«Восток»

В помещении нового, светлого и чистого, как операционная, цеха главной сборки вдоль стен на ажурных подставках лежали корпуса полуоболочек приборных отсеков. Здесь же на низеньких подставках — несколько спускаемых аппаратов.

И тут и там в белых халатах рабочие-монтажники, слесари-сборщики, электрики. Ведется монтаж оборудования.

В стороне, на более высокой подставке с кольцевым помостом, стоит собранный корабль.

Недалеко от входа в цех группа конструкторов и рабочих обступила большой темно-зеленый ящик, только что бережно опущенный краном на расстеленный брезент.

Щелкнули замки, всем не терпится скорее заглянуть внутрь.

— Да не спешите же, товарищи! — ворчит Федор Анатольевич. — Ну что вы, право, словно слона вам здесь будут показывать!

С Федором Анатольевичем, ведущим конструктором смежного завода, мы знакомы уже не первый год. Бывали вместе и на космодроме. Он занимался кабинами для животных, катапультируемыми капсулами, а теперь…

В ящике, выложенном изнутри мягким поролоном, в серебристо-матовом свете ламп переливалось что-то для нас новое.

Это было кресло. Кресло космонавта.

У Федора Анатольевича блестели глаза: он знал, что привез! Остальные стояли молча, смотрели. Кресло вынули из ящика и поставили рядом на подставку.

— Вот вам кресло для человека-космонавта, — как-то буднично произнес Федор Анатольевич.

Кресло… Даже его форма, не говоря уже о сложном электромеханическом оборудовании, ничем не напоминала то обычное, что мы понимаем под словом «кресло». Это было и рабочее место будущего космонавта, и место его отдыха и сна.

Кресло это создал коллектив опытных и талантливых людей, вложивших в свое детище большое умение и фантазию.

Сегодня намечалась примерка кресла в спускаемом аппарате: Федор Анатольевич привез его вовремя. Подошел Владимир Семенович — начальник цеха сборки.

— Так что? Примерять начнем?

Только я собрался ему ответить, как по цеху из репродукторов громкой связи разнеслось: «Ведущего конструктора срочно к телефону в кабинет начальника цеха! Повторяю…»

Повторения я дожидаться не стал. Если объявляется «по громкой», то это нечто важное.

Звонил Сергей Павлович, это я понял по тому, с каким благоговением секретарь начальника цеха держала в руке телефонную трубку, да и в коридоре, около двери кабинета, притихла группа девушек-монтажниц, очевидно, перед этим весьма оживленно обсуждавших какие-то свои девичьи проблемы.

Беру трубку.

— Здравствуйте! Как у вас дела с кораблем? Привезли кресло?

Я ответил, что все в порядке, корабль готов, кресло в цехе и что мы думаем сейчас его ставить на место в кабине.

— Нет, пока этого делать не надо. Я через несколько минут приеду. И учтите, не один приеду, а с «хозяевами». Да, да, с «хозяевами», — со значением повторил он. — Вы поняли меня? И приготовьтесь к тому, чтобы товарищам «хозяевам» все рассказать и объяснить. И чтобы не было лишнего шума!

В трубке щелкнуло, раздались гудки. А я стоял и никак не мог сообразить, куда ее положить.

Подошедший Владимир Семенович по моему виду, наверное, понял, что должно произойти что-то необычное.

— Владимир Семенович! Люди, понял? Сейчас они с Сергеем Павловичем придут!

Нам было известно, что отобрана первая группа космонавтов из числа молодых летчиков-истребителей и что начата их подготовка. Рассказывали, что отбор людей для подготовки к первым полетам в космос очень подробно рассматривался на большом совещании с участием крупнейших ученых, медиков, биологов, психологов. Было высказано много различных мнений. Одни считали, что космонавтами могут быть подводники, люди особенно выносливые и сильные; другие отдавали предпочтение парашютистам и альпинистам. Некоторые полагали, что первыми космонавтами могут быть любые здоровые и физически крепкие люди, независимо от специальности. Подобные проблемы еще нигде и никем не решались, и нужно было тщательно во всем разобраться, взвесив все «за» и «против». Большинство сошлось на том, что предпочтение следует отдать летчикам. Поскольку же на первых кораблях пилот будет один, то лучше всего подошли бы летчики-истребители, как известно, имеющие опыт одиночных полетов и самостоятельного принятия решений.

Итак, остановились на летчиках-истребителях. Однако все понимали, что, как бы летчик ни был опытен, его навыки и умение не «космические»: летный опыт только фундамент, а специальность космонавта на фундаменте этом еще нужно будет строить. Из числа летчиков-истребителей, изъявивших желание обучаться космическим полетам, тщательно отобранных и проверенных строжайшей медицинской комиссией, был сформирован специальный отряд.

…Возле дверей возникло замешательство, и почти в тот же момент группа людей вошла в цех. Впереди в белом халате, накинутом на плечи, шел Сергей Павлович, но на сей раз все смотрели не на него, а на молодых людей, идущих по цеху и с интересом, хотя и несколько робко, осматривающихся по сторонам.

Мы с Владимиром Семеновичем пошли навстречу. Сергей Павлович представил нас гостям.

Нет нужды описывать внешность пришедших тогда в цех будущих космонавтов. Это были еще мало кому известные в то время Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский. Сопровождал их Евгений Анатольевич, непосредственно руководивший в те годы подготовкой космонавтов.

На какое-то мгновение я замешкался в проходе, очевидно под впечатлением только что увиденного. Так вот они какие, те, которые должны быть первыми!

Меня кто-то тронул за плечо. Рядом стоял начальник цеха.

— Ты что задумался? Смотри, к объекту уже пошли.

— Да так, ничего, Владимир Семенович. Дай, пожалуйста, команду включить в пролете полный свет, будь добр! — И я пошел к кораблю.

Сергей Павлович рассказывал летчикам, что этот корабль не предназначался для полетов человека, но изготовлен по чертежам пилотируемого корабля. Разница лишь в том, что кресло пилота сперва займет манекен, а вместо ненужного манекену блока с пищей будет установлена клетка с собачкой.

Все остальное, начиная от программы полета и кончая последним винтиком, соответствовало основному, «человечьему» варианту.

Летчики не только слушали и задавали вопросы, но кое-что и советовали. Чувствовалось, что они пришли не просто как гости или экскурсанты, а как хозяева, как соучастники большого дела и разговаривали «на равных».

Большой интерес у них вызвала теплозащита, особенно после того, как Сергей Павлович рассказал о замечательной ее способности сдерживать жар в несколько тысяч градусов и в вихре метеорного пламени донести до земли человеческую жизнь.

Мы с Евгением Анатольевичем стояли чуть в сторонке и разговаривали. Он сказал мне, что перед приходом в цех будущие космонавты долго беседовали с Сергеем Павловичем у него в кабинете и что разговор был интересным: о ближайших задачах и завтрашнем дне космонавтики, о многотонных космических кораблях будущего, которые будут собираться на орбите, в космическом пространстве, об орбитальных станциях, оборудованных для длительной жизни и работы в космосе, о планетопланах для полетов к дальним мирам…

— Ты знаешь, — заметил Евгений Анатольевич, — по-моему, в Сергее Павловиче удивительно сочетаются реальность и фантастика. Он так и сказал ребятам: «Давайте помечтаем, я люблю мечтать. Без этого, знаете ли, я не представляю своей работы!»

Когда летчики подошли к приборному отсеку, где стояли мы, между ними и рабочими сразу зашел деловой разговор. На лицах наших гостей нетрудно было прочесть неподдельное любопытство, даже восхищение: то ли тем, что они впервые увидели необычную космическую технику, то ли тем, что эта техника создавалась обычными рабочими руками.

Посмотрев приборный отсек, вернулись опять к спускаемому аппарату. Особый интерес вызвала, естественно, кабина. Они впервые видели и «щупали» ту конструкцию, которая в космическом полете сохранит им жизнь и создаст условия для работы. Установленные в кабине приборы снабдят космонавта кислородом для дыхания, питанием, нормальной температурой и водой для питья. Сама кабина совершенно герметичная, и человек будет дышать здесь чистым воздухом.

На всех участках полета будет поддерживаться температура от 10 до 20 градусов, причем сам космонавт эту температуру может регулировать «на свой вкус». Космонавты внимательно слушали рассказ о сложной системе терморегулирования.

— Вот смотрите, внизу, на конусе приборного отсека, под крылышками жалюзи, уложена спиральная труба. По ней насос прокачивает специальную жидкость. Эта жидкость проходит в шланге по кабель-мачте, соединяющей приборный отсек со спускаемым аппаратом, и подводится к радиатору. Вот он стоит в углу. По конструкции он напоминает автомобильный радиатор и так же, как в автомобиле, за ним стоит вентилятор. Жидкость остужает радиатор, а вентилятор прогоняет через него нагретый кабинный воздух. Вот так, в двух словах, система терморегулирования обеспечивает температуру в вашем космическом «доме».

— А почему эта трубка, выходя из кабины, идет к нижней полуоболочке приборного отсека?

— Проходя по этой полуоболочке, жидкость отдает ей тепло, которое излучается потом в окружающее пространство.

Предупреждая появление новых вопросов, Сергей Павлович сказал летчикам, что в одной беседе рассказать о всех системах корабля невозможно и что все это они будут изучать в ближайшие дни.

— А сейчас, я думаю, никто из вас не откажется посидеть в корабле. Вот только что нам привезли кресло. Давайте отойдем на минутку, а товарищи поставят кресло в кабину…

Через десять минут кресло было водружено на место, а к кораблю пододвинули специальную ажурную площадку, поднявшись на которую можно было залезть через люк в кресло.

Старший лейтенант Гагарин поднялся первым и, сняв ботинки, в носках, ловко подтянувшись на руках за кромку люка, опустился в кресло. Проделал он все это молча, сосредоточенно, серьезно. Думал ли он в тот день, что ему придется вот почти так же — только уже в скафандре и снимая не ботинки, а специальные чехлы с ботинок, — садиться в легендарный «Восток»? Кто знал об этом? Наверное, каждый из приехавших к нам летчиков думал о своем грядущем полете в тот день. Все они, аккуратно сняв ботинки и поднимаясь на руках, садились в кресло и через несколько минут, притихшие и серьезные, спускались с площадки.

Первой встрече создателей корабля с космонавтами подошел конец. Евгений Анатольевич уже несколько раз с беспокойством поглядывал на часы и напоминал нашим гостям, что их давно ждет автобус и предписанные твердым регламентом занятия.

Космической технике впервые надлежало принять на борт человека. Ответственность была огромной. Принципиально возможность полета человека на «Востоке» была обоснована, но теперь решение этой задачи зависело от надежности всех систем ракеты-носителя и космического корабля.

Примерно такие мысли были высказаны Сергеем Павловичем на одной из оперативок в его кабинете.

Все начальники отделов и ведущие конструкторы получили указание в недельный срок подготовить свои предложения, которые могли бы еще больше повысить надежность бортового оборудования как носителя, так и корабля.

О том, что необходимо принять исключительные меры, предупреждала неудача при запуске третьего космического корабля 1 декабря 1960 года. Собранный по такой же схеме, так же тщательно испытанный и проверенный, как и его предшественник, доставивший на Землю в целости и сохранности 20 августа из космического пространства Стрелку и Белку, этот третий корабль с Пчелкой и Мушкой на борту был нормально выведен на орбиту и в течение суток продолжал успешный полет. 2 декабря программа исследования была закончена, все данные получены. В расчетное время были поданы и прошли все необходимые команды, но спуск по расчетной траектории не произошел: корабль и его пассажиры прекратили свое существование при входе в плотные слои атмосферы.

Это была, конечно, очень большая неудача. Можно понять, как нелегко пришлось прежде всего Сергею Павловичу. Однако в тяжелых обстоятельствах особенно ярко проявлялся его железный характер. За многие годы мне ни разу не приходилось видеть Сергея Павловича в растерянном или удрученном состоянии. Только неистребимое упорство и стальная воля, помноженные на знания и логику, казалось, руководили им. Но давалось это, вероятно, нелегко, ох как нелегко! И наверное, оставаясь один на один с собой в маленьком домике на космодроме или в рабочем кабинете конструкторского бюро, он бывал и другим. Только люди этого не видали. Другим он для нас быть не мог!..

По предложению Сергея Павловича все разработанные меры были объединены в общий документ — «Положение». Суть его состояла прежде всего в том, что каждый предназначенный для пилотируемого корабля и его носителя прибор, каждая система должна проходить, помимо обычной проверки и испытаний, еще дополнительный цикл. Ставилось требование более жесткого отбора всех элементов, входящих в ту или иную систему. Каждая операция при изготовлении приборов должна была обязательно подвергаться самому тщательному контролю.

Отработка, проверка, испытания и еще раз испытания — таким основным законом руководствовались при изготовлении «Востоков». Мы, естественно, стремились максимально использовать большой опыт летчиков-испытателей при создании новых самолетов. Но их закон — «Испытано в небе!» — в нашем случае не очень подходил.

Условия не позволяли перенести испытания в космос. Обнаружив какую-либо неисправность при выходе на орбиту, не посадишь же на космодром только что взлетевшую со стартовой площадки ракету с кораблем; не развернешься и не скользнешь «на крыло», не катапультируешься в момент, когда обнаружена неустранимая неисправность!

