КЛЕМАНСО И ЕГО ЛАВОЧНИК

Весь боевой опыт, начиная с „армии такси“, спасшей Париж в первые недели войны, убедил Францию в том, что доступ к нефти несомненно стал вопросом стратегическим. Жорж Клемансо якобы сказал перед Первой мировой войной: „Когда мне нужно масло [Прим. пер. Oil – масло, нефть (англ.).], я найду его у лавочников“.

За годы войны он был вынужден изменить мнение и к ее концу решил получать нефть для Франции не у лавочников, а с Ближнего Востока, как и Великобритания. Но 1 декабря 1918 года Клемансо, проезжая среди ликующих лондонских толп, отказался от французских притязаний на Мосул. Однако в обмен он получил и устную британскую поддержку мандата Франции над Сирией, и гарантии того, что Франции достанется часть нефти, найденной британцами в Мосуле.

Лондонский „обмен“ между двумя премьерами на деле не привел ни к чему, лишь инициировал продолжительную серию бурных переговоров. Весной 1919 года, во время Парижской мирной конференции, на встрече Большой тройки, посвященной Сирии и нефти, Клемансо и Ллойд Джордж разругались вдрызг, обсуждая вопрос, по которому, как казалось, „договорились“ в Лондоне. Они обвиняли друг друга во взаимном недоверии. Дискуссия обернулась в конце концов „первоклассной собачьей сварой“, которая, если бы не миротворческие усилия присутствовавшего Вудро Вильсона, могла бы перейти в настоящий кулачный бой.

Вопрос решен не был и оставался камнем преткновения до тех пор, пока наконец в апреле 1920 года в Сан-Ремо не собрался для устранения многочисленных разногласий Высший совет союзников, уже без участия Соединенных Штатов. Ллойд Джордж и новый премьер-министр Франции Александр Мильеран выработали компромиссное соглашение, по которому Великобритания получала мандат Лиги Наций на Палестину и Ирак (включая Мосул), Франция – на Сирию и Ливан. При этом Великобритания гарантировала Франции 25 процентов будущей добычи мосульской нефти, а Франция обещала обеспечить вывоз нефти к Средиземному морю. Основным инструментом нефтяных разработок оставалась Турецкая нефтяная компания“, Франция получала в ней долю, ранее принадлежавшую Германии и конфискованную Великобританией в результате войны. Взамен Франция отказывалась от своих притязаний на Мосул. В свою очередь Великобритания ясно показала, что любая частная компания, разрабатывающая нефтяные месторождения Ирака, совершенно определенно будет находиться под британским контролем. Оставался лишь один вопрос: а есть ли вообще в Ираке нефть? Этого никто не знал.

Франция не забывала и о другом пути укрепления своего положения на нефтяном рынке – создании государственной компании, национального лидера. Отвергнув предложение „Ройял Датч/Шелл“ о партнерстве, сделанное Генри Детердингом, Раймон Пуанкаре, вторично ставший премьер-министром в 1922 году, настаивал на том, чтобы новая компания была „полностью французской“. По этому поводу он в 1923 году обратился к промышленному магнату полковнику Эрнесту Мерсье. Имевший политехническое образование герой войны, получивший ранение во время обороны нефтепромыслов Румынии, Мерсье был технократом, преданным идее обновления французской экономики. К тому времени он уже успешно работал над объединением электротехнической промышленности Франции. Теперь ему предстояло попытаться сделать то же самое и в нефтяной промышленности. Созданному предприятию дали имя „Французская нефтяная компания“, сокращенно – ФНК. Ей надлежало стать орудием „освобождения Франции“. Французское правительство назначало двух из ее директоров и утверждало остальных, сама же компания должна была находиться в частных руках.

Деятельность Мерсье осложнялось лишь тем обстоятельством, что французские компании и банки не торопились инвестировать средства в ФНК. Они не проявляли энтузиазма по отношению к нефтяным предприятиям, популярным у инвесторов Великобритании и Америки, даже несмотря на поддержку государства. „В Месопотамии было столько международных проблем, – говорил позднее Мерсье. – Никто из первоначальных инвесторов не молил о чести быть допущенным в ФНК“. Но, как бы то ни было, Мерсье удалось в конце концов найти достаточные инвестиции – 90 банков и компаний вложили-таки деньги в этот проект. В 1924 году проект „Французской нефтяной компании“ стартовал. Новой фирме была передана французская доля в активах „Турецкой нефтяной компании“.

Однако правительство Франции оставалось неудовлетворенным степенью защиты национальных целей и интересов. В1928 году специальная комиссия парламента подготовила доклад об организации местного нефтяного рынка, крупнейшего в Европе после британского. Она выступила как против „свободного рынка“, так и против государственной монополии. Взамен комиссия предложила некий гибрид – систему квотирования, по которой правительство распределяло бы доли рынка среди различных частных нефтеперерабатывающих компаний, стремясь тем самым диверсифицировать поставки и гарантировать жизнеспособность французских компаний этого профиля. В дополнение предлагалось защитить их от иностранной конкуренции тарифами и прочими законодательными препонами. Законодательство марта 1928 года вычертило основные цели новой „конституции французской нефти“: следует ограничить деятельность „англосаксонских нефтяных трестов“, построить национальную индустрию нефтепереработки, установить порядок на рынке и уже на этой основе разрабатывать французскую долю нефти в Ираке. Чтобы быть уверенным в том, что ФНК будет активно проводить в жизнь интересы Франции в соответствии с новой системой, государство приобрело в прямую собственность 25 процентов ее акций и увеличило количество директоров от правительства. Доля иностранного капитала резко уменьшилась. По словам французского депутата, ФНК готова была стать „промышленной рукой правительства“. Теперь правительство Франции стало ведущим участником борьбы за нефтяные богатства Ближнего Востока.

Ход событий не был столь гладким для правительства Великобритании, которое продолжило начатые во время войны попытки нарушить голландско-британское соотношение 60:40. Необходимо было поставить „Ройял Датч/Шелл“ под контроль, увеличив британскую долю в компании против голландской. Такой поворот вполне устраивал Маркуса Сэмюеля. Но Генри Детердинг интересовался только бизнесом. Британские протекция и спонсорство стоили куда больше голландских в послевоенном мире, сотрясаемом революциями, дипломатическим соперничеством и националистическими движениями. Существовал более заманчивый „приз“, привлекавший „Шелл“ и побуждавший отказаться от превалирования голландской доли: нефть Месопотамии и „Турецкая нефтяная компания“. Перейдя под британский контроль, „Шелл“ могла обеспечить свои права на месопотамскую нефть.

