ГЛАВА 12. БОРЬБА ЗА НОВУЮ НЕФТЕДОБЫЧУ

В начале двадцатого века разведка нефти в западном полушарии за пределами Соединенных Штатов велась прежде всего в Мексике. Ведущими компаниями были „Пан-Америкэн петролеум“ Эдварда Л. Доэни, который позднее окажется в центре скандала с Типот-Дом и „Мексикэн игл“, руководимая англичанином сэром Уитмэном Пирсоном, впоследствии получившим титул лорда Каудрая. Доэни, уже добившийся успеха в нефтяном бизнесе в Калифорнии, впервые приехал в Мексику в 1900 году. Его пригласил для разведки нефтяных месторождений глава Мексиканских государственных железных дорог, который в связи с постоянной нехваткой дров был весьма заинтересован в том, чтобы где-нибудь возле его дорог добывали нефть.

Что касается Пирсона, его интересы были куда обширнее. Пирсон был талантливым и весьма изобретательным человеком, смелым предпринимателем. Его считали одним из крупнейших подрядчиков инженерных работ девятнадцатого века. Кроме того, он был прирожденным руководителем. Он отказался от мест в Кембридже и Оксфорде, выбрав семейный строительный бизнес в Йоркшире.

„Манеры Пирсона“ – его умение добиваться успеха по-крупному – вызывало восхищение у окружающих. Но у него самого иллюзий не было. Он писал дочери: „Госпожа Фортуна неуловима, единственный путь – понять, в чем именно ты мо жешь добиться удачи, а затем идти напролом“. Его наставления сыну звучали следующим образом: „Не сомневайся ни секунды, если придется выступить против своих коллег или действовать вопреки их решению. Бизнес не может все время приносить успех, если во главе его не стоит диктатор. Разумеется, лучше, если он в шелковых перчатках“. Он снова и снова подтверждал эти изречения собственным примером. Пирсон руководил созданием нескольких инженерных чудес конца девятнадцатого века, в том числе туннеля Блэкуолл под Темзой, четырех туннелей под Ист-Ривер в Нью-Йорке, построенных для железной дороги штата Пенсильвания, и наконец сооружений в гавани Дувра. В конце концов, в созданную им империю вошло многое – от „Файнэншнл Тайме“, „Экономист“ и „Пенгуин букс“ до инвестиционного банка „Лазардс“ в Лондоне. Входила туда и нефтяная компания. И именно Мексика принесла большую часть его богатства.

„Манеры Пирсона“ были столь впечатляющими, что президент Порфирио Диас, диктатор Мексики, пригласил его для реализации первого из нескольких крупных проектов – Гранд-канала. Потом были гавань Веракрус и железная дорога Техуантепек, соединявшая побережья Атлантического и Тихого океанов. С момента прибытия в Мексику Пирсон прилагал все усилия к тому, чтобы снискать расположение мексиканцев, а особенно Диаса и его окружения. Он использовал все средства – от подарков до пожертвований. Казалось, он всегда был готов на уступки чувствам местных жителей там, где американцы обычно не уступали. Его связи в Англии производили на мексиканцев впечатление. В британском парламенте, где он несколько лет заседал, его называли „мексиканский депутат“. Однако своему положению в Мексике Пирсон был обязан в основном холодному политическому расчету Диаса. Диктатору приписывают следующее замечание: „Бедная Мексика: так далеко от Бога, и так близко к Соединенным Штатам“. Диас и его политическое окружение не могли позволить американцам полностью доминировать в мексиканской экономике. У Диаса был хороший довод в пользу приглашения всемирно известного инженера из отдаленной страны для реализации основных технических проектов. Он предоставил Пирсону все возможности для расширения деятельности в Мексике.

Во время поездки в Мексику в 1901 году Пирсон опоздал на поезд в городке Ларедо на границе с Техасом. Оставшись там на ночь, он узнал, что городок уже в течение трех месяцев охвачен нефтяным безумием в связи с открытием месторождения Спиндл-топ. Вспомнив один из отчетов своего подчиненного о выходе нефти на поверхность в Мексике, Пирсон проанализировал все нефтяные проспекты, которые смог найти тут же, в Ларедо, после чего отправил своему менеджеру телеграмму с указанием „срочно ехать“ и покупать перспективные земли. „И убедитесь, что мы имеем дело с главными лицами“, – распорядился он. Он полагал, что нефть станет хорошим топливом для железной дороги Техуантепек. Все было сделано за время девятичасовой остановки в пути. Нефтяная эпопея Пирсона в Мексике началась. Он расширил область своих изыскательских работ, включив в нее Табаско, и нанял для работы в Мексике не кого-нибудь, а капитана Энтони Лукаса, нашедшего нефтеносный пласт на Спиндлтопе.

Последовали большие расходы и серьезные вложения. Однако даже через десятилетие компания „Мексикэн игл“ Пирсона мало что могла предъявить. „Я налегке ввязался в это предприятие, – писал своему сыну отрезвленный и расстроенный Пирсон в 1908 году, – не представляя себе многих проблем, только чувствуя, что нефть означает удачу и что эта тяжелая работа, требующая напряжения всех сил, должна принести результаты“. Своей жене он жаловался еще откровеннее: „Не могу не думать, какой же я алчный авантюрист по сравнению с людьми прошлого, – писал он ей. – Я ленив и страшно боюсь двух вещей: во-первых, что мой авторитет будет развеян по ветру, и, во-вторых, что мне придется начать жизнь заново. Это иногда заставляет ощущать себя трусом. Я знаю, что, если мое нефтяное предприятие потерпит фиаско, у меня останется достаточно средств для спокойной жизни… Пока успех не очевиден, я продолжаю нервничать и иногда чувствую себя подавленным“.