Космические корабли создавались не для испытаний и доводки их в космическом полете, а для гарантированного успешного полета первого в мире человека в космическом пространстве. Так требовало дело. Такую задачу ставили перед конструкторами Центральный Комитет и правительство. Техника должна была принять в «свои руки» человека, а не человек — технику.

Собрался совет «главных», Сергей Павлович прочитал проект «Положения», после обсуждения оно было принято и подписано всеми участниками совещания. С этого дня порядок, определенный «Положением», стал железным законом при создании и испытании всех космических приборов и систем.

После окончания монтажа, установки всех механизмов и приборов и их «автономных» испытаний все готовятся к завершающему этапу — комплексным испытаниям.

Комплексные испытания — это своего рода экзамен на зрелость. Сначала корабль «обрастает» разнокалиберными и разноцветными электрическими кабелями, соединяющими приборы корабля с контрольно-измерительной аппаратурой и пультами управления. Испытатели проверяют работоспособность каждого отдельного прибора или механизма. Результаты тщательно регистрируются специальными телеизмерительными системами — записываются на фотопленку или на бумажную ленту. Подолгу, не разгибая спин, инженеры внимательно изучают «биение пульса» созданных ими приборов и механизмов.

После того как каждый прибор подтвердит свою работоспособность и это будет запротоколировано, начинаются комплексные испытания. Во время их проведения только двигатель не включается и корабль покоится на прочной подставке, а не мчится в космосе. Во всем остальном программа полета выполняется полностью, работа всех приборов и механизмов ведется строго «по летному» графику.

Маги и волшебники — испытатели-комплексники, — как дирижеры оркестра, глядя в партитуру — альбомы инструкций, то жестом, то по телефону дают указания тем или иным «службам» вступить в общий ансамбль. И звучит космическая симфония — идут комплексные испытания.

Бесстрастный голос хронометриста отсчитывает секунды.

Виктор Петрович Кузнецов стоит около пульта, только теперь он управляет не «Лучом», а СТР — системой терморегулирования. Со стороны ничего особенного не видно и не слышно, но мы знаем, что сейчас, повинуясь щелчку повернутого выключателя-тумблера, бесшумно завертятся крыльчатки вентиляторов. Потом нажимом кнопки имитируется сигнал температурного датчика «жарко». Тотчас же, тихо зажужжав, придут в движение легкие створки-жалюзи на нижнем конусе приборного отсека, приоткрыв белую матовую поверхность радиатора. Еще нажим кнопки — и жалюзи послушно укладываются на место. Еще раз. Еще раз… Щелчок тумблера и короткий доклад:

— Система терморегулирования проверена. Замечаний нет.

Юрий Степанович, ведущий испытания, переворачивает страницу большого альбома-инструкции по комплексным испытаниям.

— Приготовиться к испытаниям системы ориентации! Расчету занять места у объекта!

Испытатели в белых халатах встали рядом с приборным отсеком.

— Включить систему ориентации!

Вдруг взвывает, но сейчас же переходит на монотонный высокий звук преобразователь электрической энергии. Вспыхивают и гаснут светящиеся табло и транспаранты на пультах. Новая команда, и в цех врывается новый звук: резкий, свистящий короткими всплесками — «Пст! Пст! Пст!». Это включилась система ориентации, вернее — ее пневматика.

На соплах микродвигателей укреплены легкие шелковые красные ленточки. В момент срабатывания сопла ленточка вздрагивает, и, на мгновение вытягиваясь в струнку, трепещет, словно живая, в струе тугого воздуха, и тут же сникает, повисает, словно обессилев. С помощью этих маленьких сопел — реактивных микродвигателей — многотонный корабль будет медленно разворачиваться, пока не займет в пространстве необходимое положение. Но сопла лишь исполнительные органы системы ориентации. Они выполняют указания оптических и инерционных датчиков — «органов чувств» и электронных вычислительных устройств — «мозга».

Оптический зрачок заменит Солнце, и сейчас же сигнал, преобразованный в электронном блоке, выдаст команду на ту или иную группу сопел. Выходящий из них под давлением газ, создавая реактивную силу, заставит весь корабль установиться в таком положении, когда все сопла перестанут работать, но это будет лишь тогда, когда перестанет посылать свои команды оптический датчик. Он же устроен таким образом, что «молчит», если точно направлен на Солнце…

Еще раз взвыли преобразователи. Они «переделывают» постоянный ток аккумуляторных батарей, от которых питается вся аппаратура корабля, в переменный, питающий гироскопические приборы системы управления. Назначение этой специальной системы — удерживать корабль в том положении, в которое его поставила система ориентации в течение тех нескольких десятков секунд, пока будет работать тормозная двигательная установка. Включится она для торможения точно в рассчитанное и заложенное в бортовое программное устройство время, а выключит ее опять система управления, определив, что корабль заторможен точно на рассчитанное количество метров в секунду. Сейчас ТДУ не включится; она стоит здесь, рядом с кораблем на ажурной металлической подставке, и толстый жгут электрических кабелей соединяет ее с кораблем. Только частью своей электрической схемы она участвует в испытаниях.

Заключительным этапом комплексных испытаний была проверка пилотажных систем и систем радиосвязи. При этом один из наших инженеров забирался в кабину, садился в кресло и работал «за космонавта».

Все системы управления кораблем в принципе должны действовать автоматически и освободить тем самым космонавта от довольно больших трудов. Однако в любой момент он может выключить автоматы и взять управление в свои руки. Вмешательство космонавта может потребоваться не столько в случае выхода приборов из строя (вероятность отказа систем весьма мала, так как все основные приборы задублированы или даже затроированы), сколько в ситуации, которая хотя и предусмотрена заранее, но в которой автоматы не смогут обеспечить наилучшего решения. В этом случае только находчивость, умение, знание конструкции и возможностей систем корабля помогут космонавту выполнить задачи полета.

Сергей Павлович прекрасно понимал, что совершенно необходимо использовать многолетний опыт авиации, особенно летчиков-испытателей, умеющих предусматривать на Земле то, что может возникнуть в небе. Поэтому сейчас он широко привлек к подготовке космонавтов опытных и заслуженных летчиков-испытателей.

Естественно, в полете космонавт не будет предоставлен самому себе: наземные станции неустанно будут следить за полетом, и опытнейшие люди всегда помогут ему и необходимым советом, и проведением, в случае необходимости, сложных расчетов.

В кабине, прямо против люка, несколько выше иллюминатора, расположена приборная доска с несколькими приборами. По ним космонавт всегда может узнать давление воздуха, температуру, содержание кислорода и углекислого газа в кабине.

В левой части доски — прибор «Глобус». Он действительно представляет собой небольшой глобус-землю, приводимую в движение специальной электромеханической системой. Инженеры одного из старейших институтов во главе с Сергеем Григорьевичем — большим энтузиастом создания интереснейших пилотажных приборов — вложили немало смекалки и хитроумия в это приспособление. Как только корабль выходит на орбиту, глобус начинает вращаться, а расположенное перед ним перекрестие на прозрачной плексигласовой пластинке в любой момент показывает пилоту ту точку земного шара, над которой он сейчас пролетает. При посадке, если космонавту по необходимости придется взять управление кораблем в свои руки, «Глобус» сможет показать ему и точку возможного приземления, если в этот момент будет включена тормозная двигательная установка.

Инженер-испытатель, проверив «Глобус», нажимает красную кнопку на торцовой стороне пульта — это кнопка ручного запуска ТДУ. В полете после нажатия этой кнопки система управления определит правильность положения корабля в пространстве, включит и выключит двигатель в нужное время.

Дальше все происходит только автоматически. Срабатывают пиропатронные замки. Корабль разделяется на две части. Спускаемый аппарат чуть отстает, а приборный отсек некоторое время будет двигаться впереди. Потом оба все круче и круче понесутся к Земле, заполыхает пламя за стеклами иллюминаторов, и они покроются копотью, а от их стального обрамления полетят капли расплавленного металла; разрушится, сгорит приборный отсек со всеми его приборами и тормозной установкой…

Но произойдет это в реальном полете. А сейчас комплексные испытания.

Против пульта пилота, на небольшом прямоугольном выступе, обклеенном мягким поролоном (чуть ниже продолговатой шкалы вещательного радиоприемника), ручка управления ориентацией корабля. В ее вырезах удобно помещаются пальцы правой руки. Она легко, почти без усилия, двигается чуть вверх, чуть вниз, чуть вправо, чуть влево и вращается совсем немного по часовой и против часовой стрелки. (Острословы шутили: чтобы не спутать, как вращать «по» и как «против» часовой стрелки, конструкторы рядом с ручкой расположили настоящие авиационные часы-хронометр!)

Повернув на пульте один из тумблеров, испытатель докладывает ведущему испытания:

— Ручное включено. Начинаю отрабатывать тангаж. (Тангаж, крен и курс — три плоскости, в которых корабль может менять свое положение. Тангаж — это носом вверх или вниз, курс — это носом вправо или влево, а крен… крен есть крен, на левый или на правый борт.)

Снова слышится свистящее «Пст! Пст! Пст!». Опять вырывается газ из сопел микродвигателей. Сопла не отличить от тех, что работали при проверке системы ориентации, но это дублеры, работающие при ручном управлении.

Еще несколько команд, несколько докладов, и проверка системы ручного управления закончена. Остается последний этап — Юрий Степанович объявляет о начале проверки радиосвязи, и на уставших лицах испытателей появляется улыбка — вспомнили обсуждение вопроса, поставленного связистами, — как лучше проверить электрический и акустический тракт радиосвязи? Радисты требовали в качестве контрольного сигнала человеческий голос. Естественно, этот голос должен был быть предварительно записан на бортовой магнитофон и затем передаваться по радио с борта на Землю. Но что записать? Проще всего — цифровой счет, как обычно делают связисты, проверяя свои линии. Но представьте, что какие-то радиостанции на Земле, приняв случайно с борта советского спутника голос человека и не поверив официальным сообщениям, раззвонят по всему миру о том, что «русские секретно вывели на орбиту человека»! Кстати, именно весной 1961 года западная пресса настойчиво писала о том, что «Советы готовят в космосе что-то новое и грандиозное». Нет, счет не подходил. Ну тогда песню! Поразмыслив, пришли к выводу, что песню тоже нельзя. Скажут, русский космонавт запел на орбите. Техники же требовали только голос, и никаких других сигналов. И не помню, кто уж и предложил: «Давайте запишем хор имени Пятницкого! И голос будет, и вряд ли даже самые борзые западные журналисты и комментаторы решатся заявить о выводе в космос целой русской капеллы!» Так и было сделано.

И вот картина. В углу испытательной станции у стола стоит одетый «для приличия» в белый халат человек. Все при нем: руки, ноги, голова, на голове шлемофоны; на самом же деле это манекен, тот самый, которому лететь на корабле. Раздается команда, и манекен… начинает петь хором.

Очень странно было сначала глядеть на застывшую фигуру с ничего не выражающими стеклянными глазами, которая отлично поет хором! И на станции, нарушая все инструкции и порядки, раздался мощный хохот, который вдруг оказался очень кстати: люди устали, испытания шли уже много-много часов почти без отдыха при очень большом напряжении сил, и нужна была хорошая разрядка…

В те дни мы, кроме как о кораблях, ни о чем не мечтали и ни о чем не говорили. В конце дня, освободившись от работы, конструкторы обязательно заходили в цех еще и еще раз посмотреть на свое детище: вдруг появились какие-нибудь вопросы, что-нибудь неясно в чертежах? А то заходили и просто так — постоять в сторонке минут десять-пятнадцать и посмотреть на то, что из чертежей получается. И кто сосчитает, сколько выстрадано, сколько мозговой и нервной энергии затрачено тысячами людей в НИИ и конструкторских бюро, в Академии наук и у медиков, теоретиками и производственниками! По 12–15 часов не уходили из цеха инженеры, конструкторы, испытатели, рабочие-электромонтажники и слесари-сборщики, а отдохнув часа три-четыре, возвращались опять.

Испытания закончены. Теперь затихший корабль будет отдыхать, а испытатели вместе с разработчиками начнут придирчиво исследовать осциллографические и телеметрические записи. Словно врачи, изучающие кардиограмму, склоняются они над пленками и лентами, чтобы установить безошибочный диагноз.

Наконец долгожданный вывод сделан: замечаний по комплексным испытаниям нет!

Это уже почти путевка в жизнь. Теперь корабль может покинуть стены родного завода и, поднявшись в воздух, пока, правда, в качестве груза в фюзеляже самолета, опуститься за тридевять земель в далеких казахских степях, на площадке космодрома.

К концу разбора комплексных испытаний в КИС пришли Сергей Павлович и Борис Ефимович. Аркадий Ильич доложил, что замечаний у испытателей нет.

— Ну что ж, если все в порядке, завтра с утра соберем всех главных конструкторов, сообщим им итоги. И если возражений не будет, попросим у руководства согласия на отправку корабля на космодром. Аркадий Ильич, надеюсь, у вас списки испытателей уже есть?

— Да, Сергей Павлович, списки готовы.

— Борис Ефимович, я прошу вас лично посмотреть списки. Надо взять тех, кто сможет обеспечить подготовку на самом высоком уровне. Я думаю, состав испытателей на космодроме не должен меняться: тот состав, который будет готовить первый корабль, будет готовить и второй и третий.

