравне с „Мюнхеном“. Никакой пользы от встречи с Коноэ без предварительного соглашения не было. Полученные с помощью „Мэджик“ перехваты подтверждали, что японцы намерены продолжать экспансию. Поэтому он с присущим ему талантом двусмысленности не дал ни согласия, ни полного отказа на проведение данной встречи.

В Токио 5-6 сентября 1941 года на совещании у императора крупнейшие японские сановники формально попросили дозволения открыть военные действия, хотя все еще обсуждались возможности разрешения конфликта дипломатическим путем. И снова главной движущей силой стала проблема нефти. „На данный момент нефтяной вопрос является слабейшим звеном оборонной мощи империи, – указывалось в материалах, подготовленных для совещания. – С течением времени наши возможности ведения войны будут уменьшаться, а наша империя будет становиться все более беспомощной в военном отношении“. Время уходит, твердили императору высокопоставленные военные. „Важнейшие военные запасы, включая нефть, -заявил начальник штаба военно-морского флота, – истощаются день ото дня“.

„Как долго будут продолжаться военные действия в случае японо-американской войны?“ – спросил император начальника штаба армии. „Операции в Южно-Тихоокеанском бассейне могут быть завершены примерно через три месяца“, – ответил тот. „Вы, генерал, были военным министром, когда начался китайский инцидент, и… тогда вы информировали трон, что инцидент завершится примерно через месяц, – резко возразил император. – Несмотря на ваши уверения, генерал, инцидент не завершен и сейчас, спустя четыре долгих года боев“. Генерал пытался оправдаться тем, что „обширные тыловые области Китая не позволили завершить операции согласно заранее составленному плану“. „Если китайский тыл настолько обширен, – парировал император, повышая голос, – то Тихий океан бескраен“. Как может генерал „быть уверен, что кампания завершится через три месяца?“ Начальник штаба, понурив голову, ничего не ответил. Начальник штаба флота адмирал Нагано выступил в защиту генерала. „Япония – пациент, страдающий серьезной болезнью, – сказал он. – Необходимо быстро принять то или иное решение“. Но император так и не получил ясного ответа, выступают ли его советники за дипломатическое или за военное решение проблемы.

На следующий день, когда встал тот же вопрос, начальники штабов армии и флота снова хранили молчание. Император выразил сожаление, что они не готовы отвечать. Затем он извлек из своего одеяния листок бумаги и прочел вслух стихотворение своего деда императора Мейдзи:

„Ведь все в этом мире братья,
Отчего же в нем постоянный беспорядок?“

В зале воцарилась тишина – все благоговейно молчали. Затем поднялся адмирал Нагано и со словами, что к военной силе прибегнут лишь тогда, когда с помощью иных средств эту задачу решить не удастся. Совещание закрылось „в атмосфере беспрецедентной напряженности“.

С приближением зимы истекали все сроки. Если военные собираются начать свои операции до весны 1942 года, то им следует сделать это к началу декабря. Тем не менее принц Коноэ еще питал надежду найти мирное решение. 6 сентября после совещания в присутствии императора на заседании кабинета обсуждался вопрос о том, возможно ли быстро и резко увеличить производство искусственной нефти. По словам Коноэ, лучше было истратить значительные суммы на эту программу, чем на войну. Но глава управления планирования сообщил, что эта задача слишком велика: на ее решение уйдет до четырех лет, потребуются многомиллиардные затраты, большое количество стали, труб и специального оборудования. Кроме того, необходима будет огромная концентрация квалифицированных инженерных кадров, а также свыше четырехсот тысяч горняков. Предложение Коноэ было отложено. А в конце сентября четверо неизвестных, вооруженных кинжалами и короткими мечами, напали на автомобиль Коноэ, стремясь его убить. Атаку отбили, но премьер-министр испытал огромное потрясение. 2 октября Соединенные Штаты официально отклонили предложение о встрече Коноэ с Рузвельтом. Вскоре после этого, так и не сумев найти мирное решение проблемы, Коноэ лишился своего поста. 18 октября его сменил военный министр Хидэки Тодзио, который последовательно отвергал возможность решения проблемы дипломатическим путем, считая это бессмысленным, и выступал против любых компромиссов с Соединенными Штатами. Посол Номура в Вашингтоне уже считал себя лишь „скелетом павшей лошади“. Когда дипломатические усилия зашли в тупик, Рузвельт также перестал бороться с чувством неизбежности, которое охватило многих в обеих столицах. Однако он просил Номуру, чтобы между двумя странами не было „никаких последних слов“.