Наконец в 1909 году, удостоверившись в том, что его собственное знание нефтяного бизнеса поверхностно, он отказался от услуг английских консультантов-геологов – знаменитого сэра Томаса Бовертона Редвуда и его фирмы, с которыми работал до тех пор. Взамен он нанял американцев, формально связанных с Геологическим обществом США. Они доказали свое рвение, ив 1910 году Пирсон (теперь уже лорд Каудрай) получил наконец результаты. Первым результатом стало уникальное месторождение „Потреро дель Ллано 4“, которое давало 110 тысяч баррелей в день и считалось крупнейшим месторождением нефти в мире. Это открытие вызвало в Мексике небывалый ажиотаж. Кроме того, оно буквально за одну ночь сделало „Мексикэн игл“ одной из ведущих нефтяных компаний мира. Добыча сосредоточилась вдоль Голден-лейн – „Золотой дороги“, недалеко от Тампико.

Мексика быстро стала заметной силой на мировом нефтяном рынке. Качество ее сырой нефти было таким, что ее в основном перерабатывали на топливо, которое конкурировало с углем в промышленности, на железных дорогах и на флоте. К 1913 году мексиканскую нефть использовали даже на российских железных дорогах. Во время Первой мировой войны Мексика стала ценным поставщиком для Соединенных Штатов и к 1920 году обеспечивала 20 процентов потребностей Америки в нефти. Уже к 1921 году Мексика достигла удивительных результатов: она стала второй в мире страной по объему добычи нефти -193 миллиона баррелей в год.

Но к этому времени политическая обстановка в стране изменилась – началась революция, и в 1911 году президент Диас был свергнут. В результате последовала ожесточенная борьба, которая существенно ослабила желание иностранцев делать инвестиции в мексиканскую экономику. И. Дж. Сэдлера, представителя „Джерси“ в Мексике, бандиты захватили в дороге, когда он вез платежные документы компании. Его жестоко избили и бросили умирать. Каким-то образом он выжил и добрался до лагеря. Однако после этого случая он никогда не брал с собой больше двадцати пяти долларов наличными, всегда носил дешевые часы, которые не жалко было бы потерять, и приобрел стойкое отвращение к планам расширения деятельности в Мексике. Принадлежавшие „Мексикэн игл“ лагеря нефтяников были опустошены и некоторое время удерживались восставшими, а некоторые из сотрудников были убиты. В октябре 1918 года (в последний месяц Первой мировой войны) от имени Генри Детердинга с Каудраем связался Калуст Гульбенкян. Он сообщил, что „Ройял Датч/Шелл“ хотела бы приобрести значительную долю „Мексикэн игл“, взять ее под свое руководство и таким образом оставить лорда Каудрая в совершенном спокойствии.

Нефтяные разработки в Мексике за два десятка лет принесли Каудраю не только усталость, но и страх перед риском. Англичанин получил достаточно. Как он объяснил представителю британского правительства, у него пропало желание „в одиночку нести в условиях неопределенности бремя этого огромного бизнеса“. Ка-удрай легко принял предложение Гульбенкяна и отошел в сторону – если и не „в совершенном спокойствии“, то во всяком случае с чувством некоторого удовлетворения и со значительным пополнением личного капитала. Оказалось, что „Мекси-кэн игл“ вряд ли относилась к числу лучших приобретений „Шелл“. В большие нефтеносные пласты, купленные „Шелл“, стала поступать соленая вода. Это была весьма плохая новость – она означала падение добычи. Тот же процесс наблюдался и у других нефтяных компаний. С проблемой можно было справиться, сделав дополнительные капиталовложения, улучшив технологии и организовав новые разведочные работы. Но в гуще революционного беспорядка иностранным компаниям не хотелось увеличивать инвестиции. Действительно, их дни в Мексике были сочтены. Развернулась ожесточенная борьба между мексиканскими националистами и революционерами, с одной стороны, и иностранными инвесторами с другой.

Конфликт создал устойчивую линию фронта между правительствами и нефтяными компаниями. Вскоре это стало нормой во всем мире. В Мексике проблема свелась к двум темам: соблюдению соглашений и вопросу суверенитета и собственности. Кому доставалась прибыль от нефти – вот в чем состояла суть вопроса. Мексиканцы хотели восстановить принцип бездействия. До 1884 года подземные ресурсы страны („недра“) принадлежали прежде всего короне, затем -нации. Режим Порфирио Диаса отменил эту законодательную традицию, передав владение богатствами недр фермерам и прочим землевладельцам. Те в свою очередь приветствовали иностранный капитал, который, в конце концов, стал контролировать 90 процентов нефтяных ресурсов. Одной из основных целей революции было восстановление национальной собственности на эти ресурсы. Статья 27 Конституции Мексики, принятой в 1917 году, провозгласила и закрепила это завоевание революции, вокруг которого и завязалась борьба. Мексика снова „забрала себе нефть“, но не могла добывать и продавать ее без участия иностранного капитала. Инвесторы же не имели большого желания рисковать и нести расходы по разработке без надежных контрактов и предсказуемых доходов.

Помимо национализации недр, конфликты с нефтяными компаниями провоцировались и другими действиями сменяющих друг друга мексиканских режимов -регулированием и налоговыми выкрутасами. Под предводительством Эдварда Доэни некоторые компании начали настраивать общественность в Вашингтоне в пользу военной интервенции, чтобы защитить „жизненно важные“ запасы в Мексике, находящиеся в собственности американцев. Ситуацию еще более запутали попытки Мексики увеличить доходы государства и расплатиться с иностранными займами. Ведущим американским банкирам необходим был возврат мексиканских долгов, а Мексике для этого требовались доходы от нефти. Поэтому банкиры приняли сторону Мексики в пику американским нефтяникам и выступили против призывов последних к интервенции и штрафным санкциям.

