Палеоантроп: сверхживотное.

“Горе тем, которые замышляют грех и обдумывают злодеяния на ложах своих, а утром на рассвете совершают их, ибо в их руках сила… Ненавидите добро, любите зло: сдираете кожу с них и мясо с костей их”.

(Михей, 2:1, 3:2)

Внутривидовой агрессор — палеоантроп — явился как бы “злым гением” человечества — в гегелевском оформлении этого понятия, т. е. как мать является “гением” своего ребенка (здесь конечно же подразумевается внеэтический аспект). Совершив патологический переход к хищному поведению по отношению к своему же виду, палеоантроп-агрессор привнес в мир гоминид страх перед “ближним своим”; закрепляясь генетически, этот страх стал врожденным. Это “страшное наследие” проявляется у людей уже в раннем детстве в форме “боязни посторонних”, когда ребенок 5–7 месяцев начинает отличать “своих” от “чужих” и испытывает страх при приближении незнакомого человека, хотя и не имеет отрицательного опыта общения с ним. Реакция “боязни посторонних” наблюдается у всех народов мира.

Эта боязнь — всего лишь отголосок того древнего Прастраха, ставшего бичом популяции гоминид, разбившим ее на виды, разобщившим и рассеявшим человечество. И хотя биологические палеоантропы — внутривидовые агрессоры, первоубийцы — в ходе лавинообразного становления “человека разумного” были уничтожены, но потомки их остались в составе рода человеческого, точно так же, как осталась и их агрессивность по отношению к людям.

Практически все сообщества высших животных строят свои взаимоотношения иерархически, образуя привилегированные ступени из альфа-, бета-, гамма (и т. д. ) — особей. Понятно, что это “неравноправие” должно обостряться в неблагоприятных, экстремальных условиях. Но лишь у позднейших гоминид, предтеч людей, это “иерархическое строительство” дошло до устойчивой смертоносной агрессивности, что и привело к осознанию (уже — человеком!) реальной смертельной опасности, исходящей от такого же, как и он сам, существа. Именно таким образом и происходит страшное открытие человека (также и в смысле открытия нового — уже человеческого — пути): Я могу быть убит таким же существом как и Я! И в этом озарении-прозрении заключалось буквально все: и самоосознание, “овладение собой, как предметом” (по определению П. Тейяра де Шардена), и вероятностное прогнозирование будущих событий, т. е. все то, на чем зиждется человеческий рассудок.

Одновременно при этом осознании (иначе говоря — при рождении рассудка) происходит и неизбежное запечатление, “импринтинг” хищного поведения, в результате которого убийства себе подобных предстают перед рассудочным человеком на долгие века кик естественные. В этом плане “импринтинг человекоубийства”, ставший величайшим трагическим заблуждением человечества, видится как высочайшая цена, уплаченная людьми за приобретение ими рассудка.

Поэтому-то людям и стало “тесно” в смысле сосуществования с себе подобными: людоедство стало неотъемлемым атрибутом — в начале — экологии популяции, а затем “успешно” перекочевало и в быт сообществ. Именно этим и объясняется дивергенция человечества. Ничем иным не объясним факт заселения людьми всех хоть как-то пригодных к обитанию территорий Земного шара. За несколько тысячелетий разбегающимися друг от друга первобытными популяциями были преодолены такие расстояния и препятствия, “покорить” которые было бы не под силу никаким иным представителям животного царства. За время последнего ледникового периода человечество распространилось практически по всей планете, незанятыми остались лишь полярные зоны и некоторые из отдаленных островов.

Наконец, Земной— шар перестал быть открытым для свободных перемещений, и его поверхность покрылась “антропосферой” — системой замкнутых этносов, взаимообособленных человеческих сообществ, пользующихся своим собственным языком, как средством защиты — с помощью непонимания — от чужих повелений и агрессивных устремлений. Отголоски этой древней защиты людских этносов при помощи “языкового” обособления прослеживаются в наличии современных жаргонов (арго) у многих социальных групп и слоев, а также — в тайных организациях с эзотерическими формами общения. И наоборот, в географических областях с уплотненным населением и повышенным агрессивным межобщинным настроем одновременно возникает, развивается и поддерживается также и рознь лингвистическая, при которой чужая речь взаимно считается тарабарщиной. Свое наречие в каждой деревне Новой Гвинеи, сотни языков на Кавказе, десятки диалектов в странах Западной Европы, взаимовысмеивающие областные говоры России.

Дивергенция человечества завершилась неустойчивой стабильностью, состоянием “недоброжелательной общительности” в отношениях между людьми (“квазимиролюбивости” по определению Т. Веблена) и враждой между группами. Началась человеческая “история”: общеизвестное нагромождение фактов бессмысленных чудовищных взаимоистреблений и жуткой череды непрекращающихся насилий людей друг над другом. Началось — принявшее затем лавинообразный характер — изготовление и усовершенствование орудий убийства со смежным подпроизводством “остроумных” приспособлений для пыток и истязаний. Природа оказалась беззащитной перед вооруженным человеком, а в свою очередь человек выявил себя совершенно неспособным к “разумному” использованию так трагически “свалившегося на его голову” рассудка. Он по-прежнему шел окольным, недомысленным путем проб и ошибок, в основном — страшных и дорого обходящихся и ему, и Природе. Самым же зловещим симптомом в этом откровенно выраженном недоумии человечества является полное игнорирование им горьких и страшных уроков истории.