В гавани около Лос-Анджелеса с середины лета стояли два японских танкера, ожидая загрузки нефтью, полагавшейся по контракту. В первой половине ноября они наконец подняли якоря и отплыли, так и не дождавшись обещанного. Теперь никто уже не ставил под сомнение полноту введенного эмбарго. Японские власти ответили тем, что прекратили подачу нефти для отопления американского и британского посольств в Токио.

В течение октября и ноября высшее военное командование и политические лидеры Японии все так же часто встречались в одной из небольших комнат императорского дворца для обсуждения окончательной подготовки к войне. Снова и снова дискуссия возвращалась к вопросу о нефти, запасы которой быстро уменьшались. „Из сохранившихся стенограмм ясно, что проблема соотношения запасов нефти и времени постоянно, словно демон, преследовала участников совещания, – написал позже один историк. – Вступление в войну считалось наиболее подходящим средством для изгнания этого демона“.

5 ноября в присутствии императора состоялась конференция, в которой приняли участие самые высокопоставленные сановники. Сам император хранил молчание, как было принято в таких случаях. Позицию большинства изложил премьер-министр Тодзио. „С самого начала Соединенные Штаты полагали, что Япония сдастся, не выдержав экономического давления, – заявил он, – но они просчитались…Если мы вступим в затяжную войну, то нас ожидают трудности. В этом смысле мы испытываем некоторую тревогу. Через два года у нас не будет нефти для военных целей. Корабли встанут. Когда я думаю об усилении американской обороны в юго-западной части Тихого океана, о расширении американского флота, о продолжающемся китайском инциденте и тому подобное, я не вижу конца трудностям… Но как мы можем позволить Соединенным Штатам продолжать действовать, как им заблагорассудится?…Я боюсь, что через два-три года, если мы будем просто сидеть сложа руки, то превратимся в третьеразрядную страну“.

Поступило предложение предъявить Соединенным Штатам последние жесткие требования. Если они будут отвергнуты, Япония вступит в войну. „Есть ли у вас замечания?“ – спросил Тодзио собравшихся. Не услышав возражений, он объявил, что предложение принято.

На третей неделе ноября в Вашингтон для передачи списка требований прибыл японский дипломат. Для государственного секретаря они прозвучали как ультиматум. На той же неделе Вашингтон перехватил депешу для Номуры от 22 ноября, из которой следовало, что американское согласие на последние предложения Токио должно быть получено самое позднее 29 ноября „по причинам, которые вам трудно себе представить. После этого дальнейшие события будут происходить автоматически“. 25 ноября Рузвельт предупредил своих главных военных советников, что война начнется очень скоро, возможно, в течение недели. На следующий день Халл вручил японскому представителю ноту, в которой Японии предлагалось вывести свои войска из Индокитая и Китая в обмен на возобновление торговли с Америкой. В Токио это предложение посчитали американским ультиматумом. И специальное авианосное соединение японского флота, находившееся в районе Курильских островов, получило приказ сняться с якоря и начать движение к цели в режиме радиомолчания. А целью были Гавайские острова.