„Нефтяная“ конфронтация отрицательно влияла на отношения между Мексикой и США. Вашингтон регулярно отказывал сменяющимся мексиканским режимам в дипломатическом признании, и не раз казалось, что две страны близки к войне. С точки зрения американцев, угрозе подвергались их серьезные интересы и права, в том числе право частной собственности, нарушались контракты и договоры. Когда Вашингтон смотрел на Мексику, он видел нестабильность, отсутствиебезопасности, бандитизм, анархию, угрозу поставкам стратегического ресурса и необязательность в исполнении контрактов. Когда же Мексика смотрела на Вашингтон и американские нефтяные компании, то видела иностранную эксплуатацию, унижения, нарушение суверенитета. Она чувствовала огромный вес, давление и силу „империализма янки“. Нефтяные компании ощущали себя все более уязвимыми. Постоянная угроза привела к сворачиванию инвестиций, прекращению деятельности и вывозу персонала. Все это скоро сказалось на объемах добычи, и Мексика вскоре перестала быть мировой величиной на нефтяном рынке.

Прогнозы, предчувствие дефицита, новая роль нефти как основы могущества наций и, разумеется, ожидаемые прибыли – вот основные факторы того, что „Ройял Датч/Шелл“ назвала в своем годовом отчете“борьбой за новую добычу“. „Мы не можем проиграть борьбу за новые территории… наши геологи везде, где есть малейший шанс на успех“. Венесуэла открывала список перспективных территорий, и не только для „Ройял Датч/Шелл“. Изменение политической ситуации в Мексике стимулировало массовый поход бизнесменов-нефтяников в Венесуэлу. Здесь много веков назад первые испанские путешественники видели, как индейцы использовали выступавшую на поверхность нефть, чтобы смолить и чинить свои каноэ. Теперь Венесуэла, в отличие от Мексики, предлагала дружественный политический климат. Это было исключительной заслугой генерала Хуана Висенте Гомеса – жестокого, коварного и алчного диктатора, правившего Венесуэлой двадцать семь лет и все эти годы думавшего лишь об обогащении.

Венесуэла была малонаселенной бедной сельскохозяйственной страной. С 1829 года, с момента освобождения страны из-под власти Испании, ее областями управляли местные каудильо. В середине девяностых годов прошлого века из 184 членов законодательного органа как минимум 112 были генералами. Став президентом в 1908 году, Гомес занялся централизацией власти и превращением страны в личное феодальное владение, персональную „гасиенду“. Он правил страной с помощью своих друзей и родственников. Он назначил вице-президентом своего брата, который занимал пост до тех пор, пока не был убит сыном Гомеса. Перед Первой мировой войной Гомес восхищался охотничьим костюмом Тедди Рузвельта. Во время войны он был настроен прогермански и в одежде подражал кайзеру. Вудро Вильсон называл его „негодяем“. И это было еще мягкой характеристикой для человека, державшего страну в жестокости и терроре. Британский посол в Каракасе описывал Гомеса как „абсолютного монарха в самом средневековом смысле слова“. Гомес знал, чего хотел, а хотел он, кроме абсолютной политической власти, еще и огромного богатства. Его бедная страна нуждалась в доходах и для экономического развития, и для личного обогащения ее хозяина. Две цели слились в одну. Иностранный капитал означал доходы. Шансом Гомеса была нефть, он быстро понял, что для привлечения иностранных инвесторов ему придется гарантировать стабильные политические и фискальные условия.

К 1913 году „Ройял Датч/Шелл“ уже работала в Венесуэле в окрестностях озера Маракайбо, а первая коммерческая добыча началась в 1914 году. В 1919 году „Джерси Стандард“ послала своих разведчиков осмотреть страну. Руководитель группы решил вообще не изучать бассейн Маракайбо. „Всякий, кто находится здесь хотя бы несколько недель, – объяснял он, – почти точно заразится малярией либо заболеваниями печени и кишечника, которые, вероятнее всего, станут хроническими“. Он не рекомендовал делать инвестиции в Венесуэлу. Но менеджер „Джерси“, участвовавший в походе, не согласился с ним. Для него куда больше, чем малярия, значили успешные вложения „Ройял Датч/Шелл“. „Тот факт, что они потратили здесь миллионы, приводит нас к предположению, что в этой стране есть значительные запасы нефти“, – указал он в своем отчете. Неудача в развитии нефтедобычи в Латинской Америке могла поставить под угрозу способность „Стандард ойл“ оставаться главным поставщиком нефти.

Получение концессии от генерала Гомеса оказалось нелегкой задачей. Представителю „Стандард ойл“ удалось встретиться с генералом лично, избежав обычного пути через толпы посредников. Генерал, казалось, выглядел ободряюще, и представитель компании, соблюдая некоторую конфиденциальность, сделал предложение. Но в тот же день аналогичное предложение сделал некий Хулио Мендес, оказавшийся приемным сыном Гомеса. Он и получил концессию – и сразу продал ее другой компании. В конце концов „Джерси“ получила-таки кусок земли приличных размеров – частично от других американских компаний, частично от Хулио Мендеса. Туда входили и 4200 акров дна озера Маракайбо, что в компании сочли большой шуткой. Представитель „Джерси“ предложил купить лодку, чтобы работники компании могли заняться рыбной ловлей, если 4200 подводных акров окажутся бесполезными для добычи.