Адельфофагия, выполнив роль детонатора агрессивности, “повышающе” трансформировалась в охоту за чужаками и соседями. Это даже стало своего рода “подсобным хозяйством”: так, еще с сотни полторы лет назад негритянские племена использовали в качестве боевого клича не какое-нибудь “цивилизованное” “виват!” или “банзай!” “высокоразвитых культурных народов”, а простой и наглядный призыв, приглашение к потенциальной трапезе: “Мясо!”. Возникло и ритуальное оформление каннибализма. Во многих местах появляются “хобби” по типу “охоты за черепами”. Европейские первооткрыватели застают за всеми этими “увлекательными” занятиями народы Африки, Америки, Австралии, Океании, Новой Гвинеи, Индонезии. Да даже и те же вроде бы и цивилизованные японцы во время Второй мировой войны поедали сырую печень, вырезаемую ими у пленных американцев. Лишь с пару десятков лет тому назад в Папуа — Новой Гвинее был принят наконец-то закон, запрещающий “древний народный обычай” поедания мозга у умерших соплеменников. В Тропической Африке “новейшие адельфогурманы” разрывают свежие могилы и “лакомятся” трупами; в тамошних “краеведческих музеях” можно увидеть страшные крючья, которыми члены тайных обществ “людей-львов” и “людей-тигров” разрывают пойманную жертву на части и пожирают ее (Бруно Оля, “Боги Тропической Африки”).

Трансформировались и межвидовые отношения. Большинство этносов имело в своем составе все четыре вида, и агрессивность палеоантропов и суггесторов переместилась на соседние этнические группы. Ежедневная же их потребность в насилии — их “дежурное зло” — сублимировалась в удовлетворение атрибутами жестокой власти, причем эта жестокость нередко доходила до степени, опасной для всего сообщества, достаточно будет упомянуть вождя африканской общности киломбо, поднимавшегося со своего трона одним-единственным способом: опираясь на ножи, всаживаемые им в спины двух своих “верноподданых” (Артур Миллер, “Короли и сородичи”). Появившиеся вожди и их приспешники — это всегда палеоантропы и суггесторы. Любая иная “специализация” властителей, как правило, оказывалась неустойчивой и недолговременной. По мере увеличения числа и численности сообществ растет и количество представителей этой стоящей над обществом власти: деспоты, короли, сатрапы и т. д.

Основная масса суггесторов пошла по пути приспособленчества и обмана, их “профессиональной ориентацией” стали торговля, казнокрадство, мошенничество, политический карьеризм и т. п. Макиавеллизм — наиболее полное воплощение их духовной позиции.

Тем хищным, которым не хватало места в официальных общественных иерархиях, приходилось становиться антиобщественными элементами — это мятежники, разбойники, гангстеры, революционеры, “воры в законе” и т. п. смертоубийственная братия.

Диффузный вид составил аморфную массу, легко поддающуюся любой актуальной агитации. Этот вид людей в разные времена и в различных частях Земли именовался по-разному, но всегда и везде — одинаково уничижительно: и чернь, и толпа, и массы, и, наконец, — народ (этимологически что-то близкое к животноводческому термину “приплод”), с добавочным использованием откровенно селекционной терминологии: “простонародье”, “простолюдин”. К сожалению, этот вид людей обладает прискорбно гипертрофированной конформностью (из этого обстоятельства и вытекает определение этого вида, как “диффузного”, т. е. допускающего проникновение в себя чего угодно, да и самого способного проникнуть, “диффундировать” во что ни попадя): брат может пойти на брата, сын — поднять руку на отца, и наоборот, папаня — представитель “мудрого народа” — в состоянии под горячую руку “порубать” своих чад и наследников. Все это — в зависимости от тех установок и лозунгов, которыми на текущий момент времени снабдили “народные массы” дежурные сильные мира сего: грызущиеся за власть хищные.

Неоантропы преимущественно имеют дело с Природой, занимаются наукой, техникой, духовными поисками и находятся всегда в состоянии интеллектуального отстранения в окружающей их “мировой грызне”. Познание Мира стало их путеводной звездой. Это — жрецы, пророки, ученые, философы… Но в большинстве своем — это честные, не тщеславные люди (“истинно великие люди проходят по жизни незаметно”). И нравственный прогресс осуществляется именно посредством неброской деятельности таких людей, относящихся к жизни с тихой грустью, признающих Высший Смысл Мира, а отнюдь — не усилиями властолюбивой, мстительной, веселящейся сволочи.

Но и в эти самые гуманные духовные и интеллектуальные области человеческой деятельности не преминули затесаться хищные. Это именно от них исходит вся религиозная нетерпимость, конфронтация вер и конфессий, ибо в их руках все властные структуры официальной церковности. Их же ловких рук порождение — обильная пена вездесущего шарлатанства. Ими организовано и изуверское сектантство с мрачной “зияющей вершиной” сатанизма. Суггесторы же, подвизавшиеся на ниве науки, “осчастливили” среду ученых сообществ успешным внедрением шакальной методики научных поисков с полнейшим пренебрежением к последствиям своей “научной деятельности”, как в технической области (надвигающаяся экологическая катастрофа), так и в гуманитарной, где тоже имеются свои “вершинные достижения”: всемирно известные изуверские эксперименты над людьми.