Известно, какое значение имеет сыгранность любой спортивной команды в минуты напряженных сражений, слаженность действий орудийных расчетов в бою, слетанность самолетных экипажей. Это взаимопонимание с полуслова, вера друг в друга стоят очень много. Наша «первая сборная» должна была отлично «сыграться». Насколько прав был Сергей Павлович, предложив такой порядок работы, мы много раз убеждались впоследствии.

Через день вся наша группа вылетает на космодром и приступает к завершающим испытаниям. Вся работа была расписана по дням, часам, минутам. Назначены ответственные за каждый этап испытаний, которые начались на следующее утро. Настроение у всех приподнятое, разговоры только о том, что с космодрома по домам не уедем, не запустив корабль с космонавтом. Все шло без срывов. Закончена проверка кресла, всех его механизмов и приборов. Инженеры из группы Федора Анатольевича подготовили манекен и одели его теперь уже не в белый халат, а в настоящий летный скафандр, так как в этом полете проверялось все — хоть и без человека, но так, как с человеком.

Когда ярко-оранжевую фигуру уложили в кресло, застегнули замки привязной системы и подсоединили электрические разъемы от микрофонов, телефонов и телеметрических датчиков, подошел Сергей Павлович, а с ним несколько человек, среди которых одного я видел впервые.

— Заканчиваем подготовку кресла с манекеном к установке в корабль! — доложил Федор Анатольевич.

Подошедшие стали рассматривать лежащего в кресле «человека».

— Сергей Павлович, а знаете, увидев такую фигуру где-нибудь в поле или в лесу, я принял бы ее за покойника! — усмехнувшись, заметил незнакомый.

— Да, Марк Лазаревич, пожалуй, вы правы, мне как-то это до сих пор в голову не приходило. Перестарались чуть-чуть наши товарищи; не надо бы придавать манекену такого человеческого подобия. А вдруг после приземления подойдет к манекену кто-нибудь из местных жителей — пожалуй, и недоразумение может произойти. Федор Анатольевич, что же делать?

— Сергей Павлович, подготовка уже закончена, герметичность проверена, и все электрические испытания прошли…

Как всегда в таких острых ситуациях, быстро родилось вполне приемлемое предложение. Решили на спине скафандра краской крупными буквами написать «МАКЕТ», а лицо под шлемом закрыть куском белого поролона и на нем сделать такую же надпись.

Все это было сделано в течение получаса, и кресло передано для установки в корабль.

Проходя по залу монтажного корпуса около уже подготовленного носителя, я опять встретил Сергея Павловича с тем товарищем, которого он назвал Марком Лазаревичем. Сергей Павлович подозвал меня.

— Вы не знакомы? Заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, кандидат наук Марк Лазаревич Галлай! Он уже полгода занимается с космонавтами, но его, наверное, будет интересовать корабль?

— Ну конечно же, Сергей Павлович, мне очень хотелось бы все потрогать своими руками.

— Так вот, в вашем распоряжении ведущий конструктор. — И, повернувшись ко мне, Королев распорядился: — Покажите Марку Лазаревичу все, что его будет интересовать!

Манекен в скафандре был не единственным «космонавтом» на корабле. Чтобы ему не было «скучно», в компании с ним должна была лететь и собака по кличке Чернушка. Только в отличие от предыдущих космических путешественниц она не располагала отдельной герметичной кабиной с питанием, регенерационной установкой, индивидуальной вентиляцией. Ее поместили в простую клетку, которую установили вместо «космического гастронома» (так мы называли маленький шкафчик с продуктами питания для космонавта). Манекен не питался, поэтому пространство под «гастроном» и было отдано «напрокат» Чернушке.

Подобное ущемление собачьего достоинства было допустимо, поскольку полет корабля по программе должен был продолжаться не сутки, как летали Белка и Стрелка, а всего около 100 минут — один виток.

Медики тщательно подготовили свою пассажирку. Ее задача, несмотря на непродолжительность полета, была не из легких. Собачонке предстояло не только перенести в простой клетке взлет, невесомость и перегрузки при входе в атмосферу, но впервые приземлиться вместе с кабиной, а не катапультироваться, как ее предшественницам. Клетка с Чернушкой должна быть установлена в кабину корабля на старте.

Наконец на заседании Государственной комиссии подробно обсуждены и выслушаны доклады руководителей, утвержден порядок работ на стартовой позиции. Старт назначен на 9 марта.

И опять к ракете, лежащей на специальной платформе, медленно подходит мотовоз, раскрываются створы ворот, и люди молча провожают творение рук своих на стартовую позицию.

Проходят генеральные испытания ракеты: замечаний нет.

Наступает наш черед. Посоветовавшись с Константином Дмитриевичем и Аркадием Ильичом, решаем перед установкой клетки с Чернушкой как следует отработать операцию укрепления крышки люка. Расчет «верхнего мостика» вместе со слесарем-сборщиком Володей Морозом получил задание — произвести установку крышки десять раз. Это очень нужно: сэкономленное на этой операции время может быть использовано потом космонавтом для проверки систем кабины.

С секундомером в руках наблюдаю, как раз за разом устанавливается и снимается люк. Хорошо, четко работают ребята. Еще раз! Еще раз! Все меньше и меньше минут тратится на операцию. Смотрю вниз.

Приехал Сергей Павлович. Вот он выходит из машины, подходит к ракете и о чем-то разговаривает с Константином Дмитриевичем; наверно, тот докладывает о подготовке к старту. Вызвав лифт и спустившись вниз, я докладываю об окончании тренировочных работ. Сергей Павлович смотрит на часы.

— Что-то медики задерживаются. Почему же они до сих пор не привезли Чернушку? Поди-ка быстренько позвони, в чем там дело?

Спускаюсь к телефону: дежурный отвечает, что машина «с медициной» вышла три минуты назад. Не успеваю еще подняться к ракете, как из-за поворота бетонки показывается «газик», и через минуту на руках лаборанта Чернушка едет на лифте вверх, чтобы занять свою «однокомнатную квартиру без удобств». Через десять минут медики спускаются. Теперь Федору Анатольевичу предоставляется возможность последний раз осмотреть кресло, скафандр, подключить последние штепсельные разъемы к пиротехническим устройствам катапульты. Сергей Павлович, приказав докладывать ему после завершения каждой операции, вместе с членами Государственной комиссии идет в «банкобус» — небольшое здание, расположенное неподалеку от стартовой площадки, где проходят последние предстартовые заседания комиссии.

Федор Анатольевич со своими товарищами поднимается к кораблю, где собирается прокопаться минут двадцать, но вдруг минуты через две лифт стремительно несется вниз, из него выскакивает красный от ярости Федор. Налетев на меня, он выдает такую витиеватую и трудновоспроизводимую тираду, что у меня перехватывает дыхание. Понять можно было только одно: кто-то жулики, кто-то бандиты, и те и другие мои любимцы, и что он этого так не оставит, а пойдет сейчас же и доложит все Сергею Павловичу и председателю.

Я уж стал и впрямь думать, что случилось что-то ужасное. Ну по крайней мере украли кресло вместе со скафандром и манекеном, не иначе!

Дыхания, видно, у Федора больше не хватило, и он умолк. В паузе мне удалось вставить несколько уточняющих вопросов.

— Нет, ты понимаешь, — кипятился он, — что творит эта… медицина! Ты думаешь, они Чернушку сажали?

— Ну а что же?

— Они открыли шлем скафандра и напихали туда каких-то пакетиков! Нет, ты представляешь, что это такое?

Несмотря на известный комизм ситуации, грубое нарушение установленного порядка налицо.

Мы спускаемся в «банкобус» и, увидев там мирно беседующих Сергея Павловича и руководителя медгруппы Владимира Ивановича, решаем, что обстановка самая подходящая. Выслушав заикающегося от волнения Федора Анатольевича, Сергей Павлович спокойно просит нас немного погулять. Медикам это не предвещало ничего хорошего. Едва мы вышли на крылечко, как в комнате стало шумно, хотя слышны были только два голоса — разговор, как видно, был серьезный; через пять минут был вызван и я и получил свою порцию за то, что у меня на глазах творятся подобные безобразия.

Как потом я узнал, пакеты предназначались для «биологического эксперимента» — в них были семена лука. Хотя они оставлены на «незаконном» месте с согласия главного конструктора скафандра Семена Михайловича, тем не менее к вечеру медиков стало на одного меньше…

9 марта старт. Корабль вышел на орбиту. Все прошло нормально. Параметры орбиты близки к расчетным.

За последнее время мы все как-то привыкли к такой фразе: «Параметры орбиты близки к расчетным». А что за этим кроется?

Несколько соображений по поводу параметров орбиты были приведены в одной из предыдущих глав, где речь шла о программировании полета, но там говорилось в основном о тех параметрах, которые учитывались при разработке программы, то есть о первой космической скорости, периоде обращения, наклонении.

Но только ли величина скорости определяет путь корабля в космическом полете? Чтобы представить себе, с какой точностью должна работать система управления ракеты-носителя, можно привести хотя бы такой пример.

В случае вывода космического корабля на орбиту с высотой 200 километров при отклонении направления полета от горизонтального на один градус корабль поднимется в апогее примерно на 115 километров выше той точки, на которую его вывела ракета-носитель, а в перигее на столько же опустится. Расчет показывает, что перигей в этом случае будет равен 85 километрам. Но это только расчетный случай! Не дай бог получить его на практике! На орбите с перигеем 85 километров корабль не сделает и одного витка, а зарывшись в атмосферу, прекратит свое существование. Вот цена только одного градуса ошибки!

Выход корабля на расчетную орбиту — это большая победа опытнейших управленцев, возглавляемых одним из старейших ракетчиков, близким другом Сергея Павловича.

Через полтора часа — посадка. Все системы сработали прекрасно. Замечаний по полету не было никаких, только, как потом выяснилось, на задней ноге Чернушки были обнаружены… мужские наручные часы на браслете! Недоумевали мы не очень долго: часы есть часы, и у них, конечно, есть хозяин, который, конечно, заинтересован в благополучном исходе своего индивидуального эксперимента! Я очень хорошо знаю этого человека. Он видный ученый, всеми уважаемый человек, но… склонный к юмору. Часы довольно скоро нашли своего хозяина, хотя по понятным причинам он сам до поры до времени не очень торопился признать свой сувенир.

Чернушка перенесла полет и приземление внутри корабля вполне удовлетворительно, и Государственная комиссия приняла решение готовить к пуску следующий корабль — второй из этой серии. Он должен повторить программу первого: манекен в скафандре, собачка в клетке и один виток вокруг планеты.

В марте новый корабль прибыл на космодром. План подготовки, понятно, тот же, но приятным для нас сюрпризом было появление на космодроме группы космонавтов.

На следующий день я спросил прилетевшего с ними Евгения Анатольевича, как понравился им космодром.

— Да что тебе сказать — одно слово: здорово! У ребят других слов, кроме «Вот это да!», не находится!

Особое впечатление произвела ракета-носитель с космическим кораблем: космонавты впервые увидели и корабль и ракету собранными вместе.

— А ты знаешь, что сказал Павел Романович Попович, глядя на ракету? «Наверное, надоело ей возить собачонок на орбиту. Пожалуй, она сама понимает, что подходит очередь человека!» Планы и действия ученых и конструкторов, запускающих корабли с животными, ребятам, конечно, понятны, — говорил Евгений Анатольевич, — но столь же понятно и их желание сесть в кабину и самим полетать там, в загадочном космосе. Любой из них уже готов к полету, все они знают, что полет не за горами и что сейчас они прилетели на космодром, чтобы участвовать как бы в генеральной репетиции. Одного только они не знают: кто из них полетит первым.

На космодроме, помимо нас, инженеров, космонавтов встретили их давнишние знакомые — медики, далеко уже не новички в испытательных делах.

В комнату, где готовилась в рейс очередная «пассажирка», входят космонавты. Впереди Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Быковский. С ними Евгений Анатольевич и генерал-лейтенант авиации Николай Петрович Каманин.

Николая Петровича я узнал сразу: вспомнилось далекое детство, 1934 год, «Челюскин». Весь мир взволнованно следил за нашими героями-летчиками, прорывавшимися к далекой льдине на выручку полярникам, попавшим в беду.

Я, двенадцатилетний парнишка, до самозабвения увлекавшийся авиацией, мечтавший стать не меньше как крупнейшим авиационным конструктором и мастеривший всевозможные модели самолетов, от простых «схематичек» до красавиц «фюзеляжных», — я был поглощен челюскинской эпопеей полностью.

У ребят всегда есть свои любимые герои, имелись они и у нас. Я был Каманин, а мой друг, соседский мальчишка, — Ляпидевский, против нас, через дорогу, жили такие же, как мы, Молоков и Водопьянов. И мы тоже «спасали» челюскинцев, тоже совершали свои ребячьи подвиги и с непередаваемым восторгом встречали на откосе железной дороги мчавшийся в Москву экспресс со спасенными челюскинцами, а потом до хрипоты спорили, кто кого видел в окна вагонов или на площадках тамбуров.

Всем хотелось видеть и Отто Юльевича Шмидта, и своих героев-летчиков…

— Видели нашу путешественницу? — спросил летчиков Владимир Иванович Яздовский. — Прошу познакомиться!