Даже на суше искать нефть в Венесуэле было трудно и опасно. По дорогам этой страны можно было передвигаться разве что на воловьих повозках. Геологи путешествовали на каноэ или мулах. Не существовало точных карт. Обнаружилось, что указанные на картах реки отсутствуют совсем или же являются притоками совсем других рек. „Нигде я не видел таких жутких и крупных москитов“, – вспоминал один из американских геологов. Неприятности доставляли и другие насекомые, откладывавшие яйца под кожу человека. Медицинская помощь была недоступна, примитивна или попросту не существовала. Ко всему прочему, геологи и пришедшие вслед за ними буровики столкнулись с враждебно настроенными индейскими племенами. Один буровик был убит стрелой на террасе столовой, после чего было приказано вырубить все джунгли на расстоянии полета стрелы. В 1929 году „Шелл“ защитила кабины своих тракторов несколькими слоями специальной ткани, достаточно плотной, чтобы остановить индейские стрелы.

Стремление Гомеса привлечь иностранный капитал заставило его правительство при содействии американского посла в Каракасе и американских нефтяных компаний принять так называемый Нефтяной закон. Закон определил условия концессий, налоги, арендную плату. Таким образом, Венесуэла под управлением Гомеса обеспечила политическую предсказуемость, административную и налоговую стабильность, что резко контрастировало с ситуацией в Мексике. Но даже в 1922 году, когда уже был принят Нефтяной закон, все еще стоял вопрос, будут ли вообще в Венесуэле вестись какие-либо серьезные нефтяные разработки. Результаты разведочных работ были интересными, но не более того. В 1922 году несколько американских геологов, потративших четыре года на картографирование страны по заказу „Шелл“, дали удручающую оценку перспективам нефтедобычи в Венесуэле и на всем южноамериканском континенте. Они оценили увиденное здесь как „мираж“. По их словам, десять центов, затраченные на развитие добычи в США, „более продуктивны, чем доллар, затраченный в тропиках“. Они дошли до того, что стали доказывать, будто добывать нефть из сланцев в США дешевле, чем бурить скважины в Венесуэле и вообще в любом месте Латинской Америки.

Их выводы оказались преждевременными. В декабре того же года из скважины „Барросо“ компании „Шелл“ на месторождении „Ла-Роса“ в бассейне Маракайбо забил неконтролируемый фонтан, дававший около 100 тысяч баррелей нефти в день. Месторождение Ла-Роса сначала казалось не слишком перспективным. Выбрал его и организовал там работы местный менеджер „Шелл“ Джордж Рейнолдс. Это был тот самый „крепкий британский дуб“ Рейнолдс, который за полтора десятилетия назад успешно провел англо-персидский проект через серьезнейшие препятствия, а после первых открытий был отправлен в отставку и не получил ничего, кроме незначительной премии. Тогда его упорство открыло Ближний Восток для нефтедобычи. Теперь на очереди была Венесуэла.

Фонтан на „Ла-Роса“ подтвердил, что Венесуэла могла стать производителем нефти мирового значения. Открытие привело к великому нефтяному безумию. Вскоре в стране работало более ста групп, в основном американских, а частью из Великобритании. Среди них можно было встретить как представителей крупнейших нефтяных компаний, так и независимых нефтяников – таких, как Уильям Ф. Бакли, который получил концессию на строительство нефтяного порта. Нефтяной прорыв предоставил генералу Гомесу возможность обогатиться. Его семья и Друзья, – „гомеситы“, – не теряя времени даром, получали от правительства кон цессии, затем перепродавали их с большой прибылью различным иностранным компаниям, не забывая при этом и генерала. Позже для оформления подобных сделок генерал и его друзья создали „бумажную“ фирму под названием „Compania-Venezolana de Petroleo“, более известную как „компания генерала Гомеса“. Гомес и его „гомеситы“ довели игры с иностранными партнерами до уровня высокого искусства. У компаний не было другого пути, если они хотели участвовать в великом венесуэльском нефтяном буме двадцатых годов.

Разработки велись с головокружительной быстротой. В 1921 году Венесуэла добывала только 1,4 миллиона баррелей нефти.К 1929 году добыча выросладо 137 миллионов баррелей и вывела страну на второе место в мире после США. В этом году нефть обеспечила 76 процентов экспортных доходов Венесуэлы и половину всех доходов правительства. Страна стала крупнейшим источником нефти для „Ройял Датч/Шелл“. К1932 году Венесуэла сделалась самым крупным поставщиком нефти для Британии, и только после нее шли Персия и Соединенные Штаты. Менее чем за десятилетие Венесуэла стала нефтяной державой. Для изыскательских работ и разработок найденных месторождений требовались крупномасштабные инвестиции, поэтому, несмотря на большое число игроков, на сцене реально доминировали всего несколько компаний. В двадцатые годы большая часть добычи имела прямое или косвенное отношение всего к трем из них – „Ройял Датч/Шелл“, „Галф“ и „Пан-Америкэн“. Последняя по-прежнему оставалась одной из основных добывающих компаний в Мексике. В1925 году „Пан-Америкэн“ была куплена компанией „Стандард оф Индиана“.

Такой масштаб иностранных инвестиций, вероятно, не был бы достигнут, если бы Гомес не обеспечил относительно гостеприимную политическую обстановку. Но как долго суждено было продлиться стабильности? Представитель „Лаго“, дочерней компании „Стандард оф Индиана“, в 1928 году сообщал чиновнику Госдепартамента США: „Президент Гомес не вечен, и всегда существует опасность, что новое правительство, вероятно, более радикальное, будет стремиться к конфискации нефтяной собственности и попытается следовать некоторым направлениям политики, избранной в Мексике“. Поэтому в целях защиты собственности „Лаго“ построила крупный экспортный нефтеперерабатывающий завод для венесуэльской нефти не в самой Венесуэле, а на Арубе – принадлежавшем Голландии острове. „Шелл“ сделала то же самое на другом голландском острове – Кюрасао.