Таким образом основное, кардинальное различие людей и разделение человечества происходит не по расовым или национальным признакам, предстающим в нашем ракурсе абсолютно незначащими. Т. е. существуют белые и черные палеоантропы, желтые и цветные суггесторы, американские и русские неоантропы, а также — диффузное большинство всех стран и народов. Численное соотношение этих четырех видов во всех сообществах различно, что и определяет степень (зачастую — потенциальную) воинственности, хитрости, миролюбия и разумности нации, народа, племени, государства…

Так что красивый тезис “все люди братья” — тоже нуждается в значительной корректировке. Предание о Каине и Авеле можно — с известной натяжкой — считать позднейшим метафорическим обобщением реальных событий перехода людей к убийству себе подобных, и рассудок оказывается не чем иным, как порождением братоубийства, и картина человеческой истории действительно написана реальной братоубийственной кровью и никак не просыхает от все новых и новых мазков многочисленных “художников-. Но все же степень “родства” братьев человеческих необходимо признать различной. И различия в “дальности” этого родства более значительны, чем те, которые могли бы быть вызваны наличием или отсутствием некоего “гена (или генома) агрессивности”. Речь идет об очень большого масштаба расхождениях, ибо даже немотивированная агрессивность хромосомных (!) мутантов с кариотипом ХУУ — и та не идет ни в какое сравнение с теми сущностными различиями, которые имеются между хищными и нехищными человеческими особями, позволяющими говорить об их этической несоизмеримости.

К сожалению человечество легкомысленно поддалось обману внешних, “оберточных” признаков, в результате чего зоологический примитивизм расовых “теорий”, оголтелое неприятие физиологических и культурных своеобразий этносов заслонили и надолго отвлекли внимание людей от сущностных, кардинальных различий между людьми. И если расовую неприязнь можно как-то если и не оправдать, то хотя бы объяснить личностным бескультурьем и общественной неразвитостью, то между порядочным честным человеком и садистом — убийцей его детей необходимо уже провести четкую (видовую!) границу, будь они даже и одной национальности. Так что люди могут больше не искать причин своей адской жизни — черт у них за плечами!

В прежние времена хищных особей среди людей было в процентном отношении гораздо больше, и насилие являлось привычный и будничным занятием для обществ. Чем дальше в глубь веков и тысячелетий мысленно переноситься, тем более страшные повседневные взаимоотношения людей предстают перед глазами. Убийства, каннибализм, человеческие жертвоприношения, в том числе и детские, — рядовые заботы дня. Впрочем, еще и совсем недавно мало кого ужасало существование в мире войн, а пацифизм считался диковинным чудачеством — несомненным признаком отсутствия мужества. Все ужасы исторического времени при всей своей изощренной жестокости и крупномасштабности являются все же второстепенными по отношению к фоновому прогрессу человечества. Собственно, историческое время, как и пресловутый прогресс, в первую очередь характеризуются непрекращающимся взаимоистреблением хищных видов с обширнейшим включением в “их борьбу” в глобальном масштабе и нехищных людей — в большинстве своем конформных и/или подневольных.

Это взаимное уничтожение хищных (главным образом — палеоантропов, ибо суггесторы всячески приспосабливаются и в любых условиях ухитряются найти для себя те или иные выгоды) постепенно снижало кровожадность человечества, но все же — слишком медленно, и люди никак не могли начать достаточно скорый выход из зверского состояния. И все интеллектуальные достижения человечества с неизбежностью печальной закономерности обращались и обращаются до сих пор ему же и на пагубу, что впервые было отмечено Ж. Ж. Руссо.

Переломным моментом в этом “исходе” человечества стало появление заповеди “Не убий”. Это был в сущности первый легальный лозунг нехищных людей. Хотя он и не претворился в жизнь, да вряд ли это возможно и в обозримом будущем, но тем не менее “сдобрившись” хищным принципом кровной мести “око за око”, он создал вполне социально одобряемый путь убийства во имя “добра”, направленный уже в значительной степени “по адресу”, т. е. на хищных — непосредственных инициаторов конфликтов, что и стало для них роковой точкой: начался бесповоротный и безудержный процесс падения их численности.

Отмеченный момент в развитии человечества К. Ясперс определяет как “осевое время, таинственно начавшееся” почти одновременно в течение немногих столетий (от 800 до 200 гг. до н. э. ) в Китае, Индии и на Западе, когда возникает новое осознание человеком своего бытия и самого себя. “В осевое время происходит открытие того, что позже стало называться разумом и личностью” (К. Ясперс, “Истоки истории и ее цель”). Эта “тайна одновременного начала осевого времени” в нескольких точках Земли видится Ясперсу поразительной и неразрешимой мировой загадкой. С нашей же позиции более правомерной видится постановка этого вопроса в совершенно иной плоскости: до какой же все-таки степени недоумно человечество, что так поздно и почему-то всего лишь в трех-четырех местах Земного шара прорвалось наконец-таки осознание людьми (да и то — единицами!) ужаса того мира, в котором они оказались, точнее, сами себе создали. Другими словами, началось рассеивание кровавого тумана “импринтинга человекоубийства”. Непосредственные “заслуги” людей в этом процессе “нового осознания” предстают еще менее значительными, если учесть решающую роль, сыгранную во всем этом Высшими Силами Мира, такими их “эмиссарами”, как Моисей, Христос, Будда, Магомет…