С точки зрения правительства Великобритании, переход „Шелл“ под его контроль чрезвычайно усиливал британские нефтяные позиции. Однако правительство хотело иметь возможность назначать в совет директоров „Шелл“ как минимум одного своего члена и получить право утверждать всех остальных, аналогично тому, как это было в „Англо-персидской компании“. Детердинг просто не мог такого допустить. Кроме того, он видел в слишком близком сотрудничестве с британским правительством и недостатки, особенно там, где это касалось вопросов приобретения земель в Северной и Южной Америке. В Америке „Ройял Датч/Шелл“ постоянно подвергалась нападкам, поскольку ошибочно воспринималась как „рука правительства Великобритании“. Это обстоятельство было достаточно серьезным, чтобы у Детердинга отпало желание переходить под британский контроль.

Тем не менее, несмотря на все задержки и разочарования, Детердинг и „Шелл“ сохраняли заинтересованность в слиянии с „Англо-персидской компанией“. Если бы им удалось получить контроль над ней прежде, чем она станет грозным прямым конкурентом, они посчитали бы это большим достижением. Слияние усилило бы позиции „Шелл“ в мировом соперничестве со „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ и другими американскими компаниями. Кроме того, оно положило бы конец преимущественному положению „Англо-персидской компании“ как поставщика королевского флота Великобритании. Детердинга всегда раздражали избыточные затраты и неоправданное дублирование в промышленности. „Мир, – писал он вскоре президенту „Стандард ойл“, – страдает от избыточной добычи нефти, избыточной переработки, избыточной доставки и избыточных продаж, последним по порядку, но не по своему значению“.

К тому времени „Англо-персидская компания“ со своей стороны успела столнуться с трудностями, связанными с правительственным контролем. Во многих странах, как сообщало официальное лицо в МИД Великобритании, считали, что каждое действие компании… прямо инспирировалось правительством“. Такая ситуация мешала и компании, и правительству. Под давлением США страны Латинской Америки запретили передачу концессий нефтяным компаниям, контролируемым правительствами – прежде всего имелась в виду „Англо-персидская компания“. Ее связь с британским правительством могла оказаться особенно опасной на ее „родине“ – в Персии. По мнению Шаха Реза Пехлеви, в прошлом вое чальника, а теперь правителя страны, компания стояла слишком близко к правительству Великобритании. Насколько надежными будут положение компании и позиции Великобритании при новом шахе? Положение компании было весьма уязвимым, по словам одного британского чиновника, „в настоящее время весь доход идет от области в Персии величиной в несколько квадратных миль. Любое прекращение добычи на этом пятачке в силу естественных причин либо в результате враждебных действий имело бы катастрофические последствия“.

Некоторые из членов правительства были убеждены, что слияние с „Шелл“ диверсифицировало бы интересы „Англо-персидской компании“ и тем самым уменьшило бы риск. Попутно правительство приобрело бы вожделенный контроль над „Шелл“.

Что касается „Шелл“, ее намерения не претерпели изменений. „Сам вопрос контроля, – говорил в 1923 году Роберт Уэйли Коэн из „Шелл“, – являлся по большей части бессмысленным. Это вопрос чувств, однако если бы с передачей контроля готтентотам мы могли увеличить дивиденды и укрепить надежность, не думаю, что кто-либо из нас долго колебался бы“.

Разумеется, противников слияния было предостаточно во всех сферах, в том числе и политических. Массовая враждебность к „нефтяным трестам“ была в Великобритании не менее заметна, чем в США. Однако наиболее сильное противодействие пришло из Адмиралтейства. „Здравый смысл по-флотски“ был весьма оригинален: правительство, по словам „морского чиновника“, „вошло в „Англо-персидскую компанию“ не для того, чтобы делать деньги, но чтобы создать независимую компанию для служения национальным интересам“. Кроме того, Адмиралтейство уже привыкло к своему праву получать топливо от „Англо-персидской компании“ со значительной скидкой, что было особенно важно перед лицом постоянной угрозы сокращения бюджета Адмиралтейства. И, конечно, слиянию горячо противилась сама компания. Чарльз Гринуэй вряд ли стал бы вести столь тяжелую борьбу за превращение предприятия в комплексную нефтяную компанию для того, чтобы сделать ее впоследствии лишь довеском к ненавистной „Шелл“.

Как поступить „Шелл“, чтобы при столь сильной оппозиции завладеть „Англоперсидской компанией“? Идея пришла Роберту Уэйли Коэну. Во время одного из обедов он обратился к Уинстону Черчиллю с весьма интересным предложением. Не рассмотрит ли бывший парламентарий и популярный член кабинета возможность самому взяться за проект со стороны „Шелл“? В чем состоит миссия? Лоббировать слияние „Шелл“ как с „Англо-персидской компанией“, так и с „Берма ойл“. „Шелл“ в свою очередь прекратила бы приобретать доли правительства в „Англо-персидской компании“. „Берма ойл“ не была против слияния. Черчилль на самом деле работал бы в интересах Великобритании, подчеркнул Коэн, поскольку в случае удачи проекта стране был бы гарантирован контроль над всемирной нефтяной системой.

Предложение не могло быть более своевременным, поскольку летом 1923 года „нефтяной воитель“ Черчилль был без работы. Он проиграл выборы в парламент в своем избирательном округе на востоке Данди, только что приобрелзагородное имение и занимался писательством, чтобы свести концы с концами. „Мы не умрем с голоду“, – обещал он жене. „Уинстон сразу понял всю картину“, – сказал Коэн после разговора с Черчиллем, несмотря на то, что последний попросил время на размышления. Ему не хотелось портить свою политическую карьеру, ведь он посвятил ей всю жизнь. Кроме того, ему приходилось зарабатывать на „хлеб насущный“, и четвертый том его работы о Великой войне -“Мировой Кризис“ – требовал завершения. Конечно же, существенным моментом была оплата услуг.

После короткого размышления Черчилль принял предложение. Он хотел получить 10 тысяч фунтов в случае неудачи и 50 тысяч, если дело выгорит.