Дымчатая с темными пятнами собачонка доверчиво ластилась ко всем, кто брал ее на руки. Вот она у Юрия.

— Интересно, а как ее зовут?

Не знаю, действительно ли у этой собачки не было клички, или медики, не растерявшись, решили «спровоцировать исторический эпизод», но Гагарину сказали, что клички у нее нет — числится просто под лабораторным номером — и что гостям предоставляется право ее назвать. Космонавты стали перебирать десятки собачьих имен, но никак не могли остановиться на каком-нибудь одном.

В этот момент в комнату вошел заместитель Каманина, военный летчик, Герой Советского Союза. Гагарин взглянул на его грудь и, опуская собачонку на пол, сказал:

— Ну, счастливого пути, Звездочка!

Все присутствующие сразу согласились с этим именем: в сообщении ТАСС пассажирка пятого космического корабля была названа Звездочкой.

21 марта подготовка корабля была закончена. 24 марта 1961 года старт. Корабль вышел на орбиту. Полученные данные говорили о том, что и на этот раз все идет строго по программе; все приборы работают отлично, через полтора часа получено сообщение о спуске, а еще через некоторое время — о посадке в намеченном районе. Звездочка чувствует себя прекрасно.

Теперь — человек! Да, на пороге космоса встал человек, чтобы, вобрав в себя многовековые мечты, опыт, труд и мысли многих сотен ученых, тысяч инженеров, биологов, медиков, летчиков-испытателей, шагнуть туда, в неведомое.

Что же давало право на такой шаг?

Тысячи, десятки тысяч экспериментов в лабораториях ученых и исследователей, десятки запусков ракет с обширным планом медико-биологических исследований, пять полетов космических кораблей-спутников. Был создан и проверен сложнейший комплекс специального связного и командного оборудования.

В состав этого комплекса входила сеть наземных наблюдательных станций, расположенных по всей территории Советского Союза. Станции оснащены радиолокационными, радиотелеметрическими, связными, телевизионными и радиокомандными средствами. С помощью этих средств могло производиться точнейшее измерение параметров орбиты космического корабля, состояние его систем; могли регистрироваться телеметрическая информация о состоянии космонавта и необходимые параметры окружающего пространства.

Этот же комплекс обеспечивал подачу на борт корабля необходимых команд. Телевизионные средства и средства связи позволяли наблюдать изображение космонавта и поддерживать с ним двустороннюю радиосвязь. Для управления работой наземных станций был создан особый командный пункт, куда по специальным автоматизированным линиям связи поступала вся принимаемая с космического корабля информация. Расчет параметров орбиты будет производиться в нескольких вычислительных центрах, оборудованных современными быстродействующими электронными вычислительными машинами.

Наша ракетная техника к 1961 году приобрела уже достаточный опыт в создании автоматических устройств, обеспечивающих безотказную подготовку на старте, запуск и полет по строго расчетной траектории. Научились наши конструкторы решать задачи обеспечения полета многоступенчатых ракет, где каждая ступень — сложнейший автомат, решать задачи обеспечения орбитального полета, спуска и приземления кораблей.

В общем техника готова была принять в свои руки человека.

Движением ракет и спутников управляют автоматы, они же управляют и следят за выполнением программ научных исследований.

Для разработки таких автоматов необходимо было знать характеристики того пространства, где летают космические корабли.

До 1957 года ученые очень мало знали о космосе. Первые искусственные спутники и лунные космические ракеты значительно расширили область неведомого, хотя все же оставалось еще много непонятного и неизвестного.

В один из теплых мартовских вечеров (еще при подготовке полета Звездочки), передав корабль нашим вакуумщикам на проверку герметичности в барокамере, мы получили немного времени для отдыха: по плану проверка должна была длиться часов до четырех утра, и вечер оказался свободным. Решили пойти в кино, но картина не приглянулась, и несколько человек, я в том числе, потихоньку, чтобы не мешать остальным, стали пробираться к выходу. Хорошо! Пробуждающаяся после зимы степь источала какой-то особенно ароматный воздух, хотелось дышать глубоко-глубоко… Пошли по бетонке. Смеркалось. Пройдя метров триста, вышли из городка. Кругом только небо и степь.

Впереди слышался негромкий разговор да иногда трескучий звук камешка, подбитого ногой и катящегося по дороге. Прибавив шагу, мы догнали Сергея Николаевича Вернова и одного из его помощников, Анатолия Гавриловича. Разговор шел профессиональный — о результатах проверки радиометров корабля, и кто-то из нас попросил Сергея Николаевича рассказать о космических лучах и радиационной опасности. Вот что мы услышали.

Не только космическая техника и ее возможности, но и само космическое пространство в большой степени определяет характер и продолжительность космического полета: человек подвергается воздействию космических лучей, приходящих из глубин Галактики и от Солнца, а также электронов и протонов радиационных поясов, окружающих нашу планету. Доза облучения космическими лучами, которую может получить космонавт в окрестности Земли, за пределами атмосферы, сравнительно невелика. Она примерно лишь в сто раз больше того, что получают все земляне на поверхности своей планеты. Это облучение безопасно для человека. Затем излучение радиационных поясов, если орбиты кораблей будут проходить через них. Это скопище частиц, попавших в созданную магнитным полем Земли ловушку, является весьма опасным и находится на высотах около 1000 километров над экватором. Поднявшись на 200–300 километров, космонавт на «Востоке» получит от радиационных поясов дозу, совершенно безопасную для здоровья. В некоторые моменты, однако, следует опасаться космических «бурь»: после сильных вспышек на Солнце интенсивность космических лучей на больших расстояниях от Земли (вне ее магнитного поля) возрастает в тысячи и даже десятки тысяч раз! При этом дозы радиации увеличиваются до смертельных. Поэтому нужно уметь заранее прогнозировать такие вспышки, для чего используются оптические наблюдения. Они проводятся особенно тщательно накануне полета и во время его: ведь такие вспышки, взрывные процессы на Солнце, происходят примерно раз в месяц. Район взрыва бывает виден с Земли — он светится интенсивнее остальной части солнечного диска. Прогнозированием вспышек занимаются люди на Земле, но и сам космонавт должен знать «радиационную ситуацию» во время полета. Для этого на борту корабля устанавливаются дозиметры, которые передают по телеметрии на Землю данные об уровне радиации и предупредят космонавта об опасности. В крайнем случае может быть принято решение об экстренной посадке корабля.

Еще о многих свойствах космических лучей рассказывал в тот вечер Сергей Николаевич, и вновь подумалось, какое мощнейшее научное «оружие» дали спутники и космические ракеты ученым! Ведь именно за «спутниковый» период были совсем близко от Земли обнаружены радиационные пояса; космическое пространство вблизи планеты, которое все почти считали пустым, оказалось заполненным интенсивным излучением; теперь, задним числом, многие явления легко объясняются, но предсказать их никому не удавалось.

Ждали, например, сюрпризов и от невесомости — состояния, совсем непонятного землянам в то время. В наземных условиях его добивались на летающих по определенной траектории реактивных самолетах лишь на несколько десятков секунд. А как оно скажется при более длительном воздействии на человека?

Прогнозы теоретиков были неутешительными. Они предостерегали, что невесомость — это не помощь, а осложнение и, возможно, вред.

Читая о подготовке второго спутника (Лайка), вы, наверное, обратили внимание на описание того, как тяжело переносили невесомость крысы, как они метались по клетке, но затем приспосабливались. Это животные! А человек? Жизнь и здоровье человека — самое дорогое, и никто не мог этим рисковать. Сергей Павлович несколько раз говорил, что руководители партии и правительства при встречах очень подробно интересовались не только ходом подготовки космических кораблей, но и всеми теми проблемами, от которых может зависеть жизнь и здоровье космонавта.

1961 год был, естественно, не 1957-м. Прошедшее время обогатило нашу науку новыми и очень интересными данными. Усилия многих биологов и медиков были сосредоточены на решении ряда совершенно новых в принципе проблем: возможен ли, безопасен ли для человека полет далеко за пределами атмосферы? На многое ответили приборы, часть вопросов решили животные. Но невесомость… Она по-прежнему была еще таинственной. За тридцать-сорок секунд невесомости человек еще не переступал.

Эти кратковременные опыты на самолетах показали лишь, что явление это далеко не из простых. Было установлено, что из довольно большого числа испытуемых выделяются люди, переносящие кратковременную невесомость без заметного ухудшения общего самочувствия и работоспособности; они лишь испытывают расслабленность или облегчение из-за потери собственного веса.

Такими качествами отличались все отобранные в первую группу космонавты. После одного из самолетных упражнений на невесомость Юрий Гагарин рассказывал, что в момент ее появления сиденье как бы отошло от тела, а ноги приподнялись от пола. При этом он ощущал приятную легкость, двигать руками и головой было легко и свободно, ориентировался в пространстве нормально, все время видел Землю, небо, облака.

Но далеко не у всех было так. У целой группы испытателей в таких же точно условиях появлялись иллюзии падения, переворачивания, вращения тела в неопределенном направлении. Порой им казалось, что они подвешены вниз головой.

Эти ощущения в первые несколько секунд сопровождались беспокойством, потерей ориентации, совершенно неправильным восприятием окружающей обстановки. Было отмечено, что при этом появляется смех, игривое настроение, совсем не вызываемые ситуацией. Люди забывают о задаче эксперимента.

Один из врачей, исследуя воздействие невесомости, получил возможность проверить его на себе, и вот что он запомнил.

Сначала почувствовал, что проваливается в бездну, затем перед его глазами «поплыли» товарищи, кто вверх ногами, кто как-то боком. Они двигались, кувыркались, принимали необычные позы, отталкивались от пола, потолка, стенок и быстро проносились перед его глазами. Врач ожидал, что ощущение невесомости он будет переносить плохо, а получилось так, что он чувствовал себя достаточно хорошо. Это вызвало у него чувство восторга. Однако при втором заходе самолета на невесомость наступила полная дезориентация. Но потом он постепенно стал видеть пол, потолок, стенки, затем ему показалось, что кабина самолета быстро удлиняется, словно он смотрит в перевернутый бинокль. Предметы под ним и по сторонам казались рядом, а дотянуться до них рукой он не мог.

Интересны самонаблюдения одного летчика, который впервые пилотировал самолет в условиях невесомости. Он через несколько секунд почувствовал, будто голова у него начинает распухать и увеличиваться. Еще через несколько секунд появилось впечатление, будто тело крутится в неопределенном направлении, затем он полностью стал терять пространственную ориентацию и вынужден был прекратить режим невесомости.

Еще один пилот ощущал очень неприятное чувство беспомощности и неуверенности, которое не покидало его весь невесомый период. Оказалось, что есть и такая группа людей, у которых пространственная дезориентация выражалась очень сильно и сочеталась с признаками морской болезни. Появляются иллюзии падения, чувства ужаса, человек начинал кричать, не воспринимал указаний товарищей, нередко после полета не помнил, что с ним происходило…

Вот что примерно знали ученые к началу 1961 года о таинственной невесомости. Сегодня, после множества исследований, известно, что невесомость не так уж страшна, а «страхи» порождены в основном слухами. Людей, плохо переносящих кратковременную невесомость, оказалось очень мало. Но это сегодня. А тогда?!.

После тщательного отбора кандидатов с хорошим, так сказать, запасом прочности их стали тренировать на переносимость перегрузок в специальной центрифуге, где вес их тела возрастал во много раз; они привыкали к кабине космического корабля — «обживали» ее, тренировались в «одиночном заключении» — сурдокамере; упорно и настойчиво занимались спортом. Кстати, о принципах отбора и подготовки людей для космических полетов написано уже немало книг и научных трудов, много сделано докладов, о многом рассказано нашими космонавтами на пресс-конференциях. Но, повторяю, это все было после; а в начале 60-х годов ничего еще этого не существовало: был поиск, и все было впервые. Однако выбранный тогда путь блестяще себя оправдал, и в этом большая заслуга наших ученых — биологов, медиков, летчиков-испытателей, инструкторов-парашютистов, опытнейших людей, отдавших все свои силы и знания подготовке первого человека, дерзнувшего вырваться в таинственные глубины космоса…

Усилия людей науки и техники не пропали даром. Теперь можно! Путь человеку в космос был открыт!

На космодроме, в правом коридоре первого этажа громадного монтажного корпуса, слышался стук молотков, пахло свежей краской. Взволнованные хозяйственники и рабочие сновали взад и вперед. Пришли машины с мебелью и прочей бытовой утварью. Оборудовались комнаты для космонавтов: комната отдыха; «кресловая», где предстояло готовить к полету кресло пилота; «скафандровая» — для подготовки скафандра; «испытательная», где все это должно еще и еще раз испытываться; «медицинская» — для предполетных врачебных освидетельствований и установки на теле пилота миниатюрных датчиков-сигнализаторов; и, наконец, «гардеробная», где пилот облачится в свой космический костюм — скафандр.

Еще не успела высохнуть краска, как комнаты стали заполняться «обстановкой». Расставлялось оборудование — приборы, самописцы, манометры, баллоны с кислородом, подставки, тележки, колбы, пробирочки, микроскопы…

Прилетел самолет с «Востоком», и за стеной, в монтажном зале, началась его подготовка. Первые сутки испытаний прошли нормально. Утром следующего дня в «скафандровой» появились Юрий Гагарин и Герман Титов. На столах лежали два подготовленных для них технологических скафандра, двойники тех, в которых им предстояло лететь. Чтобы случайно не повредить «настоящие», решено было все тренировочные работы проводить в скафандрах технологических.