В противоположность „Шелл“ и другим компаниям, „Джерси“ не добилась в разведочных работах успеха. Управляющего, руководящего делами в Венесуэле, называли в Нью-Йорке „недобывающим директором добычи“. Наконец в 1928 году, применив в работах по концессии, забракованной другой компанией, новую технологию, „Джерси“ совершила свое первое крупное открытие. Развитие технологии подводного бурения позволило открыть богатые запасы нефти под озером Маракайбо и поднимать значительные объемы ее со дна. Шутки про рыбную ловлю остались в прошлом.

В 1932 году, в наиболее тяжелый момент Великой Депрессии, компания „Стандард оф Индиана“ была крайне обеспокоена в связи с предложением поднять американский тариф на импортную нефть – 1,05 доллара за баррель бензина, 21 цент за сырую и топливную нефть. Это фактически закрывало доступ венесуэльской нефти на рынок Соединенных Штатов. „Индиана“ не располагала торговой системой за рубежом, куда можно было бы направить нефть. Она опасалась делать дополнительные капиталовложения в разгар депрессии. Компанию беспокоила и возможность национализации ее мексиканских активов. Вместе эти риски выглядели устрашающе. Поэтому „Стандарт ойл оф Индиана“ продала „Джерси“ свои зарубежные операции, в том числе и в Венесуэле. „Джерси“ заплатила частично своими акциями, и таким образом „Индиана“ на время стала крупнейшим акционером „Стандард оф Нью-Джерси“.

Однако не в западном, а в восточном полушарии политические коллизии, связанные с нефтью, были наиболее драматичными. До войны русская нефть была одним из важнейших элементов на мировом рынке. Но теперь эта нефть находилась в руках нового коммунистического правительства Советской России. Какова будет его игра и по каким правилам она будет вестись?

„Ройял Датч/Шелл“ поставила на карту больше, чем другие, поскольку приобрела перед Первой мировой войной крупные нефтяные активы Ротшильдов в России. После большевистской революции многие пытались приобрести нефтяные месторождения в России по дешевке. Говорили, что Гульбенкян покупает собственность у русских эмигрантов по „нижней цене сделки“. Никогда ничего не упускавший, он скупал также произведения искусства, которые привезли в своем багаже нуждавшиеся в деньгах эмигранты.

В отличие от Ротшильдов, семейство Нобелей было тесно привязано к нефтяным интересам в России. Но во время революции Нобели бежали из страны. В конце концов они добрались до Парижа, где собрались в отеле „Мюрис“ и стали думать, что из их нефтяной империи и каким образом можно спасти.

Решили провести „распродажу погорелого добра“. Нобели предложили Детердингу все свои активы в России. Страна была по-прежнему охвачена хаосом и гражданской войной, и исход не был окончательно ясен. Детердинг хорошо понял, что ему предлагали: возможность стать хозяином русской нефти. Но выигрывал он в одном-единственном случае – если проигрывали большевики. Детердинг сформировал синдикат с участием „Англо-персидской компании“ и лорда Каудрая для переговоров с Нобелями. Он был убежден, что большевистский режим долго не продержится. „В течение шести месяцев большевиков вычистят, и не только с Кавказа, – писал он Гульбенкяну в 1920 году, – но и изо всей России“. Однако для страховки запросил гарантии политической поддержки в британском министерстве иностранных дел. Когда там отказали, он принялся настаивать на сохранении за Нобелями некоторой доли, или, лучше всего, на покупке группой опциона – „до установления какой-либо надежной формы правительства“. Однако Нобели хотели продать все и немедленно, и ввиду их непреклонности переговоры закончились провалом.

Но была и другая заинтересованная сторона, которая, откровенно говоря, привлекала Нобелей куда больше, причем не только своими ресурсами, но и своей национальной принадлежностью, обещавшей политическую поддержку американского правительства. Это была „Стандард ойл оф Нью-Джерси“. Именно тогда, после стольких грозных перемен, появилась возможность воплотить наконец в жизнь мечту о союзе американской и русской нефти, которую Нобели впервые пытались реализовать еще в девяностые годы девятнадцатого века. В свою очередь „Джерси“ была не менее заинтересована в сделке. Уолтер Тигл и его коллеги слишком хорошо помнили воздействие, которое русская нефть оказала на старый трест „Стандард ойл“, сорвав его попытки установить „всеобщий нефтяной порядок“. Они знали, что рынки Средиземноморья дешевле снабжать нефтью из России, чем из Соединенных Штатов. Российский экспорт во время Первой мировой войны прекратился, но в случае восстановления добычи и применения новых технологий он мог возобновиться и однажды выбросить американскую нефть с рынков Европы. Для „Стандард ойл“ было предпочтительнее самим сказать решающее слово по поводу русской нефти, чем видеть эту нефть в руках конкурента. „Мне кажется, что для нас нет другого пути, кроме как рискнуть и сделать вложения сейчас, – пояснял Тигл. – Если мы не сделаем этого сейчас, думаю, что мы будем отстранены от оказания какого-либо существенного влияния на добычу в России“.