Коэна ошеломили выдвинутые Черчиллем условия, однако было решено, что сумму выплат можно разделить между „Шелл“ и „Берма ойл“. Как заметил председатель последней, „мы не могли слишком торговаться“ с Черчиллем. Руководители „Берма ойл“ не знали, как платить, поскольку, если получатель такой крупной суммы не будет зарегистрирован в бухгалтерских книгах, это не понравится аудиторам. В итоге решили открыть секретный счет.

Итак, Черчилль приступил к работе для „Берма ойл“ и, куда в большей степени, для „Шелл“, той самой компании, которую подвергал столь суровому бичеванию, будучи первым лордом Адмиралтейства, десятилетием раньше в своей битве за прорыв военного флота в нефтяной век. Прожорливость „Шелл“ тогда была центральным доводом, побудившим правительство приобрести долю в „Англоперсидской компании“, чтобы гарантировать свою независимость. Теперь же он был готов сделать все наоборот – убедить правительство продать эту самую долю. „Шелл“ предстояло забрать ее и тем самым склонить баланс в группе „Ройял Датч/ Шелл“ от голландского превалирования к британскому.

Черчилль не терял времени. В августе 1923 года он обратился к премьер-министру Стэнли Болдуину, который, как писал Черчилль жене, был „в совершенном восторге“ от решения нефтяного вопроса на предложенных условиях. „Он (Болдуин) говорил так, будто это был Уэйли Коэн. Я уверен, что все пройдет гладко. Единственное, о чем я беспокоюсь, это мое собственное дело… Вопрос в том, как все организовать, чтобы не оставить повода для критики“. Премьер-министр Болдуин был абсолютно убежден, что британскому правительству пора закончить свой нефтяной бизнес. Он даже определил сумму, которую следовало запросить за правительственную долю. „Двадцать миллионов были бы хорошей ценой“, -сказал он Черчиллю. Это почти в десять раз превышало сумму, заплаченную правительством десятью годами ранее.

Но внешние обстоятельства изменились раньше, чем что-то было сделано. В конце 1923 года Болдуин объявил внеочередные выборы, и Черчилль, отказавшись от комиссионных за еще не сделанную работу, вернул первоначальный взнос и снова бросился с головой в политику. Консервативное правительство меншинства вернулось к власти, но быстро пало. Его сменило первое в истории Великобритании правительство лейбористов, которое решительно отвергло и планы слияния, и продажу государственной собственности. Осенью 1924 года консерваторы вновь пришли к власти, но и они теперь выступали против продажи государственной собственности. „Правительство Его Величества“, – писал заместитель министра финансов Чарльзу Гринуэю, председателю „Англо-персидской компании“ не намерено отступать от политики сохранения своей доли в компании“.Министром финансов стал не кто иной, как новообращенный консерватор Уинстон Черчилль.

Ближний Восток не смешивал европейские нефтяные интересы со своими собственными. Американские компании разрабатывали месторождения нефти по всему миру и неминуемо должны были обратить внимание на этот регион. В течение двадцатых годов над американской нефтяной промышленностью довлело предчувствие неизбежного истощения собственных нефтяных ресурсов. Многие в американском правительстве это понимали. Предчувствие превратилось в настоящую манию. Опыт военного времени – „воскресенья без бензина“ и роль, сыгранная нефтью в войне, -придавали этому предчувствию черты реальности. Президент Вильсон в 1919 году с печалью согласился со словами уходившего с должности чиновника о том, что недостаток зарубежных нефтяных поставок создал в международной области наиболее серьезную из проблем, когда-либо встававших перед Соединенными Штатами. „Похоже, что ни дома, ни за рубежом нет способа, с помощью которого мы могли бы обеспечить себя необходимыми ресурсами“, – сказал президент. Ожидание быстрого истощения нефтяных ресурсов сопровождалось в Америке ростом спроса на нефть: потребление ее выросло на 90 процентов с 1911 по 1918 год. После войны прогнозировали дальнейшее увеличение этого роста. Любовные отношения между Америкой и автомобилем становились все теснее. Рост числа зарегистрированных в США автомобилей между 1914 и 1920 годами был ошеломляющим – произошел скачок с 1,8 до 9,2 миллиона машин. Дефицит был таков, что один из сенаторов призывал перевести флот США с нефти снова на уголь.

Ведущие инженеры и ученые-геологи разделяли всеобщее беспокойство. Директор Горнорудной администрации в 1919 году предсказывал, что „в течение ближайших двух – пяти лет нефтепромыслы страны достигнут максимальной производительности, после чего мы столкнемся с быстрым ее падением“. Джордж Отис Смит, директор Геологической службы США, предупреждал о возможности „бензинового голода“. Что же делать? Ответ состоял в том, чтобы идти за море: правительству следует „морально поддерживать любое усилие американского бизнеса, направленное на расширение деятельности по добыче нефти за пределами США“. Он полагал, что запасы нефти в Америке закончатся ровно через девять лет и три месяца.

В это же время велась активная дискуссия по поводу оценки запасов нефти, обнаруженных в сланцах в горах Колорадо, Юты и Невады. В 1919 году предсказывали, что „вероятно, менее чем через год нефть, перегоняемая из этих сланцев, будет конкурировать с добытой из скважин“. Журнал „Нэйшнл Джеогрэфик“ взволнованно объявил о том, что „каждый обладатель машины может радоваться“, поскольку нефть из сланцев даст „столько бензина, что удовлетворит любой спрос, так что даже дети детей могут на нее рассчитывать. Угроза смерти безлошадной повозки, очевидно, предотвращена“. К разочарованию сторонников перегонки нефти из сланцев, затраты, необходимые для ее получения, были самым прискорбным образом недооценены. В Великобритании перед лицом надвигающегося дефицита „Англо-персидская компания“ занялась исследованиями возможности получения жидкого топлива из угля. Ожидание дефицита привело к серьезному росту цен. С 1918 по 1920 год цена сыройнефти в США подскочила на пятьдесят процентов – с двух до трех долларов за баррель. Зимой 1919– 1920 годов действительно наблюдалась нехватка нефти. Пообщему мнению, США совсем скоро предстояло начать в значительных количествах импортировать нефть. Замаячил призрак международной конкуренции и угроза столкновения с Великобританией. Как нефтепромышленники США, так и правительство были твердо уверены, что Великобритания проводит агрессивную политику и хочет взять под свой контроль оставшиеся в мире нефтяные ресурсы прежде, чем американцы сдвинутся с места. Поэтому Вашингтон обещал незамедлительно помочь нефтяным компаниям в их походе за иностранными запасами. Был предложен принцип „открытых дверей“ – т.е. равных возможностей для капитала и деловых кругов Америки.