Но как бы там ни было, нельзя не согласиться с К. Яспсрсом в том, что с “осевого” времени произошел самый резкий поворот в истории и с тех пор человечество движется одним курсом, не сворачивая с него и по сей день. Попытаемся же отметить некоторые вехи этого “славного” пути, вполне отдавая себе отчет в том, что использованная при этом описании методика “галопом по Европам” дает лишь схематичный, штрихпунктирный набросок, но претендующий все же на объективность, в такой же, скажем, степени, как утрированность иной карикатуры не только не мешает сходству с оригиналом, но и зачастую выделяет в нем главные, кардинальные черты.

Взаимное истребление хищных в войне Алой и Белой Роз позволило Англии в значительной мере избавиться от зверской социальной составляющей своего общества и первой в истории претворить в жизнь пра-демократию. Хищный же костяк основного населения, будучи посажен на корабли, сделал Британию “владычицей морей”. Попутным ветром в этом “плавании” явился дух пуританизма, ниспосланный с нелегкой руки женевского палеоантропа Ж. Кальвина на Европу послереформационных религиозных войн. Еще одной стихийно-превентивной мерой, способствовавшей этому процессу, явилось и отселение с “туманного острова” преступников в Австралию и Америку. Конечно же, это вовсе не означает, что в моря и за моря отправлялись и отсылались исключительно лишь хищные, но тем не менее в наибольшей мере — именно они. Поэтому власть имущие хищные остались в Англии в таком ярко выраженном меньшинстве, что они смогли даже допускать в свою среду политических мятежников, т. е. оппозиционных палеоантропов и суггесторов, что было немыслимо в других странах из-за иного видового соотношения.

Значительная часть палеоантропов и суггесторов Испании и Португалии также отправилась в Америку в послеколумбово время, что до самых недавних пор прослеживалось в бесчеловечности многочисленных латиноамериканских диктаторских и олигархических режимов, усугубленных противостоящими им, возникающими как грибы после дождя, равно-партнерскими “освободительными” фронтами, возглавляемыми диктаторами-сменщиками. Сама же Испания, наоборот, смогла в свое время стать оплотом анархистов и республиканцев — в каком-то смысле (к сожалению лишь в теоретическом) антиподов авторитариев. Деятельность “пиренейского филиала” Святейшей Инквизиции явилась дополнительным — хотя и малоразборчивым — фактором в деле устранения хищных на всем полуострове. Но в то же время столь значительное снижение агрессивной потенции общества объясняет относительную легкость установления фашистских режимов в обеих метрополиях. Примечательно и то, что оба режима — и Франко и Салазара — были лишь внутренне репрессивны, но не внешне агрессивны.

В Скандинавии процессы взаимоистребления хищных приходятся на 900-е годы и они довольно-таки скрупулезно зафиксированы в сагах и эддах. Достаточно вспомнить викингов-берсерков (“медвежьи шкуры”), в бою впадавших в бешенство, подобное ликантропии или малайскому амоку. Они кусали щит, выли, были нечувствительны к боли. А один из великих героев “стран полнощных” не мог уснуть, если ему вдруг не удавалось приспособить себе в качестве подушки голову очередного — убитого им в течение дня — врага. Столь раннее и достаточно эффективное самоизбавление от подобных “героев” позволило скандинавским странам занять прочные миролюбивые позиции. Так, Швеция, довоевавшая впрочем до Полтавской битвы и еще чуть-чуть по инерции, все-таки благополучно плюнула на все эти дела и провозгласила свой нейтралитет де-факто, причем раньше (на год) Швейцарии, первой в мире оформившей “вечный нейтралитет” де-юре, избавившейся от своего хищного балласта наиболее эффективно: “сбагрив” его путем поставки наемников всей остальной Европе в течение 14–15 веков.

Подобные же процессы — где раньше, где позже — происходили во многих странах мира, но далеко не во всех, по большей части они затронули западноевропейские страны, что самым непосредственным образом сказывается на их нынешней социальности. Так во Франции эти процессы несколько “запоздали”, и хотя интенсивность “гильотинной прополки” девяносто третьего года долгое время вызывала содрогание у слабонервных потомков (точнее, до тех пор, пока не подоспели новые ужасы), тем не менее ее оказалось уже недостаточно для ускоренного выхода страны к демократии, и для достижения приемлемого видового баланса в обществе потребовалось еще несколько военно-революционных эксцессов — примерно по одному на поколение: 1812, 1831, 1848, 1871 “гг., не считая “алжирской оттяжки”, завершившейся ОАСовским террором.

В Италии борьба гвельфов и гиббелинов велась без “должного” размаха, кроме того этой борьбой не был охвачен “дикий Юг”: Королевство обеих Сицилий, за что страна ныне расплачивается сицилийской саркомой Коза Ностры, давшей метастазы по всему Западу. (Во Франции также имеется подобный “корсиканский очаг”, в свое время выделивший из себя Наполеона. ) Красные же Бригады “цивилизованного Севера” — это остатки не погасшего и еще чадящего костра Рисорджименто с его такими выдающимися и знаменитыми “поленьями”, как Д. Гарибальди и — “догоревший” в повешенном кверху ногами состоянии — Б. Муссолини.