Американцы ничего не подозревали об этом специальном соединении. Министр обороны Стимсон предоставил Рузвельту разведывательные данные, согласно которым большой экспедиционный корпус японцев отправился из Шанхая в район Юго-Восточной Азии. „Он взорвался, прямо подпрыгнул, если так можно выразиться, и сказал, что он этого не ожидал, – рассказывал Стимсон, – и что это меняет дело, так как доказывает вероломство японцев; что, когда они вели переговоры об этом перемирии, об этом выводе войск, они уже направляли туда свой экспедиционный корпус“. Тем самым президент дал окончательный ответ на вопрос, который он поставил в своей статье почти два десятилетия назад. Японцам доверять нельзя. На следующий день, 27 ноября, Халл заявил Стимсону, что окончательно прекратил переговоры с Японией. „Я умываю руки, – сказал государственный секретарь, -теперь дело за армией и флотом“. В тот же день Вашингтон разослал сигнал боевой готовности всем американским кораблям в бассейне Тихого океана, в том числе и адмиралу Хазбэнду Киммелу, командующему Тихоокеанским флотом, базировавшимся на Гавайских островах. Сообщение Киммелу начиналось словами: „Данная депеша должна считаться предупреждением о возможном начале войны“.

29 ноября государственные старейшины в присутствии императора встретились с членами кабинета, чтобы ходатайствовать о поиске какого-либо дипломатического выхода из тупика как лучшей альтернативы решению померяться силами с Америкой. В ответ премьер-министр Тодзио резко высказался в том смысле, что сохранение мира в условиях нарушенных экономических связей означает постепенное ослабление империи. Многие японские лидеры сознавали, что длительная война чем дальше, тем больше будет благоприятствовать Соединенным Штатам, т.к. те обладают необходимыми ресурсами, широкими возможностями и достаточным потенциалом. Но милитаристы пребывали в слишком глубоком трансе, в который сами же себя ввели, что с ходу отметали подобные рассуждения. Война стремительно приближалась.

1 декабря специальное японское авиационное соединение, все еще никем не обнаруженное, пересекло международную линию смены дат. „Все уже решено, -записал 2 декабря в дневнике офицер одного из японских судов, – не здесь, и не там, ни горя, ни радости“. Токио дал указание сотрудникам своих посольств и консульств уничтожить шифровальную документацию. Американский офицер, посланный на разведку в японское посольство в Вашингтоне, сообщил, что на заднем дворе сжигают бумаги. В субботу 6 декабря Рузвельт принял решение направить послание лично императору с тем, чтобы рассеять „темные тучи“, которые угрожающе сгустились. Вскоре он сказал некоторым посетителям: „Этот сын человеческий только что направил решающее послание сыну бога“.

По словам президента, он ожидал какую-нибудь „подлость“; у него было предчувствие, что японцы могут в течение сорока восьми часов совершить нечто „мерзкое“. 7 декабря в час дня по вашингтонскому времени или 8 декабря в три часа утра по токийскому времени, когда Рузвельт беседовал с китайским послом, послание вручили непосредственно императору.

Было раннее утро 7 декабря. Японский флот приближался к Гавайским островам. Над флагманским кораблем развевался флаг, сохранившийся со времен Цусимы, когда японцы разгромили русскую эскадру. С палуб авианосцев взлетели самолеты. Их экипажи получили приказ уничтожить военную мощь Соединенных Штатов, без которой им не удастся лишить Японию ее места под солнцем.

В 7.55 по гавайскому времени на американские корабли, стоявшие в Перл-Харборе начали падать бомбы.

Через час после начала атаки на Перл-Харбор в государственный департамент США прибыл посол Номура в сопровождении другого японского дипломата. Они ожидали в приемной Халла, срочно вызванного к телефону. Звонил президент.

„Получено сообщение, что японцы атаковали Перл-Харбор“, – сказал Рузвельт твердым, но напряженным тоном. „Сообщение уже подтверждено?“ – спросил Халл. „Нет“, – ответил президент.