Великобритания отреагировала на эту кампанию со скептицизмом, обидой, возмущением и непримиримостью. Она заметила, что на долю США приходится две трети всей добычи сырой нефти в мире. „Не думаю, что вы или кто-нибудь другой в Америке из тех, кто связан с нефтью, на самом деле верите, что ваши запасы подойдут к концу в ближайшие 20 или 30 лет“, – недоверчиво писал другу в Америку Джон Кедмен, директор Нефтяного комитета. Однако ожидание дефицита и угроза конкуренции заставили американские компании искать новые источники по всему миру – как для добычи нефти, так и для закупки уже добытой. Стратегическое преимущество могли дать технологические новшества, с помощью которых надеялись преодолеть трудности, связанные с большими расстояниями, являвшиеся перед войной непреодолимым препятствиям для глобальной нефтеразведки и добычи.

Взор Америки остановился на Ближнем Востоке, в особенности на Ираке, находившемся под британским мандатом. Однако здесь „дверь“ вовсе не была „открытой“. Когда два геолога из „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ вступили на эту территорию, представитель британских властей сдал их шефу полиции Багдада.

Соглашение 1920 года в Сан-Ремо, укрепившее взаимопонимание между Великобританией и Францией в вопросе разделения нефти Ирака, ошеломило Вашингтон и американских нефтепромышленников. Американская пресса громогласно назвала его „старомодным империализмом“. Наибольшего осуждения заслуживало нарушение принципа равноправия победивших союзников. Джерси была очень обеспокоена. Ей чудился двойной альянс – между Великобританией и Францией, и между „Шелл“ и „Англо-персидской компанией“, способный выбросить американскую компанию и из нефтедобычи, и со всех нефтяных рынков мира. Компания обратилась в Госдепартамент США. Госдепартамент решительно осудил договор как нарушение драгоценных принципов. Конгресс одобрил „Акт об аренде недр“ 1920 года, запрещающий добычy нефти на землях, находящихся в общественной собственности, организации стран, правительства которых закрывали подобный доступ для американцев. Акт был прежде всего направлен против Голландии и Великобритании. Циничные наблюдатели пришли в восхищение от того, что администрация Вильсона лишена прогрессивизма, теперь, в конце своего правления, оказывала нефтяным компаниям и в особенности „Джерси“, являвшейся наиболее ярким нее „Дракона“ пораженного Верховным судом всего лишь десятью годами размолвки. Персидский посол в Вашингтоне был изумлен сближением администрации Вильсон – „Стандард ойл“, которое „полностью перевернуло предвоенные отношения, когда для любого члена администрации не было ничего хуже, чем навлечь на себя подозрения в связи с нефтяными интересами“. Большую роль в укреплении альянса сыграл как призрак нефтяного дефицита, так и опыт сотрудничества деловых кругов и правительства в военное время. Одна „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ поставила четверть той нефти, которую получили союзники. Для подобного поворота в политике были и другие причины. Прогрессивизм и реформы „выдохлись“, и в американском бизнесмене снова видели героя, как в восьмидесятые и девяностые годы прошлого столетия. Правительству следовало его поддерживать, а не мешать ему.

Новая республиканская администрация Уоррена Хардинга, пришедшая к власти в 1921 году, была полностью на стороне частного предпринимательства и проявила себя как защитница международных американских нефтяных интересов. Ирак не был исключением. Между Соединенными Штатами и Великобританией возникла напряженность. Но затем произошло нечто странное. Великобритания проявила миролюбие и „открыла двери“ американскому участию в нефтяном бизнесе Ирака. Почему? Прежде всего обнаружилась двусмысленность юридического статуса „Турецкой нефтяной компании“. Получила ли она концессию в 1914 году или это было лишь обещание концессии? В обеих странах в повестку дня встало множество других экономических и стратегических вопросов. И Великобритания хотела сотрудничать с Америкой. Лондон беспокоили антибританские настроения в США, в конгрессе даже обсуждалась возможность эмбарго на поставки американской нефти в Британию. Отказ американцам в добыче нефти Ирака был бы в лучшем случае постоянным раздражителем для англо-американских отношений. Прямое привлечение американцев, напротив, могло бы принести реальную пользу: британцы хотели скорейшей разработки месторождений региона. Они стремились обеспечить доходы новому правительству, пришедшему к власти в Ираке, дабы уменьшить нагрузку на казначейство в Лондоне. Американские капитал и технологии весьма ускорили бы все эти процессы. И наконец „Шелл“ поверила в то, что американское участие не будет лишним ввиду политических проблем, которые могут возникнуть в этой нестабильной части мира. Калуст Гульбенкян присоединил свой голос, советуя постоянному заместителю министра иностранных дел иметь американцев „внутри“, а не „снаружи“ – в качестве конкурентов. Замминистра согласился и дал весьма жесткие указания „Англо-персидской компании“ и „Ройял Датч/Шелл“: национальным интересам Великобритании соответствует подключение американцев, и произойти таковое должно как можно скорее.

Какие же из американских компаний следовало поддерживать правительству? Стоило ли затрачивать столько дипломатических усилий, если речь шла только о „Джерси“? Несколько влиятельных персон, в том числе министр торговли Герберт Гувер, предложили создать синдикат американских компаний для работы в Ираке. Гувер очень хорошо знал нефтяной бизнес и связанный с ним риск. Он продал перед войной некоторые принадлежавшие ему перуанские нефтяные мощности Уолтеру Тиглу из „Джерси“. Последний описывал будущего президента как „странно выглядевшего парня – легкий полосатый костюм и белые теннисные туфли“. В мае 1921 года на встрече в Вашингтоне министр торговли Гувер и государственный секретарь Чарльз Эванс Хьюз откровенно заявили группе представителей нефтяного бизнеса, что США не могут „держать дверь открытой“ лишьдля одной компании, но готовы это сделать только для представительной группы. „Джерси“ обнаружила, что в одиночку не сможет рассчитывать на устойчивую государственную поддержку. Тигл образовал консорциум из нескольких ведущих компаний. Еще недавно подобная группа подверглась бы нападкам со стороны правительства за ограничение свободы торговли, теперь же ей оказывалась поддержка как национальному лидеру, который прокладывает дорогу к зарубежной нефти.