Самой “тяжелой на подъем” в Западной Европе оказалась Германия, которая так и не смогла “внутренне растратить” себя и пошла “внешним”, дальним путем: через триумф Тевтобургского леса, добитие Рима и тысячелетний бесплодный “Дранг нах Остен”. К “пиршественному столу” раздела мира она пришла так поздно и со столь горящими от неутоленного агрессивного голода глазами, что О. Бисмарку не составило особого труда буквально за одно поколение перековать немцев из нации “очкастых ученых” (успевших, правда, создать химическое оружие) в нацию — мирового убийцу-рецидивиста с двумя страшными судимостями: Версальской и Нюрнбергской. Легкость отмеченного перехода к агрессивности и его массовость объясняются повышенной диффузностью немецкого народа, сравнимой лишь с предельно гипертрофированной русской диффузностью. Так что столь знаменитые тевтонские качества — методичность, дисциплинированность, аккуратность — все это есть следствие легкой подверженности воспитанию, некритическому восприятию традиций, т. е. не что иное, как проявление конформности, послушания, недалекости. В этом плане немцы и русские “вычисляются” как народы “равные по модулю, но разные по знаку”, или в образах М. Е. Салтыкова-Щедрина — ухоженный “мальчик в штанах” и “мальчик без штанов в луже”. Именно отсюда происходит их такая “притягательность и аннигиляционность” во взаимоотношениях. (Существующая значительно большая взаимная симпатия американцев и русских “литературно” сопоставима с дружбой Тома Сойера с Гекльберри Финном, а диффузность “средних американцев” оформилась в виде наивности и толстокожей фамильярности. ) Развязанные немцами две войны “против всех” при соотношении сил и возможностей по самым радужным оценкам 1:3 и 1:5 соответственно — это по своей сути неотличимо от бесшабашного русского “на авось”. А начинать два раза такое заведомо проигрышное дело — это тоже чисто русская особенность, отображенная в пословице “не за то отец сына ругал, что тот в карты играл, а за то, что отыгрывался”. Наиболее же иллюстративна и доказательна в этом “международном равенстве” тождественность советского и фашистского “социализмов” с мировым концлагерным замахом.

Население России (говоря о русском суперэтносе, состоящем — по “классической” терминологии — из великороссов, малороссов и белорусов) представляет собой обширнейшую диффузную группу со столь же многочисленными неоантропическими “вкраплениями”. “Отечественных”, т. е. собственно восточно-славянских палеоантропов и суггесторов здесь всегда было очень и очень мало. Это следствие не столько татарского погрома, сколько в первую очередь — далекое эхо затерявшегося в глубинах веков начала первого тысячелетия н. э. некоего “балканского эксцесса”, по мнению В. О. Ключевского заключавшегося в конфликте с “волохами” и закончившегося исходом в Причерноморье предков восточных славян. Заметная сниженность агрессивного начала Руси чувствуется уже в ранних межплеменных княжеских усобицах, в них отчетливо прослеживается “инерционная усталость”, и призвание варягов, как и принятие “выдыхающегося” миролюбивого византийского православия — все это звенья все той же “балкано-волохской цепи”. Но еще больше “отлили масла из огня” события “послетатарские”: вторичный исход на северо-восток и ассимиляция еще более невоинственных племен “чуди” (чудных, не сопротивляющихся) — оформление великоросского этноса. Численное доминирование диффузной составляющей населения России тривиальным образом объясняет все беды и несчастья этой страны. Острый дефицит “аборигенных”, национальных хищников заместился болезненным для народа внедрением палеоантропов и суггесторов пришлых, приблудных: “гостей” варяжских, тюркских, германских, еврейских, кавказских и др. Единственное, что было у всех у них общим, так это — наплевательское отношение к судьбе необычайно удобного “субстрата”: русского народа. И поэтому несмотря на неслыханные социальные потрясения — многочисленные войны, внутренние взаимоистребления и т. п. — подневольный образ жизни русского населения не претерпел значительных изменений. Вместо продвижения по пути осознания свободы здесь происходили события, структурально подобные явлению “расклева” цыплят в инкубаторе, в диапазоне от бессмысленных и жестоких бунтов (самый крупный и самый бессмысленный из которых — Гражданская война) и до всенародного обычая сгонять злость, вызванную административной несправедливостью, на таких же точно бесправных окружающих. Преимущественная диффузная однородность населения России и создала то, что в социо-кибернетической формулировке можно определить, как “самонастраивающуюся на деспотию систему”. В то же время нельзя говорить, что в России нет якобы хищных вовсе, как таковых. Тот же суггестор Г. Распутин даст сто очков вперед любому Казанове. А знаменитый мерзавец Ванька-Каин — это же не меньшая “гордость” России! И как можно забыть “скромного” извозчика Петрова-Комарова, в годы НЭПа исправно зарубившего топором более трех десятков своих седоков? В сравнении с ним и сам Диллинджер меркнет! Но все же их было всегда мало и не хватало для того, чтобы как бы “взяться за руки” и создать “арматуру насилия” в обществе, характерную, например, для “жесткого” Запада. Здесь же хищные не могут даже “сцепиться” друг с другом хотя бы в надежные шайки, именно поэтому большинство банд в стране обычно “южного направления”, а основная ветвь преступности ползет по относительно безопасным тропам коррумпированных структур власти; российский чиновник испокон веков мздоимец, советская власть, собственно, лишь расплодила эту паразитарную поросль до своих максимально возможных пределов: начал погибать субстрат, на котором все это держится — сам народ, в том числе и в первую очередь — великорусский народ.