Оба полагали, что это скорее всего правда. Однако, думал Халл, остается один шанс из ста, что это не так. Он пригласил японских дипломатов к себе в кабинет. Номура, узнавший об атаке из радионовостей, неуверенно вручил американскому государственному секретарю пространный документ. Халл притворился, что читает оправдание Токио своих действий. Он не мог сдержать ярости. „За все пятьдесят лет государственной службы мне не приходилось читать документ, представлявший собой большее нагромождение лжи и искажений, искажений и лжи, настолько постыдных, что до сегодняшнего дня не мог представить, что какое-либо правительство на планете способно предать их гласности“. К чему были долгие месяцы конфиденциальных переговоров с Номурой? Халлу, провинциалу, ставшему государственным деятелем, оба японских дипломата напомнили „пару собак, задравших овец“.

Японцы промолчали. Встреча завершилась, но никто не поднялся, чтобы открыть им дверь, т.к. теперь эти двое были врагами. Они сами открыли двери и покинули кабинет Халла, спустились в пустом лифте и вышли на улицу.

В течение всего дня в Вашингтон из Перл-Харбора поступали сообщения -несвязные, отрывочные и наконец печальные. „Новости с Гавайских островов очень плохи, – записал Стимсон в своем дневнике в конце этого долгого воскресного дня. – Ошеломляющая новость: наши застигнуты врасплох, хотя были задолго предупреждены и находились в боевой готовности“. Как могло случиться, что дошло до такой катастрофы?

Конечно, американское командование ожидало японского нападения, оно воспринималось как неизбежное. Но его ожидали в Юго-Восточной Азии. Прак тически никто, ни в Вашингтоне, ни на Гавайях, не представлял, что Япония посмеет столь дерзко напасть на американский флот на его же базе, никто даже не рассматривал всерьез такой возможности. Как заявил президенту Рузвельту генерал Маршалл в мае 1941 года, остров Оаху, где расположен Перл-Харбор, считался „сильнейшей крепостью в мире“. Большинство американских военных, наверное, забыли, – или никогда не знали, – что Русско-Японская война, завершившаяся победой Японии, началась с внезапного нападения на русский флот в Порт-Артуре.

Изначально каждая из сторон основательно недооценивала другую. Как японцы не представляли, что американцы имели технические возможности для расшифровки их самых секретных депеш, так и американцы не могли предположить, что японцы способны на проведение такой сложной с технической точки зрения операции. Действительно, в первый момент после нападения некоторые высокопоставленные советники Рузвельта были уверены, что атаку организовали немцы; они полагали, что японцы не в состоянии сами справиться с такой задачей. И каждая из сторон не понимала психологию другой. Американцам и в голову не могло прийти, что японцы пойдут на такую дерзкую и даже безрассудную акцию. Они оказались не правы. Но и японцы рассчитывали, что Перл-Харбор поколеблет боевой дух американцев, а вместо этого их нападение способствовало моральному подъему нации и объединению страны. Это было роковой ошибкой.

Оглядываясь назад, кажется, что о японских намерениях было так легко догадаться исходя из большого количества информации, поступавшей в распоряжение правительства Соединенных Штатов, в том числе и из такого ценного и обильного источника, как расшифрованные секретные сообщения. Однако в те напряженные месяцы непосредственно перед нападением правдивые сигналы тонули в море „шума“ – путанице отрывочных, противоречивых и неоднозначных данных. Кроме того, были многочисленные явные указания на то, что Япония собирается напасть на Советский Союз. Работа системы дешифровки также иногда оставляла желать лучшего, в особенности в отношении наиболее важных каналов связи. Все это были части более серьезной неудачи, связанной с нарушением процесса обмена важнейшей информацией между ключевыми фигурами американской стороны. Это явилось второй по важности причиной трагедии в Перл-Харбор после нежелания поверить в то, что такое нападение вообще возможно.