Первым одевается Гагарин. Сначала он надевает тонкое белое шелковое белье, затем герметичный костюм со сложной системой вшитых в него трубок для вентиляции, следующая деталь туалета — капроновый ярко-оранжевый маск-чехол, кожаные высокие ботинки и, наконец, специальные перчатки на металлических герметизирующих манжетах.

Федор Анатольевич внимательно наблюдает за процедурой одевания, изредка вмешиваясь в нее. Здесь каждый этап тщательно продуман и предварительно оттренирован: только нужные движения, только нужные вещи под рукой — ведь все надо делать быстро. Таков закон.

Посмотрев, как облачается космонавт в свои доспехи, я вышел в монтажный корпус проверить, все ли готово к тренировочной посадке.

«Восток» во всем своем величии стоял на специальной подставке, освещенный юпитерами (этот этап подготовки, как и все предыдущие, снимался кинооператорами). Чтобы космонавт в скафандре не лез по стремянке на четырехметровую высоту, был специально изготовлен легкий передвижной лифт. Только-только мы успели проверить работу этого сооружения, прокатившись на нем раза три вверх и вниз, как в дверях корпуса показались две неуклюжие ярко-оранжевые фигуры. За ними в белых халатах целая свита медиков и инженеров.

Сергей Павлович шел рядом с Юрием Гагариным, поддерживая его под руку и, очевидно, рассказывая что-то смешное, так как и они, и идущий рядом Герман Титов улыбались, едва удерживая смех.

Я подошел.

— Так вот что, порядок принимаем следующий, — заметил Сергей Павлович. — Первым садится Юрий Алексеевич. Вы и Федор Анатольевич ему помогаете. Больше никого не надо. Ясно? Потом, когда космонавт сядет, можно будет поднять медика, и связиста, и телевизионщика, и вообще всех, кого сочтете нужным. Только не злоупотребляйте. Понятно? После Юрия Алексеевича будет садиться Герман Степанович. У вас все готово?

— Готово, Сергей Павлович.

— Ну добро! Все их замечания запишите. Потом разберем. Действуйте!

Мы подошли к площадке подъемника; Федор Анатольевич уже ждал наверху.

В зале корпуса собралось довольно много зрителей. (Смотреть можно, мешать нельзя!) Прутики-стойки с белой ленточкой из стеклоткани отгораживали площадку, где стоял «Восток».

Десять секунд подъема, и Юрий Алексеевич перед открытым люком. В кабине пока полумрак: свет он включит, когда начнет проверять приборы управления и связи. Сев в кресло, Гагарин с Федором Анатольевичем начинает проверку, и тут, явно нарушая установленный порядок, на площадке появляется кинооператор и нацеливается своей камерой.

Юрий Алексеевич заканчивает сегодняшний экзамен приборам управления.

Затем все то же самое от начала и до конца проделывает Герман Степанович.

Нам было известно, что американцы при подготовке своих космонавтов рассчитывали, что перед стартом человек будет находиться в кабине чуть ли не 4–5 часов. Мы стремились это время сократить до минимума.

Внимательно наблюдая за космонавтами, я понял, что надо самому ощутить и отработать все те движения, которые одному из них придется выполнять при посадке в корабль, перед стартом.

Надо было самому почувствовать, что и как делается в скафандре, насколько затруднены движения, легко ли подняться по ступеням лестницы, ведущей к лифту. Все это можно было понять и представить себе, лишь надев скафандр и походив в нем.

Как только этот план у меня созрел, Федор Анатольевич был взят «за бока». Я поймал его в коридоре около «кресельной» комнаты.

— Федя! Знаешь, о чем я очень хотел тебя попросить? — взмолился я, налегая на слово «очень». — Мне бы хотелось надеть скафандр и представить себя космонавтом!

— Ну, брат, нет, я тебе не верю. Говори, что задумал.

Пришлось рассказать. Мы быстро договорились. Правда, как на грех, Федор Анатольевич не привез с собой скафандров на больший рост, но не это было главным. Запершись в маленькой комнатке в конце коридора (подальше от случайных глаз), Федор Анатольевич с двумя своими помощниками облачил меня в космические доспехи и «по технологии» заставил провести весь цикл проверки систем скафандра.

В ответ на мои умоляющие призывы сократить объем мучений они лишь ухмылялись: знай, мол, нашу технику! Так и чувствовалось по их хитрым взглядам, что теперь товарищи решили отыграться за мои обычные придирки и требования. Меня заставили и приседать, и ходить, и загерметизироваться, надев перчатки и опустив «забрало» шлема. Потом, подхватив под руки и под ноги, водрузили в технологическое кресло и подключили к магистрали высокого давления. Скафандр раздулся, начало давить на барабанные перепонки… В общем это были нелегкие и не больно уж приятные минуты. Но зато я почувствовал сам, что значит скафандр!

Вместе с Федором Анатольевичем мы прошли в монтажный зал.

Я решил взобраться по стремянке, чтобы понять, насколько трудно будет космонавтам перед посадкой дойти до лифта и подняться к кабине, хотелось еще что-нибудь сделать для облегчения этого восхождения, а то и просто понять, где и в какой момент нужно будет им помочь, поддержать. Минут через пять я был мокрый как мышь и с большим удовольствием ощутил холодок свежего воздуха, как только меня вынули из скафандра. (Правда, надо учесть, что все эти упражнения мне пришлось проводить с отключенной системой вентиляции.)

Скафандр… Это далеко не комбинезон, как назвал его однажды мой знакомый, достаточно скептически относящийся ко всем сложностям космической техники. Действительно, основным средством, которое защищает космонавта от губительного влияния космического пространства, является кабина корабля. Но как быть при аварии, при повреждении кабины, при посадке на воду? Только скафандр может сохранить жизнь и работоспособность космонавта при разгерметизации кабины, только он позволит ему изолироваться от пространства кабины, если в ней по каким-нибудь причинам появятся вредные газовые примеси. При аварийном приводнении скафандр обеспечит полную плавучесть и защитит от холодной воды. Это, собственно, маленькая индивидуальная кабина космонавта, только сделана она из мягкого материала и подогнана по фигуре. Скафандр помогает космонавту и при нормальном полете: отличная вентиляционная система помогает установить и поддерживать наиболее приятную для тела температуру. Наконец, в случае катапультирования, когда на большой высоте будет открыт люк, скафандр предохранит космонавта от резкого перепада давления. Даже шлем при этом захлопнется автоматически.

Все это было очень тщательно отработано опытнейшими инженерами и рабочими под руководством Семена Алексеевича, главного конструктора скафандра, кресла и средств катапультирования.

На втором этаже монтажного корпуса в конце коридора для Сергея Павловича был оборудован небольшой рабочий кабинет. Простой канцелярский столик с листом плексигласа на нем, рядом на тумбочке два телефонных аппарата, против стола у стены диван, десяток стульев да около двери непонятно для чего, очевидно просто «для мебели», шкаф.

В этой комнате Королев просматривал почту, собирал иногда совещания. Когда Сергей Павлович уезжал, то в кабинете собирались и без него. Так было и на этот раз.

Пришли Константин Дмитриевич, Борис Ефимович, Николай Петрович Каманин, руководитель первой группы космонавтов Евгений Анатольевич и Марк Лазаревич Галлай, чтобы обсудить, как было объявлено, «спецвопрос». Нужно было решить, где и как лучше записать для космонавта необходимые указания на выполнение тех или иных операций в полете. Вопрос вдруг оказался не из простых. Было сделано несколько предложений: бортовой журнал, магнитофонная запись и многое другое.

В конце слова попросил Марк Лазаревич.

— Я предлагаю сделать несколько отдельных карточек и на них очень кратко и предельно ясно написать нужный текст. На каждой карточке то, что необходимо на этом, и только на этом, участке полета. На следующей карточке — все, что нужно сделать на следующем и т. д.

Идея Галлая заинтересовала наших товарищей, конкретное содержание карточек тщательно обсудили и через день комплект их показали Сергею Павловичу. Он полностью одобрил это предложение.

В период подготовки «Востока» многие советы этого опытного летчика-испытателя сослужили немалую службу.

Комплексные испытания «Востока» заканчивались.

Предстояла заправка его тормозной двигательной установки топливом, баллонов системы ориентации — газом, проверка герметичности всего корабля в барокамере.

После этого — стыковка с последней ступенью ракеты-носителя.

Сама ракета, испытанная и отработанная с величайшей тщательностью, спокойно выжидала в зале на специальных ложементах.

10 апреля в 16 часов было назначено заседание Государственной комиссии. Предстояло обсудить результаты испытаний ракеты, корабля, готовность служб космодрома и, главное, утвердить экипаж.

Кто же первый? Кому комиссия предоставит право открывать дорогу в космос?

Предварительное утверждение уже состоялось. Было известно, что первым намечался Юрий Гагарин, а его дублером — Герман Титов.

Но жизнь есть жизнь. Все могло случиться — случайное недомогание или простуда, и медики могли внести изменения в установленный порядок. Это их право.

В небольшом конференц-зале на верхнем этаже монтажного корпуса собрались руководители, испытатели, главные конструкторы отдельных систем и агрегатов, медики, ученые. Знакомые лица. С ними вместе уже несколько лет шли мы к заветной цели. И вот сейчас, на заседание комиссии, все пришли подтянутыми, праздничными, торжественными.

Столы поставлены буквой Т. В центре — председатель Государственной комиссии, Сергей Павлович и другие руководители. Вдоль длинного стола слева сидят космонавты во главе с Николаем Петровичем Каманиным. По другую сторону стола — главные конструкторы систем, заместители Сергея Павловича. Кинооператоры, как всегда, до последней минуты возятся со своими камерами и юпитерами.

Председатель поднялся — и умолкли негромкие разговоры, притихли кинооператоры.

— Товарищи, разрешите открыть заседание Государственной комиссии. Слово для доклада о готовности ракеты-носителя и космического корабля «Восток» имеет Сергей Павлович Королев.

Я смотрю на него. Внешне он спокоен, но глаза выдают волнение.

Он медленно поднимается и, как всегда негромко, без всякого пафоса и торжественности, говорит:

— Ракета-носитель и космический корабль «Восток» прошли полный цикл испытаний на заводе-изготовителе и на космодроме. Замечаний по работе отдельных систем как ракеты-носителя, так и корабля нет. Прошу Государственную комиссию разрешить вывоз ракеты-носителя с кораблем на стартовую позицию для продолжения подготовки и пуска 12 апреля в 9 часов 07 минут по московскому времени.

И он сел. Несколько десятков слов… Так кратко, лаконично был подведен итог гигантской работе. А сколько за ними, за этими словами! Вся история нашей космической техники. Мечты Константина Эдуардовича Циолковского, энтузиазм гирдовцев, везших на площадке трамвая завернутую в материю первую ракету, первые управляемые ракеты 50-х годов, первая межконтинентальная, первый спутник — наш маленький ПС, Лайка, первые лунники, первые корабли.

Сколько труда, сколько расчетов, сколько споров, сколько сосредоточенной в одном направлении феноменальной энергии вот этого человека, который только что сел, устало оперев голову на согнутые руки!..

Об этом человеке еще мало написано. Об этом человеке нужно писать. Многие качества его очень характерны для нового типа советского ученого, конструктора, организатора.

Должен найтись автор, один или несколько, который взял бы на себя труд, труд большой и отнюдь не легкий, создать книгу о жизни и работе этого замечательного человека. Что писали о нем? При жизни почти ничего. Президент Академии наук Мстислав Всеволодович Келдыш так говорил о нем:

«Преданность делу, необычайный талант ученого и конструктора, горячая вера в свои идеи, кипучая энергия и выдающиеся организаторские способности академика Королева сыграли большую роль в решении сложнейших научных и технических задач, стоявших на пути развития ракетной и космической техники. Он обладал громадным даром и смелостью научного и технического предвидения, и это способствовало претворению в жизнь сложнейших научно-теоретических замыслов».

В книге популяризатора науки и техники Михаила Васильева «Вехи космической эры», вышедшей к 50-летию Великого Октября, о Сергее Павловиче написано следующее:

«Это был человек необыкновенный и в то же время очень обыкновенной судьбы. По его судьбе, по его характеру можно составить представление о тех, кому советская космонавтика во многом обязана своими успехами. Он типичный представитель великой армии советских ученых, штурмующих космос. И в то же время это человек необыкновенный. Он не рядовой этой армии, он ее руководитель, командарм. Он прошел в ней путь от рядового до маршала, от первых гирдовских ракет до стартов к Луне, к Венере, к Марсу.

Талант, способности руководителя, целеустремленность, несгибаемая настойчивость сделали Королева одним из главных в армии людей, открывших дорогу в космос, руководившим огромным коллективным интеллектом, направлявшим его, ответственным за него.

Таким был Сергей Павлович Королев. Академик. Коммунист».

Марк Галлай в своей книге «Испытано в небе» пишет о встрече с одним человеком. Автор не называет его имени, фамилии, должности, но, прочитав эти страницы, я невольно обратил внимание на портрет. Что это, совпадение? «…передо мной в полный рост вставал внутренний облик человека, творчески нацеленного на всю жизнь в одном определенном направлении. В этом направлении он и шел.