„Джерси“ начала интенсивные переговоры, невзирая на значительную вероятность того, что Нобели пытались продать собственность, которой больше не владели. Этот риск стал реальнее в апреле 1920 года, когда большевики вновь овладели Баку и немедленно национализировали нефтяные месторождения. Британских инженеров, работавших в Баку, посадили в тюрьму, а некоторых „нобелитов“ судили как шпионов. Однако сделка становилась столь привлекательной в случае падения большевиков, а убежденность в таком падении была столь сильна, что „Джерси“ и Нобели продолжали переговоры. В июле 1920 года, менее чем через три месяца после национализации, сделка была заключена. „Стандард ойл“ приобрела права на половину нефтяной собственности Нобелей в России по действительно „минимальной цене сделки“ – за 6,5 миллиона долларов с последующей доплатой до 7,5 миллиона долларов. Взамен „Стандард“ получала контроль как минимум над третьей частью добычи нефти в России, над 40 процентами нефтепереработки и 60 процентами внутреннего российского нефтяного рынка. Риск был действительно очень велик – и слишком очевиден. Что если новый большевистский режим все-таки устоит? Национализировав месторождения, их можно разрабатывать или выставить на международный аукцион.

В последовавшей дуэли между капиталистами и коммунистами, последних представлял квалифицированный и находчивый комиссар внешней торговли Леонид Красин. Стройный, с острой бородкой, изысканный, убедительный и с виду благоразумный, он совсем не был похож на кровожадного фанатика, которого ожидали увидеть западные собеседники. Он нравился женщинам. „Красин выглядел как очень породистый и очень тренированный человек, истинный аристократ интеллекта и стойкости“, – говорила одна англичанка. Красин понимал капиталистов как никто из его товарищей, поскольку сам когда-то был одним из них. До войны он служил на вполне приличной должности менеджера Бакинской электрической компании, а затем был российским представителем крупного германского концерна „Сименс“. В то же самое время Красин являлся главным технократом подполья и, по словам Ленина, „министром финансов“ большевистской революции. „Я человек без тени“, – любил говорить Красин. Во время войны он играл роль одного из главных архитекторов военной экономики царской России, что создавало напряженность в его отношениях с коллегами-революционерами. Однако большевики нуждались в нем – единственном крупном бизнесмене в большевистской иерархии, нуждалисьв его руководящих способностях. В силу этого он получил два поста, комиссара не только внешней торговли, но и транспорта.

„Стандард“ завершала свои переговоры с Нобелями, а Красин тем временем прибыл в Лондон для обсуждения торговых отношений от имени правительства большевиков. 31 мая 1920 года он отправился на Даунинг-стрит 10, по приглашению премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа. Это был исторический момент, – впервые советского эмиссара принимал глава правительства великой страны Запада. Появление Красина возбудило среди британцев противоречивые чувства, главным из которых было любопытство. Лорд Керзон, министр иностранных дел, глядел на огонь в камине, крепко сжав руки за спиной. Он не хотел пожать руку Красину, пока Ллойд Джордж не окликнул его строго: „Керзон! Будьте джентльменом!“

Через несколько месяцев, по мере того как англо-советские переговоры, хотя и с большими трудностями, продвигались вперед, сам Ленин направил Красину в Лондон секретное послание: „У этой свиньи Ллойд Джорджа нет ни стыда, ни колебаний, когда он врет. Не верь ни единому слову и трижды води его за нос“. В ходе переговоров Красин проявил себя как сторонник поощрения аппетитов желавших торговать британских бизнесменов. Но от него мало что зависело. Его страна шла к экономической катастрофе – падение промышленного производства, инфляция, острая нехватка капитала и повсеместный дефицит продуктов питания, переходивший в голод. Россия отчаянно нуждалась в иностранном капитале для разработки, добычи и продажи своих природных богатств. И в ноябре 1920 года Москва выдвинула новую политику предоставления концессий иностранным инвесторам.

Затем, в марте 1921 года, Ленин пошел еще дальше. Он объявил о так называемой новой экономической политике, предусматривавшей значительное расширение советской рыночной системы, восстановление частных предприятий, а также расширение советской внешней торговли и продажу концессий. Это не значило, что изменились убеждения Ленина – он реагировал на срочную и крайнюю необходимость. „Мы не можем своими силами восстановить нашу разрушенную экономику без зарубежного оборудования и технической помощи“, – заявлял он. Для получения этой помощи он был готов предоставить концессии „наиболее мощным империалистическим синдикатам“. Характерно, что первые два примера нового курса были связаны с нефтью – „четверть Баку, четверть Грозного“. Нефть могла снова, как в царские времена, стать наиболее доходным экспортным товаром. Одна из большевистских газет назвала ее „жидким золотом“.

Ленинские заигрывания с Западом встретили мощное сопротивление его товарищей, в том числе вечно подозрительного Сталина. „Среди бизнесменов, приезжающих в Советский Союз, – предостерегал Сталин, – будут лучшие шпионы мировой буржуазии, и расширение контактов приведет к вскрытию слабых мест России“. Тем не менее через неделю после объявления Лениным новой экономической политики Красин подписал в Лондоне англо-советское торговое соглашение. Затем он принялся раздавать предложения новых нефтяных концессий. С большой ловкостью Красин находил подход к различным компаниям, в то же время используя в игре с ними слухи и намеки, настраивая одну против другой.

Детердинг решил, что он не расстроен из-за потерянного дела Нобелей. Не совсем расстроен. Он, как и Нобели, был убежден, что проникновение „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ в Россию станет мощной страховкой для всех иностранных инвесторов, в том числе и для „Ройял Датч/Шелл“, владеющей бывшей собственностью Ротшильдов. „Нам уже принадлежат несколько хороших мест за российским обеденным столом и весьма значительная часть еды на нем, – поучал он Гульбенкяна. – Обедать лучше в компании с людьми, заинтересованными в этом обеде“. Однако Детердинг не примирился с намерениями большевиков распродать то, что он считал своей собственностью, и таким образом выгнать его из-за стола. Не собирался быть пассивным и Уолтер Тигл.