Ожидание закончилось. Япония и Соединенные Штаты вступили в войну. Но Перл-Харбор не был главной целью японцев. Удар по Гавайям – лишь часть обширной наступательной программы. Практически одновременно с атакой базы Тихоокеанского флота США, японцы начали бомбардировку и блокаду Гонконга, Сингапура, Филиппин, обстрел островов Уэйк и Гуам, высадку в Таиланде, вторжение в Малайю, подготовку к вторжению в Ост-Индию. Атака Перл-Харбор была предназначена для защиты флангов. Выведя из строя американский флот, японцы надеялись обезопасить свое вторжение в Ост-Индию и остальную часть Юго-Восточной Азии и, следовательно, защитить морские пути, особенно маршруты танкеров с Суматры и Борнео к Японским островам. Основной же целью этой кампании оставались нефтяные месторождения Ост-Индии.

Таким образом, операция „Гавайи“ играла огромную роль в японских стратегических планах. И удача – главный элемент успеха был на стороне японцев до самого последнего момента. Действительно, они добились того, на что даже не рассчитывали. Степени внезапности и неготовности американской системы обороны в Перл-Харбор значительно превзошли ожидания японцев. В ходе атаки японским самолетам, которые шли двумя волнами, удалось потопить, опрокинуть или серьезно повредить восемь линейных кораблей, три легких крейсера, три эскадренных миноносца и четыре вспомогательных судна. Сотни американских самолетов были уничтожены или повреждены, убиты 2335 американских военнослужащих и 68 гражданских лиц. Добавьте ко всему этому, возможно, самое оглушительное в американской истории потрясение. Американские авианосцы уцелели лишь потому, что находились в это время в море на учениях. Потери японцев составили всего двадцать девять самолетов. Авантюра адмирала Ямамото удалась полностью.

Сам Ямамото мог бы развить успех, но он находился за тысячи миль от места событий, руководя со своего флагманского корабля операциями у побережья Японии. Командир специального авианосного соединения, осуществлявшего операцию „Гавайи“, Тюити Нагано, был гораздо более осторожным человеком; он противился проведению всей этой операции. И теперь, несмотря на просьбы ободренных удачей офицеров, и к их немалой досаде, Нагано не хотел посылать третью волну самолетов на Гавайи для нанесения ударов по ремонтным мастерским и нефтехранилищам. Удача была настолько огромна, что командир не желал более рисковать. Только это, включая чудом уцелевшие авианосцы, могло порадовать Америку в день разгрома.

Планируя операцию, адмирал Ямамото отмечал, что основной ошибкой, совершенной японцами в ходе внезапной атаки в Порт-Артуре в 1905 году, было то, что нападение „не довели до конца“. Та же ошибка повторилась в Перл-Харборе. Нефтяной фактор был одним из основных причин, по которой японцы решились начать войну. Но именно о нефти-то они и забыли, когда планировали операцию „Гавайи“. Ямамото и его сподвижники, беспрестанно анализировавшие американское превосходство в нефтяной сфере, не сумели понять важность запасов на острове Оаху. Удар по нефтехранилищам не входил в их планы.

Эта стратегическая ошибка имела самые серьезные последствия. Каждый баррель находящейся на Гавайях нефти был привезен с континента. Новые поставки могли быть только из Калифорнии, находящейся на расстоянии многих тысяч миль от Гавайских островов. Если бы японские самолеты уничтожили запасы топлива Тихоокеанского флота и резервуары, в которых они хранились в Перл-Харбор, встали бы все корабли американского Тихоокеанского флота, а не только те, что так или иначе оказались повреждены. „Вся нефть для нужд флота в Перл-Харборе хранилась в то время в наземных резервуарах, – сказал позднее адмирал Честер Ними, ставший главнокомандующим Тихоокеанского флота. – У нас здесь было 4,5 миллиона баррелей нефти, а резервуары можно пробить пулями калибра 0.50 (12,7 мм). Если бы японцы уничтожили эти запасы, война затянулась бы еще на два года.