Шел вопреки любым препятствиям и с демонстративным пренебрежением (по крайней мере внешним) ко всем невзгодам, которые преподнесла ему судьба.

Энергичный и дальновидный, умный и нетерпимый, резкий и восприимчивый, вспыльчивый и отходчивый. Большой человек с большим, сложным, противоречивым нестандартным характером, которого не смогли деформировать никакие внешние обстоятельства, ломавшие многих других людей как тростинки».

Еще раз оговорюсь, быть может, это просто совпадение, но Сергей Павлович был очень похож на этого героя. Вместе с тем он был очень простым, обычным, человечным. Мне среди множества сохранившихся в памяти подробностей о Сергее Павловиче вспоминается сейчас вот какая история.

В сентябре 1963 года он с женой отдыхал в одном из санаториев Сочи. Однажды на пляже, сняв очки и глядя на ленивые волны, набегающие на прибрежную гальку, он, размечтавшись о будущем космонавтики, заговорил о наших планах, затруднениях, от которых никуда не денешься, о необъятности пространства космического и неограниченности человеческой мысли и фантазии.

— А ты знаешь, — шутливо заметил он мне, — возможно, через некоторое время наша техника так шагнет вперед, что на искусственных спутниках Земли будут катать по путевкам профсоюза передовиков производства.

На лежаке рядом с книгами лежала местная курортная газета. На последней странице его внимание привлекло объявление:

«Сегодня вечером, в 20 часов, в парке „Ривьера“ состоится лекция на тему: „Успехи Советского Союза в исследовании космического пространства“. Лекцию прочтет кандидат технических наук (имярек) из Москвы. Лекция сопровождается диапозитивами».

— Слышишь, Нинуся, сегодня в парке лекция об исследованиях космоса. Как ты думаешь, стоит сходить послушать? — И обращаясь ко мне: — Вы сегодня что на вечер наметили? Давайте сходим послушаем…

После ужина мы пошли в парк. На открытой эстраде была растянута простыня-экран, народу было немного. Вскоре лекция началась. Лектор довольно бойко рассказывал об исследовании космоса, о первых советских спутниках Земли, о первых лунниках, о полете животных на космических кораблях, о полете Юрия Гагарина. Очевидно, чтобы придать своим словам большую достоверность или «завоевать» слушателей, лектор несколько раз употребил примерно такие обороты:

— И вот мы, поняв, что происходит, даем на борт автоматической станции команду: начать фотографирование Луны!..

При подобных речевых оборотах Сергей Павлович тихонько подталкивал меня в бок: «Ну здорово, слушай, слушай… А вообще-то неплохо рассказывает, честное слово, я с большим интересом слушаю».

Диапозитивы, которыми лектор сопровождал свою лекцию, были почти не видны на плохо освещенном качающемся экране, и тем не менее мне показалось, что Сергей Павлович остался доволен…

Однако снова вернемся к тому незабываемому заседанию перед стартом.

— Для доклада о готовности космонавтов слово предоставляется генералу Каманину Николаю Петровичу.

— Трудно из шести выделить кого-либо одного, — начал Каманин. — Но решение нужно было принять, и рекомендуется первым для выполнения космического полета назначить старшего лейтенанта Гагарина Юрия Алексеевича. Запасным пилотом назначить Титова Германа Степановича.

И когда в зале наступила тишина, слово предоставили Юрию Алексеевичу.

— Разрешите, товарищи, мне заверить наше Советское правительство, нашу Коммунистическую партию и весь советский народ в том, что я приложу все свои силы и умение, чтобы выполнить доверенное мне задание — проложить первую дорогу в космос, а если на пути встретятся трудности, то я преодолею их, как преодолевают коммунисты…

Поздно вечером все собрались (такая уж установилась традиция!) на вывоз ракеты с «Востоком» на старт.

И опять медленно разошлись створы громадных ворот, и опять мотовоз медленно укатил в ночь наше детище, и опять люди стояли молча, с непокрытыми головами, и опять смахивали невольные слезы…

В ночь с 11 на 12 апреля мы не спали. В 3 часа начались заключительные проверки всех систем корабля. Одна за другой подаются команды. Еще раз электрики и радисты, управленцы и двигателисты проверяют свои «хозяйства». Все приборы, все механизмы, словно понимая, для чего они предназначены, работают безотказно. Каждый новый доклад усиливает уверенность в том, что все будет в порядке.

В 5 часов 30 минут должны проснуться Юрий Алексеевич и Герман Степанович и после обычных утренних процедур начать одеваться.

Смотрю на часы. Вот-вот должна появиться машина с медиками. Они привезут «космический гастроном» — тубы и пакеты с космической пищей. Действительно, через полминуты на сереющей в рассвете ленте дороги появляются фары. «Газик» подкатывает к подножию ракеты. Зашумел лифт, хлопнула его дверца, и улыбающийся медик появляется на площадке. В руках у него коробки с припасами.

Укладка заняла несколько минут. Все в порядке.

Это последняя операция перед посадкой космонавта. Теперь можно немного и отдохнуть.

С верхнего мостика стартового устройства прекрасно видна степь. Половина шестого. На востоке небо начинает алеть. Три-четыре облачка неподвижно висят нежно-розовыми комками. Предрассветный ветерок достаточно настойчиво залезает под куртку. Хорошо! Тишина, небо и степь! И вот в этой беспредельной степи люди создали космодром. Он ворвался в степной пейзаж контурами зданий, стартовой установкой, разрезал степь лентами асфальта и железных дорог, пересек степь мачтами электропередачи (а на них — орлиные гнезда), перепутал небо антеннами. И все-таки степь живет. Живет своим воздухом, ароматом, светом…

Показалась золотая слепящая горбушка солнца. Ветерок дунул резче, словно разбуженный рассветом. Солнце с востока приветствовало «Восток», и он, зарумянившийся от этого приветствия, заиграл зайчиками полированной фольги.

Корабль и мир ждали первого человека, того, кому поручено стать Колумбом космических далей.

Несколько лет спустя мне попалась маленькая книжечка стихов Ивана Мирошникова. Вот что было написано в ней о космонавтах:

…В крупных звездах небо космодромное.
К берегам Вселенной путь высок.
Старт, как будто станция паромная,
Снаряжает в рейс корабль «Восток».

Спит космонавт в знакомом домике,
Окруженном строем тополей.
На столе стихов любимых томики,
От которых в космосе теплей.

А за дверью ходит между клумбами
Кораблей космических творец,
Названный небесными колумбами
Самым добрым именем — Отец.

Ходит он. А уж заря рассветная
Шиферную крышу обняла.
От порога домика вот этого
В звездный мир дорога пролегла…

Внизу, подо мною, еще несколько этажей — это площадки обслуживания, с которых идет заправка топливом ракеты-носителя.

В самом низу, на земле, ходят люди, с этой высоты они кажутся маленькими. Пытаюсь разглядеть где кто. Вот, вижу, от небольшой группы отделилась приземистая фигура Сергея Павловича. Прикрыв глаза козырьком руки, смотрит наверх. Машет.

Я спускаюсь. Королев внешне спокоен. Уставшее лицо. Уставшие глаза.

— Ну как дела, старик?

— Все в порядке, Сергей Павлович. Ждем.

— Знаю, что все в порядке. Я, пожалуй, поеду туда, к ребятам, посмотрю, как у них подготовка идет.

Сергей Павлович пошел к своей машине. Чувствовалось, что он волнуется, сильно волнуется, и ему нужно чем-то занять эту паузу, а занять лучше всего делом.

Автобус с космонавтами должен прибыть лишь через час. Делать пока было нечего. Я медленно пошел по «козырьку» (так называется основание стартового устройства) вокруг ракеты.

Хороша наша машина! Что-то в ней и грандиозное, и вместе с тем легкое, изящное.

Подошел один из наших испытателей.

— Что, хороша?

— Хороша, Святослав, очень хороша!

— Пройдемся немного, пока Юрий Алексеевич не приехал.

Мы спустились с «козырька» и по дороге, кольцом охватывающей стартовое устройство, пошли вокруг ракеты. Говорить ни о чем не хотелось. Каждый думал о своем. Вот она, здесь, наша ракета, ждет старта. А на Земле? Сколько призванных обслуживать полет людей по всей стране сейчас тоже ждет?!

Ждут радисты на специальных измерительных пунктах, еще и еще раз проверяя антенны, передатчики и приемники; ждут те, кому надлежит разговаривать с человеком в космосе, еще и еще раз проверяя аппаратуру на радиоцентрах;

ждут летчики поисковых групп в районе приземления, еще и еще раз проверяя моторы самолетов и вертолетов;

ждут те, кому надлежит определять параметры орбиты, еще и еще раз проверяя сложнейшие электронно-вычислительные машины в координационно-вычислительном центре;

ждут люди в Москве и в Ленинграде, в Крыму и на Кавказе, в Средней Азии, Сибири, на Дальнем Востоке.

Ждут!

Сколько народу, сколько сердец стучит тревожно.

Сколько труда вложено в осуществление мечты. А мечта — вот она! Здесь, рядом…

Мы не заметили, как обошли ракету кругом.

— Ну, Святослав, давай поднимемся еще разок, посмотрим, как там дела.

Минута на лифте — и мы на верхнем мостике. Люк в корабле прикрыт легкой предохранительной крышкой. Ребята, облокотившись на перила, смотрят вниз, туда, откуда должен появиться автобус.

Ждут…

Подошли машины с членами Государственной комиссии. Вернулся Сергей Павлович. Вот он стоит в группе и о чем-то рассказывает. Через несколько минут должен подойти автобус. И действительно, точно по графику он появляется из-за поворота бетонки.

Я опять спускаюсь.

Автобус подошел почти к самой ракете. Из передней двери в ярко-оранжевом скафандре показывается Юрий Гагарин, сопровождающие его медики и конструкторы скафандра.

Юрий Алексеевич подходит к группе руководителей и, поднеся руку к гермошлему, докладывает:

— Товарищ председатель Государственной комиссии, летчик-космонавт старший лейтенант Гагарин к полету на первом в мире космическом корабле-спутнике «Восток» готов!

Они обнимаются по-мужски крепко-крепко. Потом с Сергеем Павловичем, Николаем Петровичем Каманиным.

Сергей Павлович глядит на Юрия Алексеевича добрыми, теплыми лучистыми глазами. Отец, провожающий в трудный и опасный путь своего сына и ни взглядом, ни словом не открывающий свое волнение и тревогу.

— Ну, Юрий Алексеевич, пора. Нужно садиться!

Обнялись последний раз.

Юрий Алексеевич отошел от провожающих. Поднялся на пятнадцать ступеней лестницы, к дверке лифта. Рядом с нами Федор Анатольевич.

Здесь, на площадке, Юрий Алексеевич задержался, повернулся к провожающим, поднял в приветствии руки. До свидания, Земля, до свидания, друзья!

И вот мы в кабине лифта. Две-три минуты подъема — и верхняя площадка. Прямо в лицо — яркий свет ламп: уже и сюда успели проникнуть кинооператоры! Снимают, снимают все, знают, конечно, что снять нужно как можно больше. Ведь дубля не сделаешь: такое не повторяется.

Подходим к люку корабля. Юрий осматривается.

— Ну как? — с улыбкой спрашивает он.

— Все в порядке, «перьвый» сорт, как С. П. скажет, — отвечает ему Володя Мороз.

— Раз так, садимся.

Федор Анатольевич помогает Гагарину подняться, закинуть ноги за обрез люка и лечь в кресло. Так, все в порядке.

Отхожу немного в сторону, чтоб не мешать Федору Анатольевичу колдовать с привязной системой и проверкой кресла.

Сейчас Гагарин начнет проверку систем кабины, включит радиосвязь.

И действительно, почти тотчас же слышу из люка его голос:

— Как слышите меня? Вас слышу хорошо. Вас понял: приступить к проверке скафандра.

Его руки почти автоматически делают все, что нужно. Проверена система вентиляции. И тут же спокойный доклад:

— Проверку скафандра закончил.

Из бортового динамика слышен ровный, спокойный голос Сергея Павловича.

— Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

— Чувствую себя превосходно. Проверка телефонов и динамиков нормальна. Перехожу сейчас на телефон.

— Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все в порядке.

— Понял. Я так и знал. Проверку связи закончил. Как поняли меня?

Юрий переключил линию радиосвязи на телефоны гермошлема, и мы не смогли больше слышать вопросов, задаваемых ему, но по его ответам и шуткам чувствовалось, что с ним говорят то коллеги-космонавты, то Сергей Павлович.

Через несколько минут Юрий Алексеевич произносит:

— Понял, подготовка машины — нормально. У меня тоже самочувствие и настроение нормальное, к старту готов.

Пять минут девятого. И почти тут же слышу голос Юрия Алексеевича:

— Вас понял, объявлена часовая готовность. Все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое.

Ну а теперь самое последнее и по-человечески самое трудное: надо прощаться с Юрием Алексеевичем и закрывать люк.

Мгновение — и тяжелая крышка поднята на руки.

Протискиваюсь в кабину, Юрий улыбается, подмигивает. Обнимаю его, жму крепко руку и, похлопав по шлему, отхожу в сторону.

Мгновение — и крышка накинута на замки. Четыре пары рук, словно автоматы, перехватывая пальцами, быстро навинчивают гайки. Тут же Володя Мороз специальным ключом начинает подтягивать их: 1-я, 15-я, 7-я, 23-я…

Некогда смотреть на часы. Секунды отстукиваются в висках только толчками крови. Последняя, 30-я, гайка.

Как по команде, все облегченно вздохнули и на мгновение опустили, расслабив, руки.

Тревожный, настойчивый сигнал телефонного зуммера, голос взволнованный:

— Почему не докладываете? Как дела у вас?

— Сергей Павлович, тридцать секунд назад закончили установку крышки люка. Приступаем к проверке герметичности.

— Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?

— Нет, Сергей Павлович. Все нормально…

— Вот в том-то и дело, что ненормально! Нет КП-3…

Я похолодел. КП-3 — это специальный электрический контакт прижима крышки, сигнализирующий о ее нормальном закрытии.

— Крышка установлена нормально.

— Что можете сделать для проверки контакта? Успеете снять и снова установить крышку?

— Успеем, Сергей Павлович. Только передайте Юрию Алексеевичу, что мы открываем люк.

— Все передадим. Спокойно делайте дело, не спешите!

Да, ему хорошо говорить «не спешите»! Мы-то понимали, что времени почти совсем нет. Четыре человека слились воедино.

Со стороны могло показаться, что это один организм о восьми руках и четырех горящих и стучащих сердцах: не помним, кто и что делал. Казалось, что все делается само.

Гайки сняты. Снята крышка люка. Юрий Алексеевич лежит в кресле, через зеркальце, пришитое к рукаву скафандра, следит за тем, что происходит, тихонько насвистывает мотив любимой песенки:

Родина слышит, Родина знает,
Где в облаках ее сын пролетает…

Несколько секунд потребовалось, чтобы чуть-чуть переместить кронштейн с контактом. Подсознательно чувствую, что ни контакт, ни кронштейн здесь не виноваты. Наверное, это наши электроколдуны — испытатели там, внизу, на пункте управления, что-то проморгали.

На часы не смотрим. Некогда, да и без толку. Все равно быстрее сделать то, что делаем, невозможно. Прощаться с Юрием еще раз уже некогда, успеваю только махнуть ему рукой и поймать в зеркальце хитрющий взгляд! Крышка опять поставлена на замки. Снова гайки: 1-я, 15-я, 7-я, 23-я… Есть последняя!

В телефоне голос Сергея Павловича:

— КП-3 в порядке! Приступайте к проверке герметичности.

— Есть!

Теперь надо установить «присоску». Поясню немножко, что это такое. Люк должен быть закрыт настолько плотно, чтобы из кабины в окружающее пространство не мог просочиться даже малейший пузырек воздуха. Иными словами, должна быть обеспечена полная герметичность. Для проверки сверху на люк, по месту его соединения с бортом кабины, накладывается прочная круглая чашка, и из-под нее насосом выкачивается воздух. При этом атмосферным давлением ее прижимает к борту кабины. Если теперь проследить за изменением давления под чашкой, то можно судить о герметичности соединения люка. Эта чашка и называлась у нас присоской.

Окончена откачка. Четыре пары глаз впились в стрелку вакуумметра. Не дрогнет ли? Не поползет ли по шкале? Положенные минуты истекли. Стрелка неподвижна.

— Есть герметичность! — произносят вслух все четверо, а я — в трубку телефона. Опять голос Сергея Павловича:

— Хорошо. Вас понял. Заканчивайте ваши дела. Сейчас мы объявим тридцатиминутную готовность.

Собираем инструмент. Сейчас надо в лифт. Рука невольно тянется к шарику-кабине, хочется похлопать ее по круглому холодному боку. Там, внутри, Юрий Алексеевич. Кажется, что-то ему еще не сообщено, надо еще о чем-то напомнить, подсказать. Но все сказано и все известно. Просто сердце тянется к нему — увидеть, поговорить…

Стукнула закрывшаяся дверь, рывком ушел из-под ног пол лифта; минута, и опять рывок пола, теперь вверх, — и мы внизу.

Подхожу к Сергею Павловичу.

— Я прошу разрешения быть во время пуска в пункте управления.

— Ну что ж, не возражаю, только в пультовой будет народу много, так что будь где-нибудь поблизости.

Есть еще минут двадцать времени, можно побыть здесь, на площадке, рядом с ракетой.

Четко работает стартовая команда. По репродукторам громкой связи объявляется оперативное время. Заканчивается заправка топливом последней ступени ракеты.

Нижние ступени уже заправлены, и их бока-стенки покрылись толстым слоем инея. Его кусочки иногда отваливаются и сыплются снежинками вниз, будто зимняя елочка отряхивается от снега. «Елочка» эта с колоссальной энергией внутри готова сейчас по команде человека совершить то, чего еще никто и нигде в мире не совершал…

От ракеты по рельсам медленно отъезжает высокая металлическая ферма с площадками и лифтом, на котором мы спускались несколько минут назад. Эта ферма, словно сама собой, постепенно наклоняясь, укладывается на специальную платформу, и мотовоз оттягивает ее со стартовой площадки.

Теперь ракету видно лучше, но сам «Восток» закрыт носовым обтекателем. Только через большое окно, прорезанное сбоку, ярко поблескивает в солнечных лучах крышка люка. А там, за ней, Юрий Алексеевич. Что переживает он сейчас? Какие мысли в его голове? Но я знал — он верит нам. Верит, что мы сделали все для безопасного и успешного полета. Он отдавал свою жизнь в руки машины, созданной людьми.

Без пятнадцати девять. Сергей Павлович с группой товарищей еще здесь, у ракеты. Надо уходить.

Спустившись по лестнице и пройдя по бетонным коридорам, захожу в боковую комнату рядом с пультовой.

В углу на столе телеграфный аппарат, радиостанция, микрофон. Сидят дежурные.

Как раз в это время шел разговор с Гагариным. Кто-то с «Зари», по голосу я не смог узнать говорившего, передал:

— Займите исходное положение для регистрации физиологических функций.

— Исходное положение занял.

Голос Сергея Павловича:

— Ну вот, все нормально, все идет по графику, на машине все идет хорошо.

Юрий Алексеевич спрашивает полушутя, полусерьезно, и его юмор ослабляет общее волнение:

— Как по данным медицины — сердце бьется?

— Слышу вас отлично. Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все идет нормально.

— Понял. Значит, сердце бьется!

Народу в комнате прибавилось: ученые, медики, наши товарищи. Почти никто не разговаривает. Лица напряженные. Проходит еще несколько минут; сколько — не знаю, сознание не отмечает почему-то сейчас время… Быстро входит Сергей Павлович. Направился к столику с радиостанцией. Сел. Взял в руки микрофон.

— Кедр (позывной Гагарина)! Я Заря-один. Как слышите меня? Буду вам транслировать команды. Прием.

Из репродуктора слышен голос, но тут же он перекрывается командой.

— Внимание — минутная готовность!

— Кедр! Я Заря-один. Внимание. Минутная готовность. Минутная готовность.

Из пультовой слышен голос руководителя пуском. Он у перископа.

— Ключ на старт!

И, как эхо, ответ оператора у пускового пульта:

— Есть ключ на старт!

— Протяжка один!

— Есть протяжка один!

— Продувка!

— Есть продувка!

— Ключ на дренаж!

— Есть ключ на дренаж!.. Есть дренаж!

— Зажигание!

— Кедр! Я Заря-один! Зажигание!

Из динамика доносится:

— Понял вас, дается зажигание…

— Предварительная!

— Есть предварительная!

— Промежуточная… ГЛАВНАЯ! ПОДЪЕМ!

(Все это — подготовительные команды и операции перед подъемом ракеты.)

Голос хронометриста:

— Одна, две, три…

Это секунды. Слышу голос Сергея Павловича:

— Желаю вам доброго по-ле-та!

И вдруг сквозь шорох помех и доносящийся еще снаружи обвальный грохот двигателей четко звучит голос Юрия Алексеевича:

— Поехали-и!

И опять:

— …двадцать, двадцать один, двадцать два… Проходит несколько минут. Застрекотал телеграфный аппарат. Телеграфист произносит четко:

— Пять… пять… пять…

Это означает, что следующий, расположенный по трассе полета, наземный измерительный пункт вошел в связь с ракетой, принимает с ее борта телеметрическую информацию. Все в порядке…

— Пять, пять…

И вдруг уже с тревогой:

— Три… три…

Все притихли, насторожились. Что это? Отказ двигателя? Стучит кровь в висках. Сергей Павлович, стиснув в ниточку губы, почти вплотную придвинулся к телеграфисту:

— Ну?!

— Три…

И вдруг радостно:

— Пять… пять… пять!

Как потом оказалось, тройки на ракете, конечно, не было. Это был какой-то сбой на линии связи. Как-то, вспоминая об этом сбое, Константин Петрович Феоктистов справедливо сказал: «Такие сбои намного укорачивают жизнь конструктора!» Ракета идет. Не может не идти. Казалось, что не миллионы лошадиных сил, а миллионы рук и сердец человеческих, дрожащих от чудовищного напряжения, выносят корабль на орбиту.

И «Восток» вышел на нее.

Мы срываемся со своих мест. Сидеть сил нет. Нет сил выдерживать установленный порядок. Самые разные лица: веселые, суровые, сосредоточенные, несколько растерянные — самые разные… Но одно у всех — слезы на глазах. И у седовласых и у юных. И никто не стесняется слез.

Объятия, поцелуи, взаимные поздравления.

В проходе Сергея Павловича окружают друзья-соратники. Наверное, по доброй старой традиции подняли бы на руки, но негде. В коридоре тесно.

Все выходят наверх. На первой подвернувшейся машине, еле-еле втиснувшись в нее, удалось уехать на пункт управления и связи. Туда теперь будет поступать вся информация о полете.

По дороге на очень большой скорости нас обгоняет «Волга» Сергея Павловича. Около пункта связи на площадке много народу. Все возбуждены, радостны. Из открытых окон, из репродуктора, установленного рядом, на площадке, торжественный голос Левитана:

«…первый в мире космический корабль-спутник „Восток“ с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника „Восток“ является гражданин Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич…»

Праздник, большой праздник!

Человек в космосе! Человек на орбите! Юра, Юрий, Гагарин — это имя у всех на устах.

«…По предварительным данным период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 98,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра».

— Ну что, здорово, а?

— А ты как думал?!

— «Поехали»! А? Ведь силен, а?

— Молодец, Юра! Настоящий парень!

— Братцы, ну и дрожал же я! Пошла она вроде, а потом, смотрю, вроде остановилась! Аж похолодел.

— Ну что слышно, как он там?

— Да по «Заре» докладывают, что вроде все хорошо. Чувствует себя нормально.

«…Вес космического корабля-спутника с пилотом-космонавтом составляет 4725 килограммов…»

Кто-то выбежавший из здания с радостной улыбкой кричит:

— Все в порядке! На КВ с борта Юрий Алексеевич передал, что чувствует себя хорошо. Пролетает над Африкой!

«…с космонавтом товарищем Гагариным установлена и поддерживается двусторонняя радиосвязь…»

Над Африкой… В эти минуты на корабле начинается, пожалуй, самая ответственная часть в программе полета. Корабль и космонавт готовятся к спуску с орбиты.

Протиснувшись сквозь большую группу стоящих около здания людей, я вхожу в помещение пункта связи.

В небольшой комнатке перед кинозалом Сергей Павлович разговаривает с кем-то по специальному телефону. Рядом председатель Государственной комиссии, главные конструкторы. Молча, стараясь не мешать, стою у стены.

Сергей Павлович, очевидно, заканчивал доклад о ходе полета. Замолчал. В комнатке тихо-тихо. Несколько мгновений слушает.

— Спасибо, спасибо вам большое. Нет, нет, рано еще, все основное, пожалуй, еще впереди. Спасибо. Передам, передам обязательно. Да, да, все в порядке. Пока мне к тому, что доложил вам председатель комиссии, добавить нечего. Всего доброго вам. Да, будем докладывать.

Он положил трубку. Председатель комиссии, Королев и другие руководители проходят в зал. Сидящие затихают.

— Товарищи! Сейчас звонил нам секретарь Центрального Комитета. Центральный Комитет и правительство внимательно следят за полетом и волнуются вместе с нами. Секретарь ЦК просил передать всем большое спасибо за подготовку ракеты и корабля.

Прошло минут десять. Стрелка часов приближается к двадцати пяти минутам одиннадцатого. Сейчас должна включиться тормозная двигательная установка.

Сергей Павлович вышел из зала, прошел опять в комнату связи.

— Когда теперь у нас должны быть пеленги?

— Через двадцать две минуты.

— Ну хорошо, все идет нормально, надо следить за «Сигналом».

Должно повториться то, чего уже несколько раз ждали и что происходило на предыдущих пусках.

Корабль входит в плотные слои атмосферы, мечется пламя за бортом, покрываются темным налетом стекла иллюминаторов, температура — тысячи градусов! Внутри человек… Да, теперь уже не Стрелка с Белкой, не безмолвный манекен, а живой человек, Юрий Гагарин…

— Есть «Сигнал»! — докладывает дежурный радист. — Принимают три наземных пункта!

Проходит несколько долгих минут. Вот-вот сейчас, если все в порядке, «Сигнал» должен пропасть. Это будет означать, что кабина корабля — спускаемый аппарат — отделилась от ненужного больше приборного отсека и по траектории спуска, влекомая извечной силой земного притяжения, падает на Землю.

— «Сигнал» пропал!

Голос того же радиста. И его слова, подхваченные за окном пункта связи, многократно повторяют десятки голосов на улице. Смотрю на часы. Это невольно делают почти все. Очень хорошо. Точно по расписанию!

Теперь еще несколько минут, и, пожалуй, последнее и самое долгожданное: «пеленги». Если эти сигналы услышат дежурящие у приемников во многих пунктах нашей страны, то…

Минута, две… И радостный, очень, очень желанный голос:

— Пеленги есть!

— Ура-а! Ура-а!

Сразу снялось напряжение. Сразу другие лица. Все кричат, хлопают друг друга по плечам, торопливо закуривают и выливаются на улицу, на солнце. А оно светит приветливо и радостно, светит оттуда, из таинственных глубин вселенной.

Кончился космос. Теперь хозяином корабля вновь является Земля. Ее посланец, советский парень, возвращается на Землю, его родившую, воспитавшую, давшую ему крылья.

Проходит еще несколько минут:

«…в 10 часов 55 минут московского времени „Восток“ благополучно совершил посадку. Место посадки — поле колхоза „Ленинский путь“, близ деревни Смеловка, юго-западнее города Энгельса…»

Люди собираются группками. Нет равнодушных. Да и могли ли такие быть?

Неподалеку, с несколько ошалелыми глазами, что-то ожесточенно доказывают друг другу Константин Петрович Феоктистов и Марк Лазаревич Галлай. Спор идет о роли человека и автоматов в исследовании космоса.

Да, здесь, на Земле, ученые готовы спорить в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время…

Но это сейчас. А день-два назад и конструкторы, и опытнейшие летчики-испытатели, и медики все свои знания, весь свой опыт старались передать только одному, только ему — Юрию Гагарину.

Он вобрал в себя и мудрость ученого, и талант конструкторов, и опыт летчика-испытателя. Он это смог. Поэтому он и стал первым.

Здесь же, в окружении молодежи, Михаил Клавдиевич Тихонравов, старейший ветеран нашей ракетной техники, гирдовец, конструктор (тогда еще не было главных) первых отечественных жидкостных ракет, человек, знакомый с Циолковским. Несмотря на свой преклонный возраст, он беззаветный энтузиаст ракетной техники и космических полетов. Человек неудержимой фантазии, не мыслящий космической техники без фантазии еще большей…

Разговор идет о днях давно прошедших. Прислушиваюсь. Михаил Клавдиевич рассказывает:

— О встрече с Циолковским мы мечтали давно и давно вели с ним переписку. Поехали к нему два человека: начальник РНИИ Клейменов и я.

Мы привезли ему несколько фотографий запущенных уже ракет и ракет строящихся. Когда он увидел эти ракеты, то был приятно удивлен. «Я, — говорит, — не ожидал, что уже так много сделано в этой области!» Ну мы ему рассказали, что эти ракеты уже летали, не так, правда, чтобы очень высоко, километра два-три, не больше. Он сразу куда-то спрятал эти фотографии. Мы спросили его, как он расценивает свои предложения с точки зрения пользы для людей? И вы знаете, что нам ответил этот человек? Он сказал: «Конечно, самым важным я считаю межпланетную ракету или просто ракету! Все остальное по сравнению с этим, даже дирижабли, это чепуха!»

— Эх, дожил бы старик до сегодняшнего дня! — вырвалось у кого-то из слушателей.

Михаил Клавдиевич очень доволен. Сегодняшний день явился днем воплощения и его давнишней мечты. Таким он был, однако, не только для ветеранов-ракетчиков, но и для нас — молодежи, пришедшей в ракетную технику всего несколько лет назад… Здесь же в окружении медиков Константин Дмитриевич рядом с Борисом Ефимовичем — главные конструкторы радиосистем, систем управления, много наших инженеров, испытателей. Разговор идет о корабле, о его приборах и прежде всего, конечно, о Юрии, о нашем Юрии Алексеевиче…

На крылечке пункта связи появляются председатель Государственной комиссии, Сергей Павлович Королев, его заместитель Василий Николаевич, ученые, члены комиссии. Раздается шквал аплодисментов.

Сергей Павлович быстро проходит через бетонку к своему маленькому домику, рядом с тем домиком, где только семь часов назад проснулся Юрий Гагарин. Да, всего семь часов назад мир еще ничего не подозревал. А что творится сейчас?

Из дверей пункта появляется дежурный со списком в руках и кричит что-то. Постепенно затихли. Слышу одну фамилию, другую, третью… потом «Феоктистов», «Галлай» и вдруг — свою. Протолкавшись поближе к крыльцу, спрашиваю, что это за список.

— Срочно собирайтесь, Сергей Павлович приказал через десять минут быть в машине. Выезжайте на аэродром.

Собираться? Какое там! Схватив первые попавшиеся на глаза вещи, выбегаю на улицу.

Быстро летят степные километры. Наш «газик», подпрыгивая на стыках бетонных плит, словно не может бежать со скоростью меньше ста. Вот последний шлагбаум, поворот, и мы въезжаем на летное поле. Ил Сергея Павловича уже прогревает моторы. Взлет. Через несколько часов под крылом Волга. Садимся без происшествий. Еще в самолете стало известно, что Юрий Алексеевич чувствует себя после полета и приземления отлично и уже отдыхает. Буквально через несколько минут вся наша группа на четырех вертолетах вылетает к месту посадки «Востока».

Приземляемся на берегу Волги. Чуть поодаль, на гребне довольно крутого откоса, стоит спускаемый аппарат. Он обугленный, растрепанный, но победивший в жесточайшем бою с вибрациями, атмосферой, перегрузками, огнем.

Сергей Павлович с руководителями и главными конструкторами подходит к кабине. Аркадий Владимирович и Олег Петрович, прилетевшие к месту посадки немного раньше, в составе специальной группы, наперебой рассказывают. «Жив, жив, здоров! Никаких повреждений! Ни у Юрия, ни у корабля! Оба в полном порядке. Тому и другому чуточку отдохнуть и можно опять в космос!»

Все с большим вниманием осматривают аппарат и кабину. Улучив минутку, залезаю в люк. Действительно, все в порядке. Заглядываю в маленький шкафчик, где были уложены съестные припасы. Аркадий Владимирович стоит рядом и, облокотясь на люк, со смехом рассказывает:

— Ты знаешь, мы еще из окна вертолета увидели, что все в порядке, но чуть только сели — помчались со всех ног. В кабине еще работали приборы, и представь себе, в ней уже успел побывать механик местного колхоза. Он отрекомендовался нам, сказав, что во всем полностью разобрался и что впечатление у него от космической техники осталось хорошее! Тубу с пищей, правда, отдавал со слезами на глазах. Тут вообще пришлось провести по части сувениров большую воспитательную работу. Куски обгоревшей фольги и поролоновую обшивку внутри кабины ощипали! Ну что здесь можно поделать!

Конец разговора, очевидно, слышал Сергей Павлович.

— Так воспитательную работу, говоришь, старина, провести пришлось? «Восток» чуть на сувениры не разобрали? Это безобразие. Это черт знает что такое!

Но глаза смеются, да и сам смеется легко и счастливо!

— Ну ладно, механику сувенира вы не дали, ну а мне, товарищам вот, может быть, что-нибудь дадите, а?

Кто-то говорит:

— Сергей Павлович! Вам дарим весь спускаемый аппарат на добрую память!

— Нет, дорогие товарищи. — Глаза стали серьезными. — Это теперь достояние истории! Достояние всего человечества. Пройдет немного времени, и «Восток» будет установлен на высоком пьедестале на международной выставке, и люди будут шапки перед ним снимать! Теперь он не наш, теперь, друзья мои, он — история!

Накидываем на шар большой брезентовый чехол. Аркадий Владимирович и еще несколько добровольных помощников в центре неглубокой луночки, оставленной шаром при приземлении, забивают в землю лом. На нем зубилом вырубили: «12. IV. 61».

Уже отходя от кабины, я совершенно случайно на земле заметил обгоревший болт. Поднял. Застучало сердце. Ведь это болт от замка люка. Очевидно, когда несли крышку люка к кораблю, этот болт выпал, и его никто не заметил. Драгоценнейшая для меня реликвия! Истерзанный атмосферой, он будет памятью о тех минутах тревоги, которые доставил этот люк мне там, на стартовой площадке.

Садимся на вертолеты и через несколько минут на аэродроме в Энгельсе пересаживаемся опять на наш самолет и перелетаем к месту, где уже находится Гагарин. Как только наш самолет остановился и подали трап, около него собралась большая группа людей. Из-за темноты не могу разобрать, кто это может быть. Сергей Павлович первым спускается по трапу и попадает в объятия… космонавтов Павла Поповича, Валерия Быковского, Андрияна Николаева.

Вопросы только одни. Как Юрий? Как чувствует себя? Как приземлился? Что рассказывал о полете?

Естественно, в такой суматохе мало что можно узнать, особенно если хочется узнать подробнее. Пока ясно одно: все нормально.

День кончился. Радостный и в то же время напряженный день. День, забравший много сил, но памятный на всю жизнь.

Утро 13 апреля разбудило меня праздничной музыкой и биографией Юрия Гагарина, которую передавали все радиостанции. По-новому чувствую все то, что произошло вчера. Наверное, это так и должно быть: когда непосредственно участвуешь в подготовке какого-нибудь события, то не сразу понимаешь во всем объеме, что же, собственно, произойдет, а когда свершится, то поражаешься, как и все люди.

К 10 часам утра в домике на берегу Волги собрались почти все участники подготовки и проведения первого запуска первого человека. Здесь и Сергей Павлович, и Мстислав Всеволодович Келдыш, и руководители Государственной комиссии, и заместители Сергея Павловича, и главные конструкторы систем ракеты и корабля, и ученые, и инженеры, и испытатели, и медики!

Как хочется увидеть Юрия, пожать ему руку, увидеть его улыбку! Ей-богу, все мы, мужчины, были влюблены только в него, и не существовало в эти дни для нас никаких других симпатий.

И вот в гостиную вместе с Сергеем Павловичем и Германом Титовым входит он. Вот он! Такой же, как и вчера, но только уже не в скафандре, а в новенькой военной летной форме с майорскими погонами.

Не помню, что тогда было, кто и что говорил: для меня существовал только он один.

Юрия Алексеевича сразу же окружают, и каждый стремится задать по нескольку вопросов. Характер вопросов почти одинаков: «Как ты себя чувствуешь?» и «Какие замечания по работе моей системы?» Вот и мне удается подойти поближе к Юрию. Он увидел меня, с улыбкой протягивает обе руки.

— Ну, здравствуй, ведущий! Как себя чувствуешь?

— Здравствуй, дорогой Юрий Алексеевич, здравствуй! А почему ты меня спрашиваешь о самочувствии? Ведь сегодня этот вопрос задают только тебе, меня он не касается?

— Положим, касается! Посмотрел бы ты на себя, когда крышку люка открывал; у тебя тогда по лицу цвета побежалости ходили!

Протягиваю ему «Известия», сегодняшние, купленные только что, перед встречей. Гагарин вынимает ручку и рядом со своим портретом, где он снят в летном шлеме, пишет: «На память добрую и долгую». И ставит подпись, которую многие впервые увидали в те дни, а теперь знают во многих странах мира.

Государственная комиссия и гости собрались в небольшом зале. Наконец-то все немного успокоились. Юрий очень подробно рассказал о работе всех систем корабля, о своих впечатлениях, о всем увиденном и пережитом в космосе, в кабине «Востока». Слушали все затаив дыхание. Потом опять вопросы, вопросы, вопросы… Да разве можно было ответить на все, что интересовало всех нас? Медики, ревниво оберегавшие Юрия, стали, наконец, беспокоиться. Ведь Юрию Алексеевичу, как мы знали, предстояла еще одна встреча — с корреспондентами «Правды» и «Известий».

Сергей Павлович вынужден «подвести черту».

— До встречи! До встречи в Москве!

Поданы машины. Вся наша группа уезжает на аэродром. Вот и опять наш Ил. Взлет. Четыре часа полета. Внуково.

Еще при заходе на посадку мы увидели, что здание аэропорта украшено флагами, портретами, цветами. На сердце празднично и торжественно. Столица, Родина готовятся встретить своего сына-героя, первого человека космоса.

Коснувшись посадочной полосы, Ил отрулил к дальней стоянке аэропорта, в сторону от парадных входов, цветов и флагов. Мы спустились по приставленной стремяночке на землю и, очень стесняясь своего несезонного одеяния (вылетели-то ведь из дому зимой), пробираемся к выходу.

Вот она, Москва! Многомиллионная семья, в которой мы, уставшие и счастливые, пропали, растворились… до следующего утра, чтобы завтра уже вместе со всеми встретить нашего Юрия Алексеевича.

А утром Киевское шоссе работало только в одну сторону, к Внукову: тысячи и тысячи москвичей ехали туда, чтобы увидеть человека, имя которого узнал весь мир!

Страна встречала своего сына — русского колумба вселенной!