В том обстоятельстве, что Восток не подвергся подобным эффективным “самовыбраковкам”, коренится его принципиальное расхождение с Западом, и здесь же, кстати, можно видеть то, что позиция России не является промежуточной между Западом и Востоком, но действительно — особой. Традиционный Восток характеризуется в первую очередь повышенной долей суггесторов: герой восточных сказок чаще всего обманщик, т. е. суггестор: Алдар-Косе, Ходжа Насреддин, Багдадский вор, в отличие, скажем, от откровенно, “сказочно” диффузного русского Ивана-дурака (немецкий Ганс-дурень оказался приставленным к надежному делу и ушел из сказок). Отсюда и повышенная жестокость (биологичность) восточных сообществ, удивительное для европейцев обесценение человеческой жизни, и действительно: суггесторному — артистичному и коварному — Востоку трудно “встретиться” с эгоцентричным, логичным Западом (в этом плане Востоку ближе и “роднее” Россия с ее парадоксальностью и непредсказуемостью). Но все же пророчество Р. Киплинга, перенесшего встречу Востока и Запада в “никогда”, скорее всего носит характер более поэтический, нежели социологический. И подтверждением этому может послужить Япония.

Уже стало традиционным и общепринятым утверждение о том, что милитаристская, агрессивная страна “восходящего Солнца” была успешно в свое время переведена на рельсы демократии при помощи мудрой экономической и политической методики США. Не отрицая важной роли американского “патроната” в японском вопросе, следует все же учесть и тот немаловажный (в нашем ракурсе — решающий) вклад, который внесли в дело “умиротворения” послевоенной Японии многочисленные — долетевшие до цели — камикадзе, а также наиболее фанатичные самураи, отдавшие решительное предпочтение харакири перед перспективой жить в пусть и процветающей, но не агрессивной — “опозоренной” стране.

До некоторой степени показателен в этом же плане и пример Индонезии, добившейся длительного “притихшего” состояния этаким местным, довольно-таки “экзотическим” вариантом Варфоломеевской ночи: откровенно варварским избиением — убийством, по большей части бамбуковыми палками, не менее полумиллиона коммунистов по всей стране во время смещения одуревшего от власти А. Сукарно.

Остальной же Восток остается традиционно консервативным. Но все же различия — и весьма существенные — имеются. Если Индия удерживается в прочных клетках четырех с лишним тысяч каст и волнения коснулись лишь северных (мусульмане, требующие создания пропакистанского Халистана на месте нынешних штатов Кашмир, Джамма, Пенджаб и Ассам) и южных (проланкийские тамилы) окраин, а практически однородный Китай не менее прочно удерживает свой миллиард (за исключением “крошечного” 20-миллионного тайваньского осколка) несокрушимой и легендарной мандарино-командной системой, то положение в остальных — в основном мусульманских — регионах Азии и Северной Африки совершенно иное.

Институт гарема, даже и лимитированный некогда Мухаммедом в отношении допустимого количества жен, тем не менее все же настолько увеличил процент хищных (главным образом — суггесторов), что здесь стали возможными необычайно затяжные вооруженные конфликты. К настоящему времени достаточно надежно “отстрелялась” пока лишь Турция, на что ей потребовалась половина тысячелетия: на весь период от усиления экспансивной агрессивности до достижения величия Блистательной Порты и постепенного ее спада до фазы “умирающего Османа”, за чье наследство ожесточенно билась вся Европа.

Это не считая “выхода из игры” Персии, которая “затихла” (и надолго: до пришествия аятоллы Хомейни) еще до новой эры, заодно со своим двухвековым “спарринг-партнером”, классическим представителем “детства человечества” — Грецией, которая вообще настолько сама себя измордовала в своих и впрямь по-детски жестоких и неразумных межполисных войнах, что уже не смогла подняться на ноги самостоятельно. Лишь 500-летняя османская инъекция добавила новейшим грекам солидную дозу хищности, оказавшуюся достаточной для ведения освободительной борьбы (против “доноров”), для участия в двух Балканских войнах, в двух мировых, для установления фашистской диктатуры и активного сопротивления фашистам же (Италии и Германии). Наконец это внушительное героическое пламя истощилось и — перед тем как ему погаснуть — завершилось яркой вспышкой правления хунты “черных полковников” и агрессией против Кипра.

Остальной же Ближний Восток пока еще полыхает: Иран — Ирак, междоусобицы палестинских формирований, разоренный Ливан, вот совсем недавно “подключился” Ирак вновь — уже против всех. И эти противоборства по-видимому всерьез и надолго, они соответствуют затяжным западноевропейским взаимоистреблениям Семилетней, Тридцатилетней и Столетней войн. С тем, правда, отличием, что существует дополнительный “паровыпускающий” фактор: международный терроризм, в значительной своей части имеющий “арабское исполнение”. Здесь имеются и богатые исторические традиции, достаточно вспомнить государства корсаров: Алжир и Тунис, переживших в 17 столетии свой золотой век — “освященного” и санкционированного властью деев и беев пиратства, наводившего ужас на судоходных морских путях от восточного Средиземноморья и вплоть до Исландии. В настоящее время эту традиционную эстафету наводить ужас на международных транспортных линиях приняла соседняя Ливия под властью М. Каддафи.