Благодаря этой группе Госдепартамент избегал прямого участия в европейских нефтяных делах. Внимательно следя за разработками, он, тем не менее, оставался в стороне от переговоров. Право говорить предоставлялось Уолтеру Тиглу -бизнесмену, но не политику и не дипломату. В июле 1922 года он отбыл в Лондон, чтобы начать там переговоры об американском участии в разработке предполагаемых нефтяных ресурсов Ирака. Тогда он не предполагал, каким долгим и трудным окажется это дело.

Тигл представлял на переговорах не только „Стандард ойл“, но и весь американский консорциум. По другую сторону переговорного стола собрались Генри Детердинг, Чарльз Гринуэй, полковник Эрнест Мерсье из ФНК. Недалеко от стола дефилировал Калуст Гульбенкян. Оппоненты Тигла были партнерами в „Турецкой нефтяной компании“, контролировавшей концессию в Ираке или полагавшей, что они делают это.

Главным антагонистом Тигла в разыгравшейся драме стал Гульбенкян. Контраст между этими двумя людьми был очевиден. Маленький и необаятельный Гульбенкян был подозрителен и необщителен. Тигл, будучи шести футов ростом, в весе периодически достигал трехсот фунтов, вновь и вновь проигрывая битву ненасытной любви к шоколаду. Будучи воплощением американского дружелюбия, он выступал прямо и откровенно. Гульбенкян был одиночкой, Тигл же возглавлял крупнейшую в мире нефтяную компанию. Ему дали прозвище Босс: Тигл единолично управлял „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ и был одной из наиболее выдающихся и известных фигур в нефтяном бизнесе. Гульбенкян же предпочитал анонимность.

Однако у этих двоих, как ни странно, были и общие черты. Оба они были потомственными нефтяниками. Отец Тигла, происходивший из Уилтшира в Англии, был одним из наиболее удачливых независимых нефтепереработчиков в Кливленде и в течение многих лет успешно сопротивлялся натиску треста „Стандард ойл“. Он ненавидел „Стандард ойл“ и был одним из тех героических борцов, о которых повествовали страницы истории треста, записанной Айдой Тарбелл.

И Гульбенкян, и Тигл были в свое время среди студентов, изучавших технологии нефтедобычи. В Корнелльском университете Тигл, казалось, был организатором всего, что ни делали студенты. Он написал тезисы о низкосернистой сырой нефти и набрал неслыханные сто баллов по промышленной химии. Как и Гульбенкяну, профессора советовали ему продолжать учебу, но отец его ответил столь же резко, как и отец Гульбенкяна. В полученной студентом Тиглом короткой телеграмме значилось: „Домой сейчас же“. Вернувшись в Кливленд, Тигл пошел работать за 19 центов в час на семейное нефтеперерабатывающее предприятие. Затем отец сделал его коммивояжером. Тигл показал себя в продажах серьезным, агрессивным и убедительным коммерсантом. Однако его вновь призвали домой – теперь для того, чтобы помочь продать семейный бизнес бывшему врагу – „Стандард ойл“. Отец Тигла не мог более выдерживать напряжение борьбы. Однако ко всему прочему в тресте заметили молодого талантливого Тигла и возжелали заполучить не только хозяйский бизнес, но и хозяйского сына.

Семейный бизнес был преобразован в „Рипаблик ойл“, а молодой Тигл сделался его боссом. Его способности скоро проявились: знание всех аспектов нефтяного бизнеса, невероятная память на технические, коммерческие и административные детали, неослабевающая энергия, способность разобраться в проблеме и найти решение, и под внешним обаянием – безжалостно требовательная и властная личность. Годы работы научили его тем же истинам, которые Гуль-бенкян постигал на базаре – всегда стремиться к наилучшему из возможных результатов сделки. „Он торговался по любому поводу, – вспоминал его коллега времен „Рипаблик ойл“. – Он торговался, торговался и торговался. Когда речь шла о деньгах компании, он считал, что платит слишком много за пятицентовые сигары, и старался получить их за четыре“.

Тигл быстро рос и к 1908 году стал главой комитета по экспорту „Стандард ойл“. Он видел новую динамику международного рынка лучше, чем другие руководители треста. Он понимал Генри Детердинга и потому выступал за сотрудничество с „Ройял Датч/Шелл“. Однажды, чтобы урегулировать особенно острую конкурентную ситуацию на Дальнем Востоке, Тигл провел два дня на утиной охоте с Детер-дингом в Шотландии – они оба были отличными стрелками. Два дня они играли в покер. И конфликт был урегулирован. Однако их взаимное уважение, быть может, даже дружба, не могло пересилить подозрительности, лежавшей в самой основе их отношений. Слишком высоки были ставки. Откровенно говоря, каждый из этих двух мужей не верил другому. Детердинг, как сказал Тигл однажды, „часто меняет свое мнение и обычно забывает вам об этом сказать“. Тигл никогда не переставал видеть в „Ройял Датч/Шелл“ наиболее опасного из своих конкурентов.

В 1909 году Тигл стал директором „Стандард ойл“, заняв место могущественного Х.Х. Роджерса. Тиглу был тогда всего 31 год. Одна из газет сочла, что его взяли, чтобы не пустовали „туфли Джона Д“. Она сообщала, что любимые авторы Тигла – Дан и Брэдстрит (по контрасту с Роджерсом – поклонником и покровителем Марка Твена).

Тигл полагал, что в „Стандард ойл“ наблюдается частичный паралич руководства, причина которого коренится в антитрестовском законодательстве. В этом, по его мнению, был источник неудач компании в адаптации к глобальной конкуренции и в развитии собственной добычи сырой нефти за рубежом.