В 1922 году „Джерси“, „Ройял Датч/Шелл“ и Нобели приступили к формированию так называемого „Фронта Юни“. Целью было создание общего блока против советской угрозы их нефтяной собственности в России. Впоследствии к ним присоединилась еще дюжина компаний. Все члены блока обязались бороться с Советским Союзом совместно. Они договорились добиваться компенсации за национализированную собственность и воздерживаться от индивидуальных дел с русскими. „Братство торговцев нефтью“ с трудом верило друг другу и не верило Советам. Поэтому, несмотря на взаимные заверения и обещания, „Фронт Юни“ с самого рождения стоял на весьма неустойчивых ногах. А ловкий Леонид Красин, хорошо понимавший капиталистов и инстинкт соперничества, продолжал мастерски играть с компаниями, настраивая их друг против друга.

Тем временем на многих рынках мира компании ощущали все растущее давление конкуренции со стороны дешевой русской нефти. Советская нефтяная промышленность, практически мертвая с 1920 по 1923 годы, была затем быстро восстановлена с помощью крупномасштабного импорта западных технологий, и СССР вскоре вышел на мировой рынок в качестве экспортера. Что касается „Джерси“, ее высшие руководители оказались перед дилеммой: покупать ли им дешевую российскую нефть, невзирая на имущественные требования, или твердо стоять на почве морали? Теперь Тигл пожалел об инвестициях в предприятие Нобеля. „Я убежден, – говорил он, – вместо того, чтобы сидеть с этим больным дитятей и нянчить его уже несколько лет, мы могли бы инвестировать те же деньги в нефтяной бизнес где угодно таким образом, чтобы инвестиции немедленно становились продуктивными“.

Хайнрих Ридеманн, глава „Стандард“ в Германии, имел несколько иной взгляд на вещи: частным компаниям нелегко защитить свои права при конфискации и национализации. „Такое участие правительства в промышленности и предпринимательстве, как в России, есть нечто новое и неслыханное в истории бизнеса, – сказал он. – Никому из нас не нравится мысль помогать советским идеям. Однако, если другие собираются войти в Советский Союз, какая польза будет, если мы останемся в стороне?“ Действительно, другие западные компании уже стучались в дверь – некоторые тихо, а некоторые с большим шумом. Они добивались концессий по всему Советскому Союзу – в Баку, на острове Сахалин. Собственность в Баку была именно той, на которую претендовали „Джерси“, „Шелл“ и другие. Еще хуже было то, что Советы продавали нефть с этих предприятий как со своих собственных. Существовал только один способ обыграть Советы: „Джерси“ и „Шелл“ могли создать совместную организацию, чтобы покупать российскую нефть. Тиглу эта идея совсем не нравилась. „Знаю, что мыслю старомодно, – сказал он, – но попытка установить дружеские отношения с человеком, который грабит ваш дом или крадет вашу собственность, никогда не казалась мне наилучшей линией поведения“. Тем не менее, как только другие американские компании начали покупать российскую нефть и с ее помощью напрямую конкурировать с „Джерси“, противодействие ведению бизнеса с Россией внутри компании ослабло. В ноябре 1924 года совместная организация по закупкам „Джерси – Шелл“ была наконец создана, и две компании начали обсуждать варианты ведения бизнеса с Советами. Тигл был весьма недоволен тем, как это делалось. Классическая проблема бизнеса – не хватает времени, день всегда слишком короток, чтобы подумать „всерьез и надолго“. „Оглядываясь на то, что мы делали последние шесть или восемь месяцев, я нахожу, что столь важный вопрос, как ситуация с закупками из России, решался нами без того внимания, которого заслуживало его значение, – писал он Ридеманну. – Достойно сожаления, что нам приходится делать так много вещей, и день наш так плотно расписан, что, кажется, мы совершаем ошибки, которых могло бы не быть, если бы мы продумывали вопрос до его логического итога“.

Сотрудничество с „Ройял Датч/Шелл“ – это одно, но сотрудничество с Советами – совсем другое. Оно оставалось для Тигла неприемлемым. В письме к Риде-манну он писал: „Признать Советы рынком нефти значит не только стать скупщиком краденого, но и поощрять вора превращением воровства в гарантированно доходное дело“. Ридеманн попытался успокоить взволнованного шефа. „Человек – странное создание, – отвечал он перед Рождеством 1925 года, – и, невзирая на разочарования, он по-прежнему начинает каждый год с новыми надеждами. Поэтому давайте поступать так же“.

Соглашение „Джерси – Шелл“ для организации совместных закупок у Советского Союза вскоре оказалось неминуемым. Было даже согласовано, что 5 процентов закупочной цены пойдет на компенсации бывшим владельцам. И Тигл, и Детердинг продолжали скептически смотреть на всю эту затею. И когда соглашение в начале 1927 года провалилось, Детердинг почти ликовал. „Я так рад, что из этих советских дел ничего не вышло, – писал он Тиглу. – Я чувствую, что каждый когда-нибудь пожалеет, что мы вообще имели дело с этими разбойниками, единственная цель которых – разрушить всю цивилизацию и снова установить господство грубой силы“.