Израильский фактор в “арабских делах” необходимо признать больше удачным предлогом и необычайно эффективным катализатором, нежели причиной, что впрочем не просматривается на поверхности этих трагических событий, и евреи вновь оказались в парадоксальной, “обоюдоправой” ситуации — логически, в понятиях международного права, неразрешимой.

На положении дел южнее Магриба и Египта — в “Черной Африке” — сказалось в значительной мере то обстоятельство, что некогда в печально известные времена работорговли американские бизнесмены, занимавшиеся этим хлопотным, но зато высокоприбыльным делом, невольно проводили селекцию: они вывозили по большей части именно диффузный вид, т. е. предпочитали скупать невольников, отличавшихся послушностью и физической выносливостью, а потому — по расчетам “стихийных евгенистов” — наиболее пригодных для принудительных плантационных работ в стране Свободы. Диффузность американских негров прослеживается в значительной сглаженности расовых отношений в сильно национально смешанных странах, типа Бразилии, и кроме того она “подсматривается” в более “уютной” — домашней форме: в ярко выраженном матриархате негритянских семейных отношений в США. В то же время столь значительное уменьшение диффузного населения (с учетом массовой гибели невольников в корабельных трюмах на их пути к рабству) — в основном западного побережья -Африки усилило и ужесточило позднейшие внутригосударственные и межплеменные распри в сообществах черного континента при освобождении его от колониального сдерживания социальных процессов. Мали, Гана, Конго, Ангола, “ни с того, ни с сего” — Либерия. Бывший Невольничий Берег.

США в этом плане правильнее будет именовать Соединенными Штатами Мира — уже этаким общечеловеческим “предохранительным клапаном” агрессивности: с учетом невероятного размаха в них преступности, а также предоставления “равных возможностей” и сублимированным, просоциальным ее формам. Ну а население “СШМ”, состоящее практически из всех национальностей Земли, в таком ракурсе видится рисковым обслуживающим персоналом этого всемирного “злоотвода”.

…Таким образом древняя, “осевая” псевдодоктрина борьбы Добра и Зла, извечного противостояния Света и Тьмы стала первым шагом к разумному объяснению смертоубийственного людского общежития. И эта система четкого, “черно-белого” разделения ответственности за творимое людьми зло на Земле и ловкое перекладывание вины за это на недосягаемые плечи Высших Сил стала не только действенным корректором направленности агрессивности хищных на них самих же, но и одновременно явилась потворствующим насилию фактором, во многом снимающим с человека ответственность за его деяния и лишь малоэффективно стращающим его потенциальным потусторонним судом и возмездием в виде геенны огненной или же местной, земной расправой с помощью “челночно-рыскающего” механизма кармы, напоминающего зачетную систему трудодней в сталинских колхозах. В итоге эта борьба дошла до всемирного противостояния и глобального масштаба конфликтов, а имманентно присущая определенной части человеческого семейства предельная агрессивность — эта страшная родовая отметина Homo Sapiens — оказалась прикрытой величественной завесой, за ложным флером которой процессы взаимоистребления людей вместо затухающего характера приобрели резонансный размах с непредсказуемой и посейчас амплитудой.

Самоистребление хищных наиболее “выгодно” для цивилизации в формах дворцовых переворотов, “битв коридоровых”, династических отравлений и удушений, светских дуэлей, клановых гангстерских ночных перестрелок на пустырях и т. д. и т. п. Но крайне болезненно для обществ привлечение к этому их “коронному” занятию народных масс, что как правило ведет к войнам и революциям со всеми вытекающими из них последствиями.

Христианская идея о непротивлении злу насилием является по сути дела попыткой выявить конкретные источники “зла”. То есть, если бы нехищные люди не поддавались влиянию агрессивных лозунгов и саботировали приказы хищных, то зло повисло бы в воздухе буквально — акустическим образом: вместо войн и революций раздавались бы лишь непотребные призывы злобно-мерзких существ. “Отойти от зла — сделать благо”. Насилие же порождает лишь насилие, и при этом низводятся на животный уровень участвующие в развязанных конфликтах, и нехищные люди, поневоле втянутые в них в силу естественных чувств самообороны, мести за близких и аффектной ненависти, вызванной видом страданий безвинных и беспомощных людей.

Пользу отказа от насилия прекрасно иллюстрирует раннее христианство. То, чего удалось ему добиться с помощью непротивления и всепрощенчества, никогда не удалось бы достичь путем конфронтации. “Благодаря непротивлению христиане проникли всюду, хотя и имели всегда возможность отомстить: в одну только ночь и с несколькими факелами” (Б. Данэм, “Герои и еретики”). Не менее яркий пример достижения высокой цели — независимости родины — с помощью непротивления явили миру индусы, вдохновляемые Махатмой Ганди.