В 1917 году Тигл стал президентом „Стандард ойл оф Нью-Джерси“. Он не был крупным акционером, но был профессиональным менеджером, и его приход ярко отражал перемены в американском бизнесе, в самой сути корпораций. Тиглу предстояло полностью изменить работу „Стандард“. Но его приход тем не менее олицетворял преемственность в традициях компании. Помимо всего прочего, он был внуком первого партнера Рокфеллера. И он добивался, чтобы преемственность эта была ясна и остальным. Став президентом, он поставил в своем офисе старое шведское бюро Рокфеллера и принялся поднимать дух умирающей компании. Первым делом он, связав чрезмерную секретность с народной нелюбовью к „Стандард ойл оф Нью-Джерси“, направил массу усилий на улучшение связей с общественностью. Он создал внутрифирменный журнал под названием „Лампа“ и сделался его фактическим редактором. Он организовал „открытую дверь“ для прессы. Он был доступен, дружелюбен и сердечен, очевидно прям и откровенен. Но каждое произносимое слово он контролировал и выверял. По окончании Первой мировой войны главной проблемой, вставшей перед компанией, оказалась поставка сырой нефти. Попытки Тигла подключить компанию к нефтедобыче постоянно блокировались традиционной оппозицией столь „рискованному“ занятию. Как сказал в своем комментарии один директор-ветеран: „Нам не стоит бурить пустые скважины по всему миру. Мы торговая компания“. Тигл предчувствовал, что нехватка нефти в послевоенные годы станет хронической. Он был уверен в невыгодном положении „Стандард ойл“ с добычей нефти, составляющей 16 процентов объема переработки. Его старый соперник Детердинг проводил глобальную стратегию диверсификации нефтедобычи по всему миру. Тигл знал о попытках британского правительства объединить „Шелл“ и „Англо-персидскую компанию“. Он предвидел возникновение еще более жесткой конкурентной среды и чувствовал, что „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ не готова к ней. Чтобы соответствовать требованиям времени, он направил компанию по пути слияний на внутреннем рынке и развернул борьбу за собственную нефтедобычу на внешнем. В 1920 году на праздновании 50-й годовщины „Стандард ойл“ Тигл ясно обрисовал свою стратегию: „Нынешняя политика компании „Стандард ойл“ состоит в том, чтобы интересоваться любым районом добычи, независимо от того, в какой стране он находится“. И где бы в мире ни предполагалось наличие нефти, „Стандард ойл оф Нью-Джерси“ собиралась там присутствовать.

Вот почему летом 1922 года Тигл оказался в Лондоне перед партнерами по „Турецкой нефтяной компании“. Дискуссии не принесли плодов, и через месяц он вернулся домой. Переговоры продолжились в переписке. В декабре 1922 года разочарование американцев достигло предела, и они всерьез подумывали о полном отказе от этого дела.

Однако дебаты о разделе иракской нефти продолжались. Участники обсуждали, стоит ли следовать условию самоограничения из прошлого договора и не участвовать в добыче на большей части бывшей Оттоманской империи иначе, как через „Турецкую нефтяную компанию“. Наиболее острым оказался вопрос о разделе доходов. Тигл и Гринуэй хотели, чтобы нефть продавалась акционерам по себестоимости. Это помогло бы избежать разбирательств с Ираком по поводу величины прибыли, а американские компании избегли бы дополнительных британских налогов. Однако это предложение не нравилось Ираку, желавшему прямого дележа доходов. Не был доволен и Калуст Гульбенкян, заинтересованный в получении дивидендов прежде всего деньгами, а не нефтью.

Еще более усугубляла всю ситуацию новая, сильно уменьшенная в размерах Турция, которая оспаривала границу с Ираком и пыталась выбить законную основу из-под „Турецкой нефтяной компании“. Риск всегда сопутствовал работе нефтяных компаний в этой части света. Чтобы снизить его, правительство Великобритании, опираясь на мандат, выданный Лигой Наций, оказало давление на Ирак с целью получить новую концессию, но скорого результата не добилось. Дело в том, что британское правительство имело весьма непростые отношения с режимом, который само же установило в Ираке незадолго до этого. Стороны не могли договориться даже о значении слова „мандат“.

Во время войны Лондон настраивал Хусейна – шерифа Мекки возглавить восстание арабов против Турции, что он и совершил в 1916 году. Ему помогали несколько англичан, самый известный из них Т. Э. Лоуренс – Лоуренс Аравийский. Хусейн и его сыновья должны были стать правителями различных частей Оттоманской империи, населенных в основном арабами. Наиболее способным считался Фейсал, третий сын Хусейна. Лоуренс, очарованный Фейсалом при их встрече во время войны, описывал его как „само совершенство“ и считал его фигурой идеальной для руководства восстанием в регионе. После войны Фейсал имел успех на Версальской конференции, произведя впечатление даже на сухого госсекретаря США Роберта Лэнсинга. Тот писал, что голос Фейсала „казалось, веял запахом лаванды и напоминал о богато разрисованных диванах, зеленых тюрбанах, блеске золота и драгоценных камней“.

Англичане посадили Фейсала на трон только что образовавшейся Сирии, – одного из независимых государств, выделившихся из распавшейся Османской империи. Но через несколько месяцев, когда контроль над Сирией в соответствии с послевоенными договоренностями перешел к Франции, Фейсала безо всякого почтения сместили и выслали из Дамаска. Он объявился на какой-то железнодорожной станции в Палестине, где англичане устроили церемонию в его честь, и стал ждать своей участи, сидя на багаже.

Его королевская карьера на этом не закончилась. Великобритания нуждалась в монархе для другого нового государства – Ирака, созданного на месте трех провинций почившей в бозе Оттоманской империи. Политическая стабильность региона нужна была не только ввиду перспектив нефтедобычи, но также для защиты Персидского залива, и для поддержки нового воздушного имперского пути из Великобритании в Индию, Сингапур и Австралию. Великобритания не хотела управлять регионом напрямую – это стоило бы слишком дорого. Черчилль, тогдашний глава министерства по делам колоний, хотел видеть арабское правительство при конституционном монархе, которого Великобритания „поддерживала“ бы под мандатом Лиги Наций. Так было бы дешевле. И Черчилль увидел в безработном Фейсале достойного кандидата. Вызванный из ссылки, Фейсал был в августе 1921 года коронован. Брат Фейсала Абдулла, которому ранее предназначался иракский трон, был поставлен королем „незанятых земель“, которым англичане дали название эмирата Трансиордании.

Перед Фейсалом стояла грандиозная по сложности задача. Население его страны не было сложившейся нацией. В Ираке жили разобщенные группы – арабы-шииты, арабы-сунниты, евреи, курды и йезиды. Это было государство с небольшим числом городов, в основном провинциальных и контролируемых местными шейхами, с бедной политической и культурной историей. Зато арабский национализм рос там с каждым днем. Сунниты обладали политической властью, шииты же были многочисленнее, при этом не имели никакой власти. Среди жителей Багдада больше всего было евреев, турок и арабов. В эту религиозную и политическую мозаику Великобритания собиралась импортировать конституционализм и дееспособный парламент.

Фейсал зависел от поддержки Великобританией его нового королевства. Однако, если бы он открыто во всем полагался на Лондон, положение могло бы сильно осложниться. Британскому правительству приходилось иметь дело в Ираке не только с арабским национализмом, но и с бизнесменами-нефтяниками, весьма болезненно относившимися к статусу иракской концессии. Великобритания всецело поддерживала разработку нефти, поскольку надеялась, что доходы от добычи помогут финансировать новое правительство Ирака и в дальнейшем уменьшат ее затраты.

Нефтеразработка в Ираке не могла начаться без новой, надежной концессии, предоставленной правительством. Прежде всего Вашингтон твердо заявил о незаконности концессии „Турецкой нефтяной компании“ 1914 года. Аллен Даллес, глава отдела ближневосточных отношений Госдепартамента, контролировал все переговоры со стороны администрации США. В 1924 году он сообщил Тиглу: правительство Соединенных Штатов уверено в том, что права, заявляемые „Турецкой нефтяной компанией“ на концессию, „недействительны“. Как сказал Даллес по другому поводу, „имеющаяся у нас информация позволяет разбить в пух и прах дело „Турецкой нефтяной“. Но Ирак, подверженный националистическим настроениям, не слишком торопился брать на себя ответственность и подписывать новую концессию для иностранцев. Поэтому переговоры между „Турецкой нефтяной компанией“ и правительством Ирака были медленными, трудными и неизменно острыми. Наконец 14 марта 1925 года новая концессия была подписана. Она устраивала американское правительство, создавая иллюзию существования „открытой двери“. Но, как заметил позднее Гульбенкян, эта последняя оказалась „очковтирательством“.

Казалось, все наконец установилось – даже граница с Турцией. Остался лишь один „камень преткновения“ – Калуст Гульбенкян и его 5 процентов. На переговорах Гульбенкян оставался странной, одинокой фигурой. Он всячески избегал встреч, придирался к каждому слову в документе и отвечал потоками телеграмм. „Нефтяная дружба – понятие весьма скользкое“, – сказал он однажды. Эту мысль, несомненно, подтверждали его личные отношения с Детердингом, прерванные в середине двадцатых годов. „Мы очень гармонично работали более двадцати лет, -говорил позднее Гульбенкян, – но, как это часто бывает в нефтяном бизнесе, личные страсти и расхождение мнений разделили нас“. Говорили, что разрыв стал следствием их борьбы за сердце русской женщины – Лидии Павловой, бывшей жены царского генерала. Некоторое время два джентльмена находили взаимопонимание в отношении этой женщины, как находили они его в отношении нефти. Однажды, когда Детердинг обнаружил, что не может расплатиться с Картье за бриллианты стоимостью в триста тысяч долларов, импульсивно подаренные даме сердца, Гульбенкян устроил ему ссуду до следующей выплаты от „Ройял Датч/ Шелл“. Однако в дальнейшем, как и следовало ожидать, Лидия Павлова стала миссис Детердинг, и между мужчинами возникла враждебность. Кроме того, Детердинг и Гульбенкян столкнулись в остром споре по поводу прибылей Венесуэльской нефтяной компании, которую Гульбенкян привел в группу „Ройял Датч/ Шелл“. В дело вмешались личные мотивы.

Уникальные возможности для наблюдения за развитием событий имел Нубар Гульбенкян. Он был личным помощником своего отца и Детердинга и оставил последнего только после произошедшего решительного разрыва. Как объяснял Нубар, Детердинг стал обижаться на придирчивость Гульбенкяна, тот же не мог выносить „подавляющего величия Детердинга“.

С Детердингом или без него, Гульбенкян продолжал заниматься самым разнооб разным бизнесом. Так, например, он пытался получить эксклюзивную концессию на торговлю советской икрой. Жену свою он оставил среди произведений искусства – его „детей“, как он их называл – в особняке на авеню Д'Йена в Париже. Сам же стал жить в шикарных номерах отеля „Ритц“ в Париже, в „Ритце“ или „Карлтоне“ в Лондоне, где его посещали беспрестанно сменяющиеся любовницы. По меньшей мере, одна из них всегда была моложе восемнадцати лет (из „медицинских соображений“, чтобы освежать сексуальную силу). Раз или два в день можно было видеть, как Гульбенкян совершает моцион в Булонском лесу или Гайд-парке, а его лимузин едет сзади. Он всегда старался оставаться в тени, занимался делами в самых разных частях света с помощью телефонных звонков и телеграмм.

Компании, входящие в американский консорциум, и в особенности „Стандард“, по-прежнему ориентировались на разработки новых нефтяных месторождений по всему миру. Важная роль в их планах отводилась Ираку. Но на пути, как скала, стоял Гульбенкян. Для него важнее всего были те самые 5 процентов „Турецкой нефтяной компании“, причем в виде наличных, чему американцы противились. Его разрыв с Детердингом только усилил его упрямство, способное разрушить даже величайшее терпение Детердинга и Тигла. Тигл как-то даже сказал, что Гульбенкян был „в трудной ситуации самой большой трудностью“. Гульбенкян, со своей стороны, был убежден в том, что „нефтяные группировки, руководимые американцем, имели единственную цель – хитростью или жульничеством уничтожить“ его права. Он был абсолютно уверен в своей позиции. Армянский бизнесмен хотел денег, а не сырой нефти. „Как бы это вам понравилось, – спрашивал он газетного репортера, -если бы вы имели в нефтяной компании небольшую долю, и вам предложили бы выплатить ваши дивиденды несколькими галлонами нефти?“

В конце концов Тигл решил, что необходимо лично увидеться с Гульбенкяном. Он организовал совместный ланч в лондонском отеле „Карлтон“. После многих попыток Тигл достиг своего. Он выбрал свою тактику обсуждения и вопросы о прибыли, которую потребовал Гульбенкян. „Уверен, г-н Гульбенкян, вы слишком хороший торговец нефтью, чтобы не знать, что собственность не будет стоить так много“.

Лицо Гульбенкяна побагровело, и он в бешенстве ударил по столу. „Юнец! Юнец! – выкрикнул он. – Никогда не называйте меня торговцем нефтью! Я не торговец нефтью, и я заставлю вас ясно понять это!“

Тигл был смущен. „Хорошо, мистер Гульбенкян, – начал он снова, – приношу извинения, если обидел вас. Я не знаю, как вас называть или как классифицировать, если вы не торговец нефтью“. – „Я скажу вам, как я себя классифицирую, -горячо сказал армянин. – Я классифицирую себя как архитектора бизнеса. Я создаю одну компанию, другую компанию. Я создаю компании. Это благодаря мне Детердинг сидит в своем кабинете. Это благодаря мне вы сидите в своем кабинете“. Его ярость не утихала. „А теперь вы пытаетесь меня выкинуть“.

Однако есть ли в Ираке нефть в коммерческих объемах, еще предстояло определить. Только в 1925 году в Ирак прибыла совместная экспедиция, представлявшая интересы „Англо-персидской компании“, „Ройял Датч/Шелл“ и американских компаний. Даже когда из-за позиции Гульбенкяна ситуация представлялась тупиковой, геологи продолжали свои изыскания со все растущим воодушевлением. Один из американских геологов докладывал в Нью-Йорк, что не встречал в мире региона, столь многообещающего с точки зрения бурения.

Гульбенкян по-прежнему не отступал ни на шаг. В самом деле, почти тридцать пять лет назад именно он подготовил для султана свой первый доклад о Месопотамии и ее нефти. Он платил из собственного кармана, чтобы вся эта ненадежная система работала во время Первой мировой. Он так долго и терпеливо ждал. Что могла теперь значить небольшая задержка? Он был уже невероятно богат. И он знал, что геологический успех в Ираке только усилит его позиции и подтолкнет Тигла и других американцев к соглашению.

Отклик на сообщения геологов доказал правоту Гульбенкяна. Тигл понял, что вопрос необходимо решить. В апреле 1927 года началось бурение, и дальнейшая задержка была крайне вредна для дела. Переговоры начали продвигаться вперед. Тигл нехотя уступал Гульбенкяну. Но наконец соглашение было достигнуто.

Одним из участков бурения был Баба-Гур-Гур, который находился в шести милях северо-западнее Киркука, в районе, заселенном курдами. Здесь на протяжении тысячелетий из двух дюжин отверстий в земле постоянно сочился природный газ, образуя иногда небольшие огненные фонтаны. Люди называли это место „пылающими огненными печами“. Вавилонский царь Навуходоносор сбрасывал туда евреев. Именно здесь, как писал Плутарх, местные жители подожгли политую нефтью улицу, чтобы устрашить Александра Македонского. И именно здесь, в 3 часа утра 15 октября 1927 года, на буровой, хорошо известной под названием „Баба-Гур-Гур № 1“, бур беспрепятственно прошел пятнадцать сотен футов. Послышался рев, разносящийся эхом по пустыне. Потом ударил, поднимая из скважины куски скал, мощный фонтан. Его высота достигла пятидесяти футов над вышкой. Нефть залила местность, ямы заполнил ядовитый газ. Под угрозой оказались поселения в округе, даже город Киркук был в опасности. Срочно наняли около семисот местных жителей для возведения дамб и стен, чтобы остановить потоки нефти. Наконец через восемь с половиной дней скважину взяли под контроль. За это время из нее вытекало 95 тысяч баррелей нефти ежедневно.

Ответ на основной вопрос был получен. В Ираке были запасы нефти – столь огромные, что с лихвой оправдывали все трудности. Теперь окончательное соглашение стало насущной необходимостью. Переговоры пора было заканчивать. 31 июля 1928 года, через девять месяцев после первого фонтана нефти, почти через шесть лет с того момента, как Тигл впервые прибыл в Лондон для скорейшего заключения соглашения, был подписан окончательный договор. „Ройял Датч/ Шелл“, „Англо-персидская компания“ и Франция получали по 23,75 процента нефти каждый, как и „Компания ближневосточного развития“, созданная для того, чтобы учесть интересы американской стороны. Гульбенкян получал свои 5 процентов в виде нефти, но имел право немедленно продавать ее Франции по рыночным ценам, автоматически превращая в обожаемые им наличные.

Оставался открытым вопрос, связанный с „пунктом о самоограничении“, по которому все участники соглашались работать в регионе совместно, и только совместно. Как рассказывал позднее Гульбенкян, на одной из последних встреч он ослал за большой картой Ближнего Востока, взял толстый красный карандаш и начертил линию вдоль границ не существовавшей уже Оттоманской империи. Это была старая Оттоманская Империя, какой я ее знал в 1914 году“, – сказал он. Однако он прилагал свои художественные таланты там, где уже и так все было

Много лет спустя, когда прозвучали слова о том, что Гульбенкян одержал верх в деле „Турецкой нефтяной компании“, Уолтер Тигл, вспоминая тяжелые и продолжительные переговоры, сказал: „Чертовски плохо сыграно! Мы должны были войти на три года раньше“.

Несомненно, то была великая победа Гульбенкяна – кульминация тридцати семи лет концентрации, награда за его терпение и цепкость, событие, которого он ждал всю свою жизнь. Ему достались десятки миллионов долларов. Чтобы отметить великое свершение, он арендовал судно и отбыл со своей дочерью Ритой в круиз по Средиземному морю. У берегов Марокко он заметил корабль, каких ранее не встречал. Труба его возвышалась прямо на корме. „Что это?“ – спросил он. „Нефтяной танкер“, – ответила Рита.

Гульбенкяну было пятьдесят девять лет, он только что совершил одну из величайших нефтяных сделок века, он был „нефтяным Талейраном“ – и никогда раньше не видел нефтяного танкера. решено. Несколькими месяцами ранее Великобритания, используя карты министерства иностранных дел, и Франция при помощи карт из Кэ д'Орсэ*, уже указали те же самые границы. Кто бы ни был автором, это важное согласование назвали впоследствии „соглашением Красной линии“.

Внутри этой красной границы оказались все основные месторождения нефти на Ближнем Востоке, за исключением тех, что были в Персии и Кувейте. Партнеры обязались не участвовать в операциях с нефтью на этой огромной территории иначе, как в сотрудничестве с остальными учредителями „Турецкой нефтяной компании“. Таким образом пункт о самоограничении из соглашения, заключенного министерством иностранных дел Великобритании в 1914 году, был через четырнадцать лет воспроизведен в виде „соглашения Красной линии“. Оно создало основы будущей разработки нефтяных месторождений на Ближнем Востоке и потом на десятилетия оказалось центром ожесточенного конфликта.