Такие эмоции явно противоречили деловым расчетам Детердинга. Было похоже, что после женитьбы на русской эмигрантке Лидии Павловой он стал более убежденным и откровенным антикоммунистом. Детердинг даже телеграфировал Джону Д. Рокфеллеру-младшему, убеждая его не позволить компаниям-наследницам „Стандард“ покупать российскую нефть. Голландец сообщал, что он „молил“ Рокфеллера „ради человечества“. По его мнению, „всем порядочным людям“ следовало воздерживаться от того, чтобы „помогать Советам получать большие деньги“. Он говорил Рокфеллеру, что это „антихристов“ режим. Детердинг заявлял о своей уверенности в том, что Рокфеллер не захочет, чтобы его компании получали „запачканные кровью прибыли… Кровавая советская система скоро прекратит существование, если Ваши компании не будут ее поддерживать“.

Невзирая на мольбы Детердинга, две компании-наследницы „Стандард ойл“ – “Стандард ойл оф Нью-Йорк“ и „Вакуум“ – пошли своим путем в делах с Советским Союзом. „Стандард оф Нью-Йорк“ построила для русских керосиновый завод в Батуме, который сама же и арендовала. Обе компании заключили контракты на закупку значительных объемов российского керосина – в основном для Индии и рынков Азии. „Сокони“ нуждалась в нефти из России. „Шелл“ располагала другими источниками нефти для поставок в Индию, „Сокони“ – нет.

Детердинг пришел в ярость. Он осудил президента „Сокони“ С. Ф. Мейера, назвав его человеком „без чести и ума“. В 1927 году, в качестве возмездия „за предательство“, он начал суровую ценовую войну в Индии, захлестнувшую вскоре и другие мировые рынки. „Сокони“ контратаковала, „подрезая“ цены на других рынках. Детердинг организовал целую кампанию против „Стандард оф Нью-Йорк“, критикуя ее в прессе за покупку „коммунистической“ нефти. Поскольку различия между компаниями-наследницами треста „Стандард ойл“ были не слишком ясны, – не только публике, но и Детердингу, который так или иначе был слишком подозрителен, чтобы в них поверить, – „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ тоже оказалась втянутой в драку. К большому неудовольствию Уолтера Тигла и „Джерси“ обвинили в покупке „коммунистической“ нефти. „Мы имеем сейчас дело со столь значительными событиями, что компании „Джерси“ придется улаживать все это“, – писал с угрозой Детердинг администратору „Джерси“. Несомненно, он ожидал, что „Джерси“ уверенно укажет „Сокони“ ее место. „Джерси в конце концов крупнейшая американская нефтяная компания и в любом случае самая перспективная, – говорил он, – а „младшую“ компанию „Нью-Йорк“ надо заставить понять, что она служанка, а не босс“. Как и планировал Детердинг, „Джерси“ заставили публично критиковать две другие компании за их закупки в России. Тигл смог найти во всем этом и кое-что полезное. По его словам, „мыслящие люди в Европе впервые поняли, что существует разница между одной компанией „Стандард ойл“ и другой“.

Руководители „Джерси“ подозревали, что Детердинг вышел из соглашения о закупках нефти у Советского Союза под давлением британского правительства. Но в самый разгар ценовой войны высший британский чиновник заверил американцев, что дело было вовсе не так. „Сэр Генри Детердинг вечно попадает впросак из-за своей нетактичности, – писал чиновник. – Когда русские подняли вопрос о компенсациях в предложенном совместном закупочном проекте „Шелл“ и „Джерси“, „сэр Генри совсем потерял голову и сказал, что не позволит никому покупать советскую нефть… Это было абсолютно глупо и в то же время так характерно для него… Очевидно, что прочих покупателей отвадить не удалось бы, а поступок его вызван частично досадой от собственного бессилия, которая и заставила сэра Генри напасть на „Стандард ойл оф Нью-Йорк“.

Однако на обеде в Гааге, в доме одного из голландских директоров, Детердинг предложил свою версию событий. „После нескольких лет относительного мира, -заявил он, – мы обнаружили, что нас внезапно атаковали в Бирме, куда компания „Стандард ойл оф Нью-Йорк“ начала импортировать советский керосин. Считая в данном случае лучшей защитой нападение, я немедленно принял вызов, и с техпор мы отражали и наносили удары, чтобы найти слабые места соперника. Я уверен в том, что позиция „Ройял Датч/Шелл“ в отношении советской нефти еще раз ясно очерчена“.

Две заблудшие американские компании, „Вакуум“ и „Стандард оф Нью-Йорк“, не пожелали соглашаться с такой позицией. Цель Детердинга, по убеждению президента „Вакуум“, на самом деле состояла в том, чтобы отрезать последнюю от недорогой нефти. Экспортная система „Вакуум“, как оказалось, прямо конкурировала с „Ройял Датч/Шелл“. Когда же „Джерси“ обвинила эти две компании в измене американским принципам, президент „Вакуум“ заметил, что бизнесмены и фермеры Америки постоянно продавали в Россию хлопок и другие товары. „Что более неправомерно, – спрашивал он, – покупать в России или продавать ей?“ Этот вопрос еще долго будет звучать.

К концу двадцатых годов крупнейшим компаниям порядком надоел вопрос русской нефти. Попытки вернуть собственность или добиться компенсации стали делом безнадежным. Кроме того, на месторождении Баба-Гур-Гур в Ираке забил новый фонтан, который заставил обратить взоры на новые источники нефти на Ближнем Востоке. Совет директоров „Джерси“ решил занять нейтральную позицию – не добиваться контрактов с Советским Союзом и не участвовать в бойкоте. Осенью 1927 года Ридеманн подвел итоги. „Лично я, – сказал он, – похоронил Россию“.

Если и так, то труп этот был живой, поскольку все возрастающие объемы советской нефти вливались на насыщенный мировой рынок. Ожесточенная ценовая война, спровоцированная Детердингом в Индии и в остальных уголках, была направлена против этой российской нефти, однако она имела куда большие последствия для всех, кто занимался нефтью в мировом масштабе.