Человечество должно стыдиться своего “героического” прошлого, как стыдятся вчерашней пьяной безумной драки с брато-, отце- и детоубийствами. Необходимо немедленно снять историю с пьедестала Науки и изучать ее подобно истории болезни: вдумчиво и мудро. В этом плане видится реальным полный и решительный пересмотр оценки всех событий всемирной истории (и вообще мира человека) под таким новым углом зрения — “не умножающим сущность без необходимости”. Для осуществления подобной ревизии человеческих деяний и всесторонней переоценки самого этого “субъекта” истории — “царя природы” со всеми атрибутами наглого и жестокого самозванца — потребовалось бы собрать обширнейший “консилиум”: рабочую группу честных ученых самых различных дисциплин и специализаций. Некий прецедент подобного научного коллектива по пересмотру и систематизации, правда, несравнимо более “податливого” предмета — это знаменитая анонимная группа (столь же необычайно пестрая, как и компетентная) Н. Бурбаки, некогда переписавшая в едином ключе математику.

Прошлое человечества нуждается лишь в объяснении, но ни в коем случае оно не может заслуживать ни оправдания, ни тем более — возвеличивания. Но столь же неуместен и беспристрастный подход, более естественно содрогание! Прославление же героизма -это не что иное, как культивирование “зла” и его зеркальной разновидности: “ненависти против зла” (что в принципе одно и то же), ибо смелость, героизм и самопожертвование во имя “спущенных сверху” маловразумительных идеалов и смутных целей, к тому же оказавшихся в истории человечества на 99,9% ложными, лживыми и преступными — все это видится неприкрытой провокацией перманентного — поочередно “справедливого” — насилия. Безумие: нацепив аксельбанты, эполеты и кальсоны, швырять из вырытых ям гранаты-лимонки в других людей, какими бы лозунгами при этом ни руководствоваться!

Конечно же такая позиция выглядит ныне совершенно несвоевременной, ибо практически невозможно будет ни в настоящее время, ни ближайшим поколениям отрешиться от таких представлений, как патриотизм, героическая история предков — выстрадавших “региональное” Будущее, но все же когда-нибудь придется и отдать должное прошлому — молча и скорбно преклонившись перед ним, но и начать новую жизнь: такую, чтобы перед потомками уже не могли бы вставать подобные неразрешимые нравственные антиномии.

В настоящее время самым престижным и относительно безопасным местом отправления насилия является бесконтрольная власть. Процесс оттеснения хищных от власти и контроль за действиями власть имущих в свое время был начат на Западе. Точнее, от власти были отстранены практически все палеоантропы (ушедшие в мир организованной преступности), и их сменили суггесторы, а к незначительным постам получил доступ и диффузный вид. Взаимоистребление хищных переместилось здесь на поверхность общества. Гангстерам, насильникам всех “родов войск”, проходимцам всех мастей предоставлено обширнейшее поле деятельности, но точно так же обилен и “урожай”. Все эти максималисты человеконенавистничества, нравственные монстры сосуществуют с обществом, и хотя подобное соседство и болезненно для общественного организма, но зато оно не способно оказать на него кардинального воздействия.

В тоталитарных же обществах все наоборот. Хищные индивиды не имеют возможности безнаказанного совершения насилия нигде, кроме как находясь в коридорах власти. И они с неотвратимостью продвижения чудовищ там и оказываются. Если, конечно, не в тюрьме, но как и всякий счастливый исход событий, подобное случается реже. Пробравшись к власти, хищные проводят политику, которая изнутри корежит сознание людей и всего общества, хотя внешне все может быть прикрыто косметикой псевдореформ и украшательством социальных витрин муляжами благоденствия. При такой зависимости большинства населения от принудительных мер и произвола авторитарных бесконтрольных властей у людей порождаются такие психологические свойства, как пассивность, озлобленность, неуважение к человеческому достоинству и т. п. “духовные богатства”.

Собственно, такой размах преступности на Западе означает лишь то, что большинству “оппозиционных” хищных нашлось занятие “по душе” в общем-то и вовне структур государственной власти, и их по мере сил и возможностей отлавливают. Но естественно, что они все же никогда не оставляют своих попыток пробраться к рычагам власти на любом возможном уровне. Это даже можно считать программой-максимум, сверхзадачей преступного мира. Достаточно вспомнить многочисленные случаи захвата власти уголовниками-диктаторами, озверелыми хунтами, не говоря уже о всепроникающей коррупции, доходящей до “сиамско-близнецового” сращения государственных структур с мафиозными и делающей жизнь “свободного мира” похожей на некий муравейник — полностью, насквозь пронизанный преступными, корыстными ходами.

Так что никогда нельзя обольщаться на счет тех, кто стоит у власти. Даже в самом “лучшем” случае там могут находиться лишь более ловкие “делатели хорошей мины”. И несомненно одно: во всех этих “лабиринтах власти” всегда снует редкая сволочь ~ исключительно свободная от моральных устоев, но “зато” необычайно жестокая, публика. А это всегда может быть чревато самыми страшными . последствиями, ибо среди этой “административно-командной” своры действительно немало таких субъектов, которые были бы и впрямь не прочь полюбоваться гибелью человечества (“малый” прецедент подобного представления был уже некогда создан Нероном, “в драматургических целях” устроившим пожар Рима), да и вообще внутренний мир любого представителя этого мрачного контингента откровенно чудовищен. И поэтому авторитарность необходимо рассматривать как бич номер один для